Потом, когда начал исполнять, песню-зарисовочку принялись препарировать, искать подтекст, второе дно, и в конце концов сочли антиобщественной. Почему? А потому…
Хорошо хоть к «Гимну космических негодяев» и «Тау Кита» претензий никто не предъявлял. Высоцкий радовался своей хитрости: всем объявлял, что «Гимн» «навеян чтением западной, конечно, фантастики. А в «Тау Кита», наверное, «они» просто не поняли, как это можно «размножаться почкованьем»…
«Вперед и вверх, а там…»
Только что назначенный на должность директора Одесской киностудии Геннадий Пантелеевич Збандут был мрачен и зол. Определенно, эти ребята, взявшиеся снимать фильм «Мы — одержимые», ошиблись с названием. Его надо назвать «Мы — идиоты». И он тоже идиот, купился на их азарт, бредовую романтику альпинизма, как мальчишка. Ну как же — выпускники Высших (!) режиссерских курсов, такие не подведут. Директор картины тоже лопух. Доложил ему о грозящей катастрофе, когда подготовительные работы уже завершались, когда вылетели в трубу немалые денежки. А какие были выбраны объекты съемок? Фильм об альпинистах эти «одержимые» решили снимать не в горах, а на… Красной площади. И штурмовать собирались не какие-то заоблачные, снежные вершины, а натуральную кремлевскую Спасскую башню… Авангардисты хреновы. Но смех смехом, а положение действительно было ужасным. На календаре — май, а срок сдачи картины — декабрь. О том, чтобы изъять фильм из плана, и речи быть не могло.
Но Збандут не привык опускать руки. В качестве «смертников» он отыскал двух дипломников ВГИКа Станислава Говорухина и Бориса Дурова, предложил им перелопатить сценарий и снимать, как Бог на душу положит. «Написали сами все совершенно по-другому, но такую же лабуду, и поняли, что фильм прогорит, — рассказывал Говорухин. — И нас вдруг осенила идея построить весь фильм на песнях, сделать такую романтическую картину…» Кроме того, должны были выручить подлинные горные пейзажи.
Соавторы распределили роли. Станислав, имевший кое-какой альпинистский опыт, улетел на Кавказ, выбирать натуру, а Дуров отправился в Москву — срочно искать актеров и автора. Обратился к Юрию Визбору. Тот почитал сценарий и посоветовал дебютанту самому подобру-поздорову «линять с этого проекта». Потом кто-то вспомнил фамилию актера Высоцкого, который вроде бы сам сочиняет и поет песни. В картотеке актерского отдела «Мосфильма» Борис Дуров нашел фото, координаты. Правда, местные дамочки закудахтали:
— И не думайте его брать! Он недавно нашему Эдику Кеосаяну чуть съемки не сорвал! Хулиган!
Однако молодым режиссерам отступать было некуда, вызвали этого Высоцкого в Одессу. При первом знакомстве Говорухин насторожился: «Я представлял себе могучего человека, воевавшего и много повидавшего. А при встрече он оказался стройным, спортивным, улыбчивым московским мальчиком. Вероятно, так были разочарованы крестьянские ходоки к Ленину…»
Только эти впечатления тут же испарились, едва начались условные пробы. «Сидим на лавочке во внутреннем дворике, — рассказывал Дуров. — В руках у Володи гитара. Рельефно выступают вены на шее, совершенно очевидно, что он отдается каждой песне до конца. Мы с Говорухиным переглядываемся, понимая в этот момент друг друга без слов: «Он! Он! Только он будет писать песни для нашего фильма!» Это так радостно, но впереди неприятный разговор, который сейчас кажется просто бестактным. Но снимать нам в горах, где каждый неверный шаг может быть последним. Я все рассказываю. Володя мрачнеет, потом говорит: «Это — правда, но на вашей картине этого не будет, даю слово. Она мне очень нужна…»
Хотя и понимал: «Плохой сценарий, но можно много песен, сейчас стараюсь что-то вымучить, набираю пары, — писал жене Высоцкий. — В конце письма напишу тебе песенную заготовку. Ты, лапа, умница, ты посоветуешь, ты научишь, ты подскажешь…»
Все решалось быстро, на ходу. В начале августа наспех сколоченная киногруппа уже отправилась в Кабардино-Балкарию, в Приэльбрусье. «Сейчас я сижу в гостинице «Иткол», — сообщал жене Высоцкий, — а из соседнего номера подвыпившие туристы поют какие-то свои песни, Окуджаву и Высоцкого, который здесь очень в моде, его даже крутят по радио. Это меня пугает, потому что если докатилось до глухомани, значит, дело пошло на спад…»
Но его переполняли совсем иные впечатления и соображения: заснеженные горы, дикая природа вокруг, а главное — люди, «очень любопытные и не похожие на всех нас, которые внизу… Я раньше думал, как, наверное, почти все, кто здесь не бывал: умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. Теперь для меня это глупый каламбур, не больше. Пойдет он в гору, умный, и по самому трудному маршруту пойдет. И большинство альпинистов — люди умные, в основном интеллигенция. А мыслей в связи с этим новым, чего я совсем не знал и даже не подозревал, очень много. Вероятно, поэтому и песни не выходят. Я, наверное… не могу писать о том, что знаю, слишком уж много навалилось, нужно или не знать, или знать так, чтобы это стало обыденным, само собой разумеющимся. А это трудно. Я и английскую речь имитирую оттого, что не знаю языка, а французскую, например, не могу…
Хоть здесь и интересно, но по тебе скучаю очень, а по детишкам — аж прямо жуть…»
Съемочная группа, оказавшись в Сванетии, поселилась в альплагере. Жили по-семейному в одной большой комнате. Спали не раздеваясь, ибо, как шутил Владимир, «альпинизм — это прекрасный способ перезимовать летом». «Ночью, — рассказывала Лариса Лужина, игравшая одну из ролей, — по нам бегали мыши, и по гитаре Володиной тоже, струны перебирали, вдруг такой звон раздавался…»
И тогда, и много лет спустя Лужину донимали вопросами, был ли у нее роман с «радистом Володей»? Как-никак, и обстановка располагала, да и песни Высоцкий ей посвящал. Нет и еще раз нет! — уверяла актриса.
«Даже если Володя пытался ухаживать за мной, то это было нормальное ухаживание со стороны молодого человека к молодой девушке или, точнее сказать, к партнерше по фильму… Он говорил мне комплименты, но это совсем не значит, что была любовь… В основном, стихи читал, пел свои песни… Время от времени уезжал… а когда приезжал, всегда первым делом приходил ко мне, пел новые песни, какие-то знаки внимания оказывал. Незначительные вроде бы — руку подаст, скажем, но я ведь женщина, я чувствую, когда мужчина хочет понравиться… И всегда привозил мне бутылку моего любимого шампанского…»
Лариса тоже в должниках не ходила: «…он в моих шмотках снимался. Я только со съемок из Германии вернулась, а у немцев в моду вошли облегающие спортивные костюмы… В Союзе ничего подобного не было. Я же привезла несколько брюк, свитеров. Вот Володя и форсил…»
Вдобавок ко всему в горах у Высоцкого обнаружился соперник — актер Александр Фадеев. «У нас с ним такой роман случился, — признавалась Лариса, — что не до Володи было. Саша — высокий, красивый, настоящий мужик. А Володя — маленького росточка, просто симпатичный парень… Может, если бы не Саша Фадеев, я бы в Володю и влюбилась, но он был явно героем не моего романа…» По этому поводу режиссер Говорухин высказался лаконично: «У нее (т. е. Лужиной) вкуса не было».
Так что напрасно старался Высоцкий, пел, глядя ей в глаза:«Альпинистка моя скалоласковая». Просто по сюжету так было нужно. «Природа, романтика, горы, и я по сценарию должен был к ней приставать, — улыбаясь, объяснял Владимир, — я никогда этого не позволяю по отношению к женщинам, — а тут очень настаивал режиссер, — и вот была у нас сцена приставания. Было очень даже приятно, в общем, но в фильме этого ничего не осталось совсем, все это вырезано; мы там только ходим по камушкам, я очень скромно себя веду… только говорю: «Посмотри, как красиво»… Песня в фильм не вошла».
Зато жизнь этой песне была дарована долгая и счастливая. И было не счесть претенденток, желавших, чтобы все думали, будто стихи про альпинистку-скалолазку были посвящены именно ей. «Я где-то читала, что песня «Скалолазка» посвящена Ларисе Лужиной. Но ведь это не так, — обижалась другая участница съемок Маргарита Кошелева. — «Скалолазка» посвящена именно мне, я так думаю. По фильму-то я в горы ходила, а не героиня Лужиной…» Девушки-альпинистки, помогавшие группе на съемках, открыто и втайне рассчитывали, что именно их выбрал автор в качестве своей высокогорной музы.
Ежевечерне к лагерю киноэкспедиции в Боксанском ущелье слетались, словно мотыльки на огонь, стайки (если не стаи) представительниц прекрасного пола, и появлялась гитара, и всю ночь звучали песни, и без конца усердствовал щедрый виночерпий, абориген, егерь и альпинструктор-консультант фильма Хусейн Залиханов. Он утверждал, что к «поющему телу» допускались далеко не все, и он лично занимался селекцией. Ах, какие это были золотые дни: «Высоцкий был душой компании. Водка, песни под гитару рекой лились… К нашему очагу всегда собирались из соседних альплагерей «тушканчики» (так Хусейн ласково называл начинающих альпинисточек. — Ю.С.). И уж скольких мы с Володькой тогда приласкали — со счета сбились. Хорошие то были времена!..»
Правда, уже после съемок одна питерская студентка прислала Залиханову паническое письмо: «Жду ребенка. Жена Высоцкого об этом и слышать не хочет. Рвет письма. Помоги, дорогой Хусейн, до Володи добраться!..»
По договоренности с режиссерами, Высоцкий время от времени отлучался в Москву — «себя показать»: сезон на Таганке уже шел полным ходом. Если в «10 днях…», «Добром человеке», «Антимирах» у Владимира были дублера, то «Галилея» и свои партии в «Павших и живых» он делить ни с кем не хотел. Возвращаясь в горы, объявлял праздник: «Все, уезжаем в Тырныаузе!» А потом пел свои новые песни.
«Когда я начал работать в кино с песнями, — рассказывал он, — я поставил такое условие: что мои песни будут иметь такую же цену в фильме (не денежную, а творческую), как и все остальное, как и изображение. И первый опыт в этом смысле был очень удачен… Я считаю, что песня никогда не ухудшала никакое произведение драматическое, а только улучшала…»
«Горный цикл» Высоцкого стал быстро известен в Приэльбрусье. Высоцкий писал Люсе: «Мне народный поэт Кабардино-Балкарии Кайсын Кулиев торжественно поклялся, что через совет министров добьется для меня звания заслуженного деятеля искусств Кабардино-Балкарии. Другой балкарец, великий восходитель, хозяин Боксанского ущелья, тигр скал, — Хусейн Залиханов, которого, по слухам, знает сама королева Великобритании (она-то и обозвала его тигром скал), так вот он присоединился к обещаниям кавказского стихотворца и сказал, будто я могу считать, что я уже деятель. Потому что я якобы написал про горы, а они, горы, в Кабардино-Балкарии, значит, все решено…»
Наверно, я погиб: глаза закрою — вижу.
Наверно, я погиб: робею, а потом —
Куда мне до нее — она была в Париже,
И я вчера узнал — не только в нем одном!
Вот эту песню он уж точно мне посвятил, отстаивала свой приоритет Лужина. И даже вспоминала определенные обстоятельства. Когда она вернулась в киногруппу из поездки в Берлин, «одержимые» встретили ее с восторгом. Лариса знала, как удивить одичавших в горах мужиков — приволокла с собой ящик (!) немецкого (!) пива! Дегустация состоялась вечером, а уже на следующий день Высоцкий спел ей, нахально улыбаясь:
Кто раньше с нею был, и тот, кто будет после, —
Пусть пробуют они — я лучше пережду!..
Ларисе поначалу песня показалась обидной. «Мне казалось, — говорила она, — что… Высоцкий представил меня какой-то идиоткой. Но шутливость песни как раз и подчеркивает то, что между нами не было серьезных отношений…» А через пару лет поняла, что, пожалуй, и Париж, и Мишель Марсо в этой песне появились отнюдь не случайно, что где-то там, внутри, французские мотивы уже чуть-чуть были слышны, как шелест струн гитары…
Покорив все вершины, на которых еще не бывал, Высоцкий возвратился на равнину. Стопроцентно прав оказался Говорухин, когда переименовал их «Одержимых» в «Вертикаль». Как в воду глядел, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Но пока дела у Высоцкого тоже шли в этой победной плоскости — «вперед и вверх, а там…». В Одессе его ждал приятный сюрприз в лице кинорежиссера Киры Муратовой. Еще до поездки в Боксанское ущелье ему дали на прочтение сценарий. Свои впечатления он тут же сообщил Люсе: «Режиссер — женщина, Кира Муратова, хороший режиссер, хороший сценарий, хорошая роль, главная и опять в бороде… сделали кинопробу, дали за нее денег. Посмотрели: хорошо я сыграл, хорошо выглядел, хорошо говорили (ударение следует делать на слове хорошо). Но это вряд ли выйдет по срокам, а жаль. Можно было отказаться от альпиниста, но жалко песен и места съемок…»
Хитрил. Наверняка боялся сглазить.
Герой — непростой парень, недосказанный, не одной краской писан, много за кадром прожито. В чем-то геолог Максим был братом-близнецом радиста Володи из «Вертикали». Тоже фигура в какой-то степени загадочная.
Для Муратовой фильм «Короткие встречи» был первым самостоятельным кинематографическим опытом. До этого она снимала фильмы с мужем — Александром Муратовым. Кира ужасно боялась совершить ошибку и, может быть, именно поэтому как будто притягивала к себе все тридцать три несчастья. Роль главного героя она сразу примеряла на Станислава Любшина. Актера недобрым словом потом поминал оператор картины Геннадий Карюк: «…Недосягаемый и красивый. Хорошо попробовался, занял деньги у Киры Муратовой и исчез навсегда. Ни героя, ни денег…» А исчезновение Любшина объяснялось просто: подвернулась шикарная роль советского разведчика в многосерийной картине «Щит и меч». Это, конечно, не странный геолог Максим, плюс к тому же съемки предполагались за границей, а не в какой-то там Одессе. Все понятно?
А Кире-то что делать? Она вспомнила Высоцкого, который пробовался у нее. Где он сейчас? Говорят, на съемках в горах. В общем, пришлось Муратовой идти на поклон, написала она этому Высоцкому покаянное письмо. Владимир не обиделся — вернулся. Кира Георгиевна говорила, как она была «…благодарна Высоцкому, что он принял ситуацию очень спокойно… С ним работать было очень приятно».
Но на этом проблемы у режиссера-дебютантки не закончились. Захворала актриса, исполнявшая главную роль, а выздоровев, вдрызг разругалась с административной группой — и сделала ручкой. Опять Муратова оказалась у разбитого корыта. Пока муж не подсказал на свою голову: чего ты маешься, ты так хорошо показываешь на репетициях, что и как делать, вот и играй сама. Так достал, что Кира отчаянно махнула рукой: согласна!
Так, волей случая и обстоятельств в фильме «Короткие встречи» родился совершенно непривычный для тогдашнего отечественного кинематографа дуэт влюбленных друг в друга взрослых людей. Их чувства были настолько искренни, что казалось: такое сыграть невозможно. По сюжету отношения геолога Максима (Высоцкий) и чиновницы Валентины Ивановны (Муратова) были довольно сложными, не делимыми строго на черные и белые полосы. Рядом с нежностью друг к другу постоянно присутствовала тщательно оберегаемая независимость двух сильных характеров…
— Что у тебя в театре? — как-то спросила Кира.
— Хун-вэй-бины.
— То есть?
— В Китае есть такие ребята, называют себя хунвэйбинами. Хулиганы, наверное. И вот они делают там культурную революцию. Я про них недавно песню написал. Коль ты газет не читаешь, я ее тебе спою. Хочешь?
— Хочу.
… Чем еще уконтропупишь
Мировую атмосферу?
Мы покажем крупный кукиш
СэШэА и эСэСэру!
— «Уконтропупишъ» — это смешно. Ну, а серьезно, чего вы там у себя на Таганке напридумывали?
— О, там много чего меня ждет. Сейчас приеду — сразу берусь за есенинского «Пугачева» и за Маяковского. Как тебе такая компания?.. А ты чем думаешь заниматься?
— Пока не знаю…
Жаль, Кир, встречи оказались короткими, сказал на прощанье Высоцкий. Не удержался и пообещал: мы обязательно встретимся. И не обманул — очень скоро они вновь увиделись в Одессе на съемках «Опасных гастролей». Для Муратовой по просьбе Владимира была придумана роль, совсем крошечная, так, эпизодик.
Но разве дело в роли?..
* * *— Володя, привет, это Аркадий Стругацкий. Я не слишком поздно!
— Привет! Какой там «поздно»?! Я только из театра, у нас сегодня «ночные» «Антимиры» были.
— «Антимиры»? Значит, я к месту, как пришелец. У меня такой неожиданный к тебе вопрос: как ты посмотришь, если мы в своих «Гадких лебедях» используем твою песню — якобы ее написал наш главный герой?
— А какую?
— «Лечь бы на дно, как подводная лодка, и позывных не передавать…» Она по настроению просто идеально подходит. Как?
— Да берите, ради Бога. Буду только рад соавторству.
— Вот спасибо. Только мне нужен твой точный текст, ладно?
— Ладно. Пока!
В театре Аркадий Стругацкий впервые появился в октябре. Посмотрел «10 дней», понравилось. Потом был «Галилей». После спектакля восхищенный фантаст пригласил Высоцкого поехать в гости к своему другу, известному математику Юре Манину. Владимир, конечно, там пел, в нем еще бурлил весь «горный» цикл, а потом и «Тау Кита», и «Космических негодяев». Хозяин дома любовался гостями: «Ничем не была омрачена их взаимная симпатия. Оба были крепкие мужики, знавшие себе цену, оба признавали друг в друге и уважали этот внешний образ, совпавший с внутренним самоощущением».
…А в театре доску объявлений украшал очередной грозный приказ: «6 ноября — прослушивание записи голосов поэтов: Маяковского, Есенина, Пастернака, чтеца Яхонтова и др. Явка обязательна».
Как ни странно, но сценической истории у драматической поэмы Сергея Есенина «Пугачев» не было. Вернее, была, но предыстория. Поэму очень хотел поставить Всеволод Мейерхольд, но просил автора кое-что дописать, исправить. Есенин упрямился и говорил: «Она у меня так написалась, и я ничего не буду переписывать и дописывать». Мейерхольд отступил и отказался, Есенин грустно сказал: «Тогда ее никто не поставит».