– Капитан Фицрой! Как приятно вновь видеть вас после столь долгого перерыва, – приветствовал его Чарлз.
– Я здесь не ради удовольствия. Меня оскорбили, затронута моя честь! С этими словами он протянул Чарлзу книгу Лайеля. – Вы видели этот выпад против меня?
– Да, капитан, и глубоко сожалею о нем.
– Сожалеете? Да вы, скорей всего, его и спровоцировали!
Глаза Чарлза засверкали.
– С какой это стати?
– Чтобы доказать всему ученому миру, что вы – работяга, а я – лентяй, и к тому же безответственный.
– Никто не мог бы сказать о вас подобное, сэр! Вы – один из самых преданных делу и добросовестных людей, каких я встречал в жизни.
– И все-таки вы позволили Лайелю публично оскорбить меня?
– Даю вам слово, что не видел этого предисловия до публикации. А если бы видел, то убедил бы его снять всякое упоминание о наших книгах. Симе, посмотри, не осталось ли у нас бренди?
– Обратившись снова к Фицрою, он произнес примирительно: – Садитесь, прошу вас! Давайте обсудим все, как положено между старыми друзьями. Вы, знаете, что я никогда не обидел бы вас. Понятия не имею; зачем Лайелю понадобилось написать эти строки, но я опровергну их.
– Каким образом? – Вопрос прозвучал весьма холодно. – Сообщив, что вы пишете и за себя, и за капитана Кинга и что, если бы мне пришлось писать оба тома, я не закончил бы работу раньше чем через год или даже два.
Успокоившись, Фицрой принял рюмку бренди из рук Симса, которого он хоть и с опозданием, но узнал. – Что же, хорошо. Ноя хочу, чтобы вы сказали Лайелю, что я возражаю против его инсинуаций и требую, чтобы это место было изъято из последующих изданий.
В первый раз после того, как Фицрой ворвался к нему, Чарлз позволил себе улыбнуться.
– Никакого последующего издания не будет, прежде чем три наши тома появятся через .. год, как вы полагаете?
Фицрой наконец заговорил своим обычным голосом:
– Чтобы закончитьоба тома, мне осталось работы всего на несколько месяцев. Так что наши книги должны быть на прилавках магазинов в следующем году примерно в это же время.
– И тогда при попутном ветре мы выйдем в спокойное море!
Неторопливыми глотками попивая бренди, Фицрой произнес со своей характерной, столь хорошо памятной Чарлзу улыбкой:
– Вы убедились сами, нрав у меня вспыльчивый. Конечно же я знаю, что никакого касательства к унизительному замечанию Лайеля в мой адрес вы не имели, и если бы вы видели рукопись до опубликования, то изъяли бы это место. Словом… я извиняюсь за то, в чем обвинял вас.
– Извинение принято.
Некоторое время они дружески болтали, после чего, пожав ему на прощание руку, Фицрой ушел. Чарлз тут же написал Лайелю: "Я виделся с Фицроем. Он приобрел Вашу книгу. Предисловие привело его в ярость… но потом он успокоился, Кое-что в его мозгу явно нуждается в починке…"
Он продолжал писать статью по геологии: она получилась чересчур подробной и растянутой, отняв у него почти полтора месяца. Правда, в это же время он вел постоянные записи в своей, уже третьей, книжке по происхождению видов. Еще в июне он писал своему кузену Уильяму Дарвину Фоксу: "Я в восторге, убедившись, что вы столь любезны, что не забыли моего вопроса о скрещивании животных. Сейчас это мое главное увлечение, и мне действительно кажется, что придет день – и я смогу кое-чего добиться в этом самом запутанном предмете – в вопросе о видах и разновидностях".
