Преподаватели начали все чаще заходить к нему на квартиру на Фитцуильям-стрит, чтобы познакомиться с коллекциями. Он объяснял им, что в настоящий момент занят тем, что пытается осмыслить свои зоологические находки.
– Пресмыкающихся и ракообразных согласился посмо" треть в Лондоне Томас Белл, а ископаемые кости – Ричард Оуэн. Птицами обещал заняться Джон Гулд. А сегодня утром мне сообщили, что Леонард Дженинс согласен поработать с моими рыбами. Если бы только мне удалось раздобыть достаточно денег для цветных иллюстраций, каждый из них, надеюсь, выпустил бы по книге по итогам своих исследований.
– Дарвин, разрешаете ли вы читать ваш путевой дневник? поинтересовался старший декан. – Мне бы очень хотелось перелистать хотя бы несколько страниц.
– Вы окажете мне честь. Пойдемте, я вам его дам.
Через час Чарлз оторвался от своей работы, заметив, что декан смотрит на него глазами, полными удивления.
– Кто бы мог подумать, что человек, "который ходил хвостом за Генсло" и всего каких-нибудь пять лет назад собирал окрестных болотных жаб, оказывается, умеет писать как бог!
Чарлз покраснел. Когда вечером следующего дня он появился в профессорской, его приветствовали как знаменитость. Все это, конечно, вскоре дошло до Генсло. За завтраком в ближайшее же воскресенье профессор, перед тем как отправиться в церковь, мягко спросил: – Вы хорошо себя чувствуете в колледже Христа, не так ли?
– Чрезвычайно. Здесь поразительные люди.
– А не думаете ли вы, что захотите к ним присоединиться? Получив постоянную работу – преподавание, лекции? Будущее длится долго, и человеку необходима опора. Лучшей, чем эта, не сыщешь.
Чарлзу показалось, что ему нечем дышать.
– А вы считаете, что они согласятся? Генсло улыбнулся:
– Может быть, и не завтра утром, когда прозвенит восьмичасовой звонок. Но позже, когда будут опубликованы "Дневник" и работа по геологии Южной Америки. Человек, который пишет книги, делает это главным образом затем, чтобы учить других. Впрочем, поговорим о чем-нибудь другом – о тех книгах по зоологии, которые вы замыслили. Почему бы вам не обратиться к министру финансов с просьбой о дотации? В конце концов издание было бы завершением той работы, которая велась на корабле королевского флота. Геологическое общество, со своей стороны, вас поддержит, не говоря уже о Седжвике, Пикоке и обо мне. Пожалуйста, отбросьте свою застенчивость. Попытайтесь.
Узнав о скором отъезде Чарлза в Лондон, президент колледжа пригласил его на обед. В профессорской собрались все четырнадцать преподавателей и профессора Генсло и Седжвик.
– Прошу почтенное собрание разрешить почать эту бутылку, – громогласно объявил Седжвик. – Полагаю, что для данного случая мы все предпочитаем бордо?
Чарлз заметил явную перемену в настроении собравшихся, Ему торжественно преподнесли сигару, которую он закурил. Эту привычку он перенял у гаучо в пампасах. Президент колледжа в официальной позе встал у камина.
– Мистер Дарвин, не будете ли вы так добры подойти сюда?
Глаза всех присутствующих устремились на Чарлза. Он пересек комнату и остановился прямо перед горящими углями
– Мистер Дарвин, в качестве номинального главы колледжа, со всей откровенностью обсудив вопрос со своими коллегами, я пришел к выводу, что ваша работа на протяжении пяти лет, истекших с тех пор, как вы покинули сии величественные стены, дает вам право на получение сте-мени магистра. Это вовсе не почетная степень. Ее нужно было заслужить, и, по нашему мнению, вы ее заслужили. Завтра в помещении ученого совета вам будет вручен диплом.
На глаза Чарлза навернулись слезы.
– Это честь, о которой я не смел даже мечтать. Я дорожу вашим лестным мнением обо мне и буду стараться оправдать его.
Чарлза дружески хлопали по спине, заказали еще вина и выпили за его здоровье.
На следующее утро, упаковывая дорожные корзины, он получил официальное уведомление от секретаря университета. Степень магистра, как оказалось, дают вовсе не бесплатно. Ему надлежало уплатить государственной казне шесть фунтов стерлингов в виде гербового сбора и еще пять фунтов четыре шиллинга и шесть пенсов старшему проктору университета. Чарлз с кислой миной заметил Генсло:
– Хорошо будет, если мне удастся возместить эту сумму за счет гонорара от двух моих книг.
Порой Эразмом овладевала жажда деятельности. Часами подыскивая жилье для Чарлза, он обшарил всю округу: поднимался и спускался по бесконечным лестницам, придирчиво осматривал одну квартиру за другой, чтобы тут же отвергнуть ее как не соответствовавшую требованиям брата. Понадобилось несколько дней усердных поисков, прежде чем они нашли то, что хотел Чарлз. Это была квартира над лавкой на Грейт Мальборо-стрит в доме No 36, всего в двух шагах от Эразма. Из пяти комнат на Мальборо-стрит выходили две, на окнах там висели голубые занавески, оставшиеся от прежнего жильца. Хозяин запросил за квартиру около ста фунтов в год. Чарлз подписал бумагу, заплатил двухмесячный аванс. Его беспокоило только, что покупка мебели может обойтись чересчур дорого.
– Тогда не обставляй всю квартиру. Вполне достаточно двух комнат: гостиной (она же будет и кабинетом) и спальни.
В своем районе Эразм знал все и вся. Он помог брату приобрести стол, стулья, уютный диван, недорогие ковры, чтобы не слишком донимали лондонские холода, видавшие виды, но вполне приличные книжные шкафы, удобную кровать, простыни, одеяла и подушки, а также гардероб. Отец предупредил Чарлза, что не следует предаваться роскоши, однако все необходимое у него должно быть. Симсу Чарлз дал достаточную сумму денег, чтобы оборудовать кухню: если рассчитывать жить экономно, есть придется дома.
Он расставил книги по полкам, повесил в гостиной-кабинете одну из акварелей Мартенса [Художник, сменивший в Монтевидео заболевшего Огаста Эрла. – Прим, пер.] – ту, где "Бигль" изображен вытащенным на берег в устье реки Санта-Крус; другую, где "Бигль" стоит на якоре в проливе Понсонби на фоне огнеземельского пейзажа, он повесил в спальне. Эразм одолжил ему две цветные гравюры: зелень английских лугов действовала освежающе. Мало-помалу комнаты начинали приобретать жилой вид.
– Если тебе надоест стряпня Ковингтона, – предупредил Эразм, – учти: моя кухарка превосходно готовит бараньи котлеты. К тому же в доме всегда найдется бутылка шампанского, чтобы сделать их еще вкуснее.
– Бараньи котлеты с шампанским! Именно это подавали нам на ленч в Плимуте перед отплытием "Бигля". Да, все возвращается на круги своя.
Не прошло и нескольких недель, как Джордж Уотерхаус согласился написать монографию по млекопитающим и выступить с докладами по насекомым, а Джон Гулд, прославившийся своими книгами о птицах с замечательными литографиями его жены Элизабет, сам вызвался заняться неизвестными птицами из коллекции Чарлза. Томас Белл, профессор зоологии в Королевском колледже, внимательно изучал чарлзовых пресмыкающихся.
– Изумительная коллекция, Дарвин! У вас там есть целая дюжина видов, о чьем существовании я даже и не подозревал.
– Значит, вы беретесь за книгу о пресмыкающихся?
Ричард Оуэн сообщил Чарлзу, что его больше не интересуют заспиртованные животные, которых он попросил для осмотра. Однако его прямо-таки очаровали ископаемые останки. Именно ими он и хотел бы заняться для серии статей по зоологии.
Фортуна продолжала улыбаться. В научном мире поползли слухи, что молодому Чарлзу Дарвину удалось собрать такую большую, разнообразную и интересную естественнонаучную коллекцию, какой не привозил до него никто из путешественников. Ученый М. Дж. Беркли изучил дарвиновскую коллекцию тайнобрачных растений и выступил с рядом статей в "Анналах естественной истории"; другой специалист, Дж. Б. Соуэрби, занимался его ракушками и также написал о них несколько статей; Фредерик Уильям Хоуп, основатель и бывший президент Энтомологического общества, предложил ему свои услуги в разборе коллекции насекомых.
В течение мая он еще дважды выступал с докладами на заседаниях Геологического общества: первый раз – об ископаемых останках мегатерия, обнаруженных им на Пунта-Альте, а второй – о теории происхождения кораллов. Оба доклада произвели подлинный фурор.
Теперь, когда над его зоологическими экспонатами выразили готовность работать пять ученых – Дженинс, Оуэн, Белл, Гулд и Уотерхаус, Чарлз вплотную занялся подготовкой к печати монографий. К текстам требовалось множество иллюстраций, в том числе цветных, что особенно касалось книги Гулда о птицах. Цветные вкладки удорожали стоимость и затрудняли поиски издателя, готового идти на риск. В свое время Джон Гулд весьма успешно опубликовал несколько книг, и Чарлз заглянул к нему домой на площадь Беркли посоветоваться, что предпринять.
– Ничего сложного, Дарвин. Естествоиспытатели в Лондоне крайне заинтересовались вашими коллекциями. Почему бы не обратиться к ним за помощью? Все они охотно подпишутся на эти книги, а на собранные деньги их можно будет печатать короткими частями, с продолжением. На этом вы, по крайней мере, не разоритесь.
План Гулда Чарлз изложил Уильяму Яррелу, восседавшему за конторкой посреди своего книжного магазина, на что издатель ответил:
– Не нравится мне, что вы должны будете ходить и выпрашивать эти несчастные подписки!
– Что же, выходит, мне лучше прибегнуть к совету Генсло и обратиться за дотацией к министру финансов?
Яррел так и подпрыгнул.
– Ну конечно! Государственная казна! Свои коллекции вы передали нашим научным обществам. Ваша работа проводилась для британского правительства, и оно просто обязано оплатить публикацию результатов зоологических изысканий на "Бигле".
– Но как мне обратиться к министру?
– Составьте сперва общий конспект, потом покажите его графу Соммерсетскому, нынешнему президенту Линнеевского общества [Научное общество, занимающееся вопросами систематизации растительного и животного мира. – Прим. пер.], и лорду Дерби, бывшему президенту, а также Уильяму Юэллу, президенту Геологического общества. Они в свою очередь снабдят вас рекомендательными письмами. Пятеро ваших авторов пользуются большим уважением в правительстве, которое прекрасно осведомлено, сколь дорого обходится печатание не только цветных, но даже обычных черно-белых иллюстраций. Если повести дело должным образом, то вы сможете рассчитывать на сумму порядка тысячи фунтов.
Чарлз чувствовал, что сердце его готово вот-вот выпрыгнуть.
– Мистер Яррел, я надеюсь, что вы окажетесь пророком.
Все трое, к кому он обратился по совету Яррела, поддержали идею о дотации, но предупредили: такого рода просьбы рассматриваются не скоро, так что следует запастись терпением и продолжать работать.
Тем временем, в ночь на 20 июня 1837 года, семидесятидвухлетний король Вильгельм IV, чью коронацию Чарлз когда-то наблюдал и даже раскошелился на целую гинею, чтобы попасть на парад, неожиданно скончался. Наследовать престол предстояло его племяннице, Виктории, дочери графа Кентского. Последней королевой, правившей в Англии самостоятельно за двести лет до нее, была Елизавета. Говорили, что Виктория – она жила в ту пору в Кенсингтонском дворце, – даже не имела времени, чтобы переодеться, и встретила архиепископа Кентерберийского [По традиции он является примасом англиканской церкни. – Прим. пер.] и лорда Чем-Серлена, заявившихся к ней в пять утра, в халате.
Королевскую присягу принимал лорд-канцлер. В течение нескольких недель газеты – лондонская "Тайме", "Морнинг адвертайзер", "Морнинг кроникл" и другие – посвящали одну колонку за другой изяществу и достоинствам восемнадцатилетней королевы и тому впечатлению, которое она произвела на тронных торжествах. Повсюду царило ликование в предвкушении нового "романтического" периода в истории английской монархии.
Что касается Чарлза, то эта шумиха означала только, что решение его вопроса о дотации откладывалось на много месяцев.
В полученном из Маунта письме его настоятельно звали приехать домой: есть хорошие новости, которые не мешало бы отпраздновать совместно. Он не видел родных уже семь месяцев. В конце июня, когда "Дневник" фактически был полностью написан, за исключением заключительной главы "Советы коллекционерам", Чарлз решил, что может наконец позволить себе свидание с отцом и сестрами. Он поедет самым ранним утренним дилижансом "Тэлли-Хо!", чтобы иметь возможность понаслаждаться английским ландшафтом. Приглашал он с собой и Эразма, но тот отказался, считая путешествие столь тяжелым, что больше чем на одну поездку в год он не отваживался.
Новости и в самом деле оказались хорошими. Джо Веджвуд собрался с духом и сделал предложение Каролине. К этому времени ему исполнилось сорок два года, а невесте – тридцать семь. Глаза Каролины сияли, когда она встретила Чарлза в просторном холле Маунта.
– Свадьба первого августа! Всего через пять недель. Шропшир был прекрасен в своем летнем уборе, ясное солнце блестело на зеленеющих полях клевера, пшеницы и ячменя с желтыми прямоугольниками горчицы. Чарлз поздно вставал, досыта наедался гусятины, утки, голубятины, селедки и картофельного пирога. Он брал сестер с собою на рыбалку, вместе с ними ездил кататься верхом в окрестностях Маунта. После вечерней трапезы все, по обыкновению, собирались за карточным столом для игры в вист. В гости к Каролине с ответным визитом приехала Эмма Веджвуд: за пять месяцев до этого Каролина гостила у нее. Помогая Эмме выйти из экипажа, Чарлз воскликнул:
– Какое необыкновенное везение – встретиться с вами здесь! Ведь до конца моих каникул остается всего два дня.
– Счастливое совпадение, не так ли? – ласково отвечала Эмма, но глаза ее при этом блеснули. Каролина понимающе кивнула, улыбкой выражая одобрение.
В середине июля, отослав окончательный текст "Дневника" издателю, Дарвин приступил к вопросу, который несколько лет не переставал преследовать и мучить его. Прежде всего он начал с простого изложения своих мыслей. на бумаге. Однако Чарлз отдавал себе отчет в том, что его ожидает тяжкий труд, так как он вторгается в до тех пор закрытую для исследований зону – превращение видов.
Отплывая из Плимутского пролива на "Бигле", он свлто верил, как и большинство тогдашних ученых, в неизменность видов. Господь бог создал все существа на небе, на земле и на море; "зелень, траву, сеющую семя… и дерево… приносящее плод… Рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся… и всякую птицу пернатую… Скотов, и гадов, и зверей земных… И сказал бог: сотворим человека по образу нашему [и] по подобию нашему". С того дня, когда был сотворен мир, и по нынешний, июль 1837 года, всевышний не создавал никаких новых видов. В истории Земли за это время происходили такие катаклизмы, как Всемирный потоп, но все живое сохранялось в том первоначальном- виде, в каком оно было сотворено.
– Совершенно очевидно, что это не так! – утверждал теперь Чарлз.
В своих мыслях он уносится назад. Вот "Бигль" стоит на якоре в бухте острова Чарлза на Галапагосах. Именно тогда он обнаружил, что у вьюрков, пойманных им на двух соседних островах, разные по форме клювы. Вместе с Николасом Лоусоном они отправились в селение за четыре мили, и во время этой прогулки его спутник заметил, что без труда отличит, с какого острова та или иная из гигантских черепах.
– Вы хотите сказать, что на каждом острове свой вид черепах? – спросил его Чарлз.
И Лоусон уверенно ответил:
– У меня нет ни малейшего сомнения на сей счет, мистер Дарвин.
Были еще и скелеты ископаемых, обнаруженные им на мысе Пунта-Альта, мегатерия, мастодонта, тоходонта, других жвачных животных. Некоторые из найденных им видов впоследствии начисто исчезли, в то время как другие изменились до неузнаваемости.
Почему? Когда? Каким образом? Он не знал этого. Но в то же время чувствовал, что напал на что-то чрезвычайно важное.
На "Бигле" Чарлз привык постоянно иметь при себе записные книжки, почти каждый день занося в них не только то, что удалось увидеть, но и свои мысли и чувства по поводу увиденного. Хорошо было бы снова завести записную книжку, чтобы рядом всегда находился "друг", которому можно поверять все тайны. Пусть сперва прорастет семя мысли, а там рука сама возьмется за перо.
Был теплый июльский день, и, пробравшись сквозь толпу людей на Грейт Мальборо-стрит, он зашел в свой любимый писчебумажный магазин и купил коричневую записную книжку размером шесть с половиной дюймов примерно на четыре. В ней было около двухсот восьмидесяти страниц. На первой из них Чарлз, вернувшись домой, записал, что с марта он не переставая думает о "характере южноамериканских ископаемых и видов Галапагосского архипелага".
Записи в книжке, озаглавленной им буквой "Б", велись теперь ежедневно. В них не было определенной системы: он просто заносил на бумагу прежде пришедшие ему на ум мысли или задавал самому себе вопросы примерно в таком духе:
"Почему коротка жизнь? Почему человек умирает? Мы знаем, что мир подвержен циклу изменений, температурных колебаний и прочих факторов, оказывающих влияние на все живое. Мы наблюдаем, как молодые особи находятся в процессе постоянных перемен, видим, что они обнаруживают тенденцию к разнообразию в зависимости от обстоятельств".
Он вновь принялся за "Зоономию", на этот раз не просто читая, а изучая сочинение деда, и с удовлетворением отметил прозорливость взглядов доктора Эразма Дарвина на природу человека и других живых существ на земле. Доктор Дарвин пришел к выводу относительно известной степени эволюции жизни и был убежден, что возраст земной коры насчитывает многие миллионы лет. Однако у него не было ни времени, ни энергии для доказательства своих еретических выводов. Он отдавал большую часть времени врачебной деятельности, а свободные часы почти целиком – стихам, которые широко печатались. Он никуда не ездил, чтобы вести наблюдения, и не привез неопровержимых фактов для подтверждения своих тезисов.