Потом функции ведущего взял на себя Валерий Золотухин. Смехов тоже чувствовал себя как рыба в воде. Высоцкий безумно волновался. Калейдоскоп фрагментов из кинофильмов, песни, сцены из «Павших и живых», «Послушайте», потом на сцене — маскарад Временного правительства. Появляется премьер Керенский, и Высоцкий доводит до истерики публику своей исторической речью — то ли на троне, то ли на толчке, составленном из министерских чемоданов. «Александр Федорович, будьте покойны…» — «Что? Покойным я быть не желаю! Вы меня не хороните. Я измазан народом, тьфу!.. Я помазан народом поднять Россию из гроба!» — и овации…
* * *Спасая «Послушайте», Любимов призвал в союзники лучшие литературные силы. А в случае с есенинским «Пугачевым» неожиданно столкнулся со скепсисом современных поэтов, которые считали поэму литературно весьма слабой. «Я так не считаю, — вступался за Есенина Высоцкий. — Там есть такая невероятная сила и напор… она на едином дыхании написана. Так, вдохнул, выдохнуть не успел — а она уже прошла. Все его образы, метафоры… Он там луну сравнивает с чем угодно — «луны мешок травяной», «луны лошадиный череп»… Он тогда увлекался имажинизмом, образностью, но есть в ней невероятная сила… У него повторы, когда он целую строку произносит на одном дыхании, одним и тем же словом: «Послушайте, послушайте, послушайте!» Он пользуется разными приемами, чтобы катить, катить как можно быстрее и темпераментнее эту поэму…»
Любимов сделал спектакль в рекордно сжатые сроки. Но оказалось, что спешил чуть ли не на эшафот.
* * *«То, что он будет играть в «Интервенции», — говорил Полока, — для меня стало ясно сразу. Но кого? Когда же он запел, я подумал о Бродском. Действительно, революционер-подпольщик, прикидывающийся то офицером-интервентом, то гувернером, то моряком, то соблазнителем-бульвардье, то белогвардейцем, он только в финале — в тюрьме, на пороге смерти, может наконец стать самим собой и обрести желанный отдых. Трагикомический каскад лицедейства, являющийся сущностью роли Бродского, как нельзя лучше соответствовал творческой личности Высоцкого».
Утвердили его сравнительно легко. Всех перевесил голос художественного руководителя «Ленфильма» Григория Михайловича Козинцева.
«Высоцкий принес в нашу группу такую страстную, всеобъемлющую заинтересованность в конечном результате, которая свойственна разве что молодым студийцам, создающим новый театр», — рассказывал режиссер. Владимира занимало буквально все: эскизы, выбор натуры, музыки, на равных он спорил с композитором картины Сергеем Слонимским, бывал на репетициях. Особое внимание уделял подбору партнеров. По каждому — Аросевой, Татосову, даже по Толубееву и Копеляну — высказывал режиссеру свое мнение. Когда Полока окончательно отказался от Абдулова, для Высоцкого это был удар. Но, посмотрев Севины пробы, безоговорочно согласился:
— Севочке эту роль играть нельзя. Он артист хороший, но это не его дело. Я с Севочкой поговорю… Тут должен быть Гамлет! Вернее, пародия на Гамлета. — Секунду подумал, и тут же выдал. — У нас в театре есть такой, Валерка Золотухин. Бери, Гена, не пожалеешь.
«Магия его личности действовала на всех без исключения, — не раз замечал Полока. — У нас был старый реквизитор, всю жизнь проработавший в кино и при этом ни одного артиста не знавший. Ну не интересны они ему были! Всегда имел дело с режиссерами, на остальных даже не смотрел… А от Высоцкого он ошалел. Подходил перед съемкой каждый раз и деликатно так осведомлялся: «Владимир Семеныч, вы нонче как, при сабле или нет?»
В то лето Высоцкий держал строгую форму. Не позволил себе ни рюмочки даже на таком святом мероприятии, как день рождения режиссера-постановщика. «Мы жили в гостинице «Красная», напротив филармонии, — вспоминал «виновник торжества». — Сидим, пьем-гуляем, а в филармонии был концерт кого-то из наших маэстро, чуть ли не Ойстраха. Весь цвет Одессы, все отцы города, теневики, подпольные миллионеры съехались… Концерт закончился, публика стала выходить на улицу, шум-гам, такси, троллейбусы подъезжают… А Володя сидит на подоконнике и поет для нас. И на улице наступила тишина. Выглядываем в окно: перед филармонией стоит