В сентябре, когда он подготовил к печати свою статью по геологии Глен-Роя, Дарвин смог все свое время отдавать записной книжке по происхождению видов. Со знакомыми он обсуждает подробности таких вопросов, как селекция, не раскрывая, однако, причины своего интереса. Лайелю он писал: "В последнее время меня, к сожалению, все больше тянет побездельничать, когда дело касается чистой геологии. Зато я буквально очарован множеством новых взглядов, касающихся классификации, родового сходства и инстинктов животных. Их становится все больше и больше, и все они имеют отношение к вопросу о видах, Я заполняю фактами одну записную книжку за другой, и они все отчетливее начинают укладываться в определенные закономерности".
Погода в сентябре и октябре позволяла ему совершать долгие прогулки по городу, заканчивавшиеся обычно в одном из книжных магазинов – Яррела, Джона Таллиса или Хэтчарда. Чарлз бродил между рядами полок, отыскивая что-нибудь интересное для чтения на сон грядущий: он покупал что придется, чтобы отвлечься и позабыть на время о "маленькой мисс Неряхе". Так, в сентябре и октябре 1838 года, помимо работы над книгой о кораллах, он прочел "Мудрость бога" Джона Рея, "Бережливость" Листера, "Историю человека" Хорна, "Путешествие вокруг света" Лисян-ского, "Силу разума" Аберкромби, "Как вести наблюдения" Хэрриет Мартино. Движимый любопытством, он как-то взял с полки случайно подвернувшуюся под руку книгу Томаса Мальтуса "Опыт о законе народонаселения", написанную ровно сорок лет назад. Чарлз не встречался с автором книги во время своего весьма короткого пребывания в Лондоне перед отплытием "Бигля", но некоторые из его друзей были с ним знакомы. Образование Мальтус получил в Кембридже и более двадцати лет преподавал в колледже Ост-Индской компании в Хейлибери.
Домой он возвращался с книгой под мышкой, следя, как садится бесцветное из-за дымного воздуха солнце.
Симе подал ему легкий ужин. Устроившись в гостиной подле камина, где весело горел огонь, Чарлз открыл первую главу "Соотношение между ростом населения и питанием". Первые же страницы потрясли его. Ровно год и три месяца, как он начал систематически заниматься происхождением, изменением видов животных и растений, и лишь сейчас перед ним лежал ключ к разгадке тайны.
"Причина, на которую я ссылаюсь, это постоянно проявляющаяся тенденция живой жизни увеличиваться без учета приготовленной для нее пищи", – писал Мальтус.
"Наблюдением установлено… что не существует преград для плодовитой природы растений или животных, кроме их собственной скученности и посягательств на средства существования друг друга…
Доказательства тому неопровержимы.
В животном и растительном царствах Природа разбросала семена жизни необычайно щедрой, прямо-таки расточительной рукой, но оказалась сравнительно скудной, когда речь шла о пространстве и пропитании, необходимых для их произрастания. Семена жизни, посеянные в нашей земле, если бы у них была возможность свободно развиваться, заполнили бы собой миллионы миров в течение всего нескольких тысяч лет. Необходимость, этот императивный и всепроникающий закон природы, удерживает их, однако, в предначертанных рамках. Мир растений и мир животных сужаются под действием этого ограничительного закона, избегнуть воздействия которого не в состоянии и человек.
…Народонаселение имеет тенденцию расти, не считаясь со средствами к существованию".
Он не мог скрыть ликования, неожиданно обнаружив ключ к своему запертому на замок и остававшемуся неприкосновенным миру происхождения видов [Учение Дарвина о борьбе за существование было, по словам Энгельса, "перенесением из общества в область живой природы учения Гоббса о bellum.omnium contra oranes [войне всех против всех] и учения буржуазных экономистов о конкуренции, а также мальтусовской теории народонаселения" (Энгельс Ф., Диалектика природы, – Маркс К.. Энгельс Ф. Соч.. т. 20, с. 622). Мальтузианская теория реакционна и антинаучна. Однако было бы неверным считать, что учение о борьбе За существование заимствовано Дарвином у Мальтуса. Мальтузианская теория "абсолютного избытка людей" была направлена на то, чтобы объяснить бедственное положение трудящихся при капитализме не социальными условиями эксплуататорского строя, а "вечными" законами лрироды. Борьба за существование как одно из основных понятий теории эволюции, по учению Дарвина, применима лишь к отношениям между организмами, а также между организмами и внешней средой. Перенесение этого учения на человеческое общество несостоятельно. Не случайно Энгельс подчеркивал, что "борьба за существование может происходить в природе помимо какого бы то ни было мальтузианского ее истолкования" (Энгельс Ф, Анти-Дюринг, – Там же, с, 69). – Прим. ред.]. Взволнованный, вышагивал Дарвин по комнатам, а в голове, у него теснились картины всего виденного за время плавания на "Бигле" и мысли, родившиеся после возвращения домой. Измотанный, не имея сил даже раздеться и лечь в кровать, он, в чем был, бросился на софу.
Наконец-то у него есть теория и он может работать! Впрочем, чтобы не судить предвзято, Чарлз принял решение какое-то время вообще ничего не писать, не делать никаких заметок. Необходимо выждать, пока теория не получит фактического подтверждения.
В Мэр-Холл Дарвин приехал в пятницу вечером 9 ноября. К этому времени кое-кто в доме уже лег спать, в том числе и его сестра Кэтти, приехавшая к Веджвудам погостить. Эмма отправилась на кухню в поисках съестного и принесла ему немного еды и горячее какао. Чувствуя себя совершенно разбитым, он и не думал делать Эмме предложение сразу по приезде. Ему хотелось побыть с ней наедине весь завтрашний день и попытаться восстановить ту близость, которая возникла между ними в его прошлый приезд в июле.
В Мэр-Холл Дарвин приехал в пятницу вечером 9 ноября. К этому времени кое-кто в доме уже лег спать, в том числе и его сестра Кэтти, приехавшая к Веджвудам погостить. Эмма отправилась на кухню в поисках съестного и принесла ему немного еды и горячее какао. Чувствуя себя совершенно разбитым, он и не думал делать Эмме предложение сразу по приезде. Ему хотелось побыть с ней наедине весь завтрашний день и попытаться восстановить ту близость, которая возникла между ними в его прошлый приезд в июле.
Подходящий момент для объяснения выдался в воскресенье после возвращения из церкви, где они прослушали проповедь местного викария Джона Аллена Веджвуда, Эмминого кузена, "Благодарение, обращенное к господу после шторма на море".
– Это в честь возвращения "старого морского волка", – прошептала Эмма на ухо Чарлзу.
В гостиной было прохладно, но приятно. Чарлз и Эмма вместе сели у рояля, и она тихо заиграла для него песни Моцарта. Как она угадала? Это как раз те самые звуки, которые он жаждал услышать. Дарвин с облегчением вздохнул:
– Я хотел бы попросить разрешения поговорить с тобой, Эмма.
– Разрешения?! – Она была поражена. – С каких это пор ты должен испрашивать специальное разрешение?
– Я говорю вполне серьезно. Речь идет о крайне важном деле.
– По выражению твоего лица я и так это вижу.
– Мы были с тобой друзьями долгое время, Эмма…
– Ровно столько же, сколько кузиной и кузеном!
– Не знаю, как ты это воспримешь. Я и так со страху, честно говоря, теряю последние остатки соображения.
Эмма повернулась к Чарлзу. Она слегка побледнела.
– Когда ты гостил у нас в июле, у тебя было прекрасное настроение и мне было так хорошо с тобой! Знаешь, у меня возникло убеждение, что, если бы мы чаще с тобой виделись, я бы могла тебе понастоящему понравиться.
Лицо Чарлза перестало быть напряженным. Он взял Эммины руки в свои.
– Эмма, дорогая! Ты всегда нравилась мне больше всех остальных. Сейчас я понял – прости, что я так поздно прозрел, но такова уж моя натура, – что давным-давно люблю тебя! Не бойся задеть мои чувства. Я ведь знаю, что далеко не красавец. Говори правду, одну лишь правду!
– Обещаю, Чарлз.
– Тогда я хотел бы спросить, не выйдешь ли ты за меня замуж?
Эмма не колебалась ни секунды.
– Конечно, выйду, Чарлз! – выпалила она. – Я столько лет ждала, когда ты наконец сделаешь мне предложение. Все Дарвины и Веджвуды ждали этого. Разве ты не знал?
– Нет, не знал… ничего.
Он выглядел таким растерянным и жалким, что она тихонько засмеялась. Чарлз робко произнес:
– Я люблю тебя. Ты сказала, что выйдешь за меня. Но любишь ли ты меня?
Она крепко обняла и поцеловала его. Чарлз еле слышно пробормотал:
– Какой замечательный ответ! У нас будет с тобой чудесная жизнь. Надеюсь, ты так же счастлива?
– Все это так неожиданно. Пока я еще не чувствую всей полноты своего счастья. Но это придет. Ты самый честный, самый чистый из всех, кого я знаю. Каждое твое слово выражает то, что ты думаешь. И ты так нежен с сестрами, так добр с ними, у тебя такой мягкий характер!
– Как ребенок не может расстаться со своей любимой игрушкой, так я не могу расстаться со словами "моя дорогая Эмма"!
Теперь настала очередь Чарлза поцеловать ее – со всей глубиной и страстью, на какие он оказался способен. Это был их второй поцелуй: он взволновал их обоих, внушив им веру в то, что все будет хорошо. Высвободившись из его объятий, она спросила:
– Наверно, надо все рассказать папа и Кэтти?
Как только в комнату вошли Джозайя и Кэтти, Эмма объявила с сияющей улыбкой:
– Глядя на наши лица, вы уже обо всем догадались? Чарлз сделал мне предложение! Мы женимся!
Джозайя Веджвуд не стал скрывать слезы радости. Он обнял сперва Эмму, потом Чарлза.
– Это один из самых счастливых дней в моей жизни! – Голос его звучал хрипло от обуревавших его чувств. – Годами я надеялся и молился в ожидании этого момента. Ты знаешь, с каким уважением я всегда относился к тебе, Чарлз!
– А я всегда относился к вам, дядя Джоз, с величайшим почтением и любовью.
К воскресному обеду у Веджвудов были приглашены несколько родсгвенников. Из Лондона приехал Генслей с женой. Хотя, уволившись из полицейского суда, он почти год сидел без работы, муж и жена были в превосходном расположении духа, как, впрочем, и все остальные.
– Да они просто какие-то буйные, – прошептал Чарлз на ухо Эмме, сидевшей рядом с ним за обеденным столом. – Не стоит, наверно, объявлять о нашей помолвке среди такого шума.
– Ты прав,
Он сжал ее руку под столом.
– Я до того счастлив, у меня так легко на сердце оттого, что все сомнения позади и мы понимаем друг друга, что у. меня даже разболелась голова.
– Представь, дорогой Чарлз, у меня тоже.
Он уже собирался раздеться и лечь, когда к нему постучали. Отворив дверь, Чарлз увидел на пороге Генслея Веджвуда.
– Идем к нам в спальню. У нас там вечеринка. Пока Чарлз шел за ним по коридору, до него доносились возбужденные голоса. Когда они вошли в комнату, Эмма вскочила со стула, стоявшего у камина.
– Знаешь, за столом у нас был такой жалкий вид, что и моя тетушка Фэнни и Джесси, жена Гарри, заподозрили что-то неладное. Фэнни догадалась первой. Наша тайна раскрыта.
– Вашей тайне уже несколько лет! – воскликнула Фэнни. – Это мы держали ее в… тайне.
Родственницы тут же заключили Чарлза в сердеч-лые объятия. От радости у него стало тепло на душе, а голова закружилась от сознания, что все в его жизни "дет теперь как надо. Эмма усадила его на стул рядом с собой.
– Чарлз, дорогой, все, оказывается, только и делали, что готовили наш брак.
– Тем не менее Кэтти и я поедем завтра в Шрусбери, чтобы сообщить о нашем решении отцу и Сюзан, – отвечал он. – Уверен, что отец будет так же счастлив, как и дядя Джоз.
Глаза Эммы сверкали.
– Генслей, я голодна. Принесите, пожалуйста, чего-нибудь поесть.
Потом все заспорили о том, какая помолвка предпочтительней длительная или короткая.
– Короткая! – вскричал Чарлз. – Я и так уже лишился изрядной порции счастья.
– Длительная, – тихо промолвила Эмма. – Не могу же я сейчас бросить маму на одну Элизабет.
– А почему, собственно? – откликнулась Элизабет, с трудом превозмогая постоянно мучившую ее боль. – Твоего счастья хватит и на меня.
Тем временем Генслей вошел, неся поднос с хлебом, кухонный нож и два фунта свежего масла. Все дружно накинулись на эту, как выразилась Эмма, "восхитительную закуску".
На следующее утро первыми поднялись Джозайя и Чарлз. За окном падали мелкие, похожие на кристаллики снежинки. После кофе Джозайя предложил оседлать лошадей и отправиться на прогулку в лес. Бодрящий морозный воздух слегка пощипывал ноздри. Они проехали сперва берегом озера, а затем углубились в лесную чащу, где провели столько чудесных часов, вместе охотясь в сентябре на куропаток и другую дичь. В белом безмолвии раннего утра отчетливо слышалось каждое слово Джо-зайи:
– Что может быть лучше приветливой и любящей дочери, не считая хорошей жены! Я ни за что не расстался бы с Эммой ради человека, который не был бы мне как родной сын. – Его изборожденное морщинами лицо расплылось в сердечной улыбке. – Но поговорим сейчас о практической стороне дела. Я предполагаю положить на имя Эммы пять тысяч фунтов стерлингов в ценных бумагах – ровно столько, сколько я выделил Шарлотте и сыновьям, и выплачивать ей ежегодно по четыреста фунтов из моих доходов, которых, смею надеяться, должно хватить до тех пор, пока я жив.
Чарлз покраснел. Он ни разу не задумывался над приданым, которое могли дать за Эммой, хотя, разумеется, в бесприданницах ее не оставят: фаянсовый завод в Этрурии, известный далеко за пределами Англии, принес Веджвудам целое состояние.
– Весьма великодушно с вашей стороны, дядя Джоз. Мне наверняка потребуется совет, и ваш и отца, куда лучше поместить Эммины пять тысяч. Скоро я и сам начну зарабатывать и надеюсь, что весь капитал Эммы вместе с процентами мы сможем оставить нетронутым для наших детей, как в свое время сделал для нас отец.
Когда они вернулись, Эмма еще завтракала. Они поцеловались, глядя друг на друга сияющими глазами. Затем она поставила перед ним кашу, копченую селедку, вареные яйца в маленьких голубых подставках веджвудовской выделки, блюдо с ломтиками тоста и кофе с горячим молоком. Чарлз с аппетитом принялся за еду.
– Как ты думаешь, – спросил он у Эммы, – нельзя будет затопить камин в библиотеке? Там так приятно посидеть, поговорить.
Когда они перешли в уставленную книгами комнату, Чарлз обратился к Эмме:
– Боюсь, первые несколько лет нам придется жить в Лондоне, пока я не опубликую своих геологических работ. Ты не возражаешь?
– Где бы ни был наш дом, я буду в нем счастлива. У меня просто способность находить счастье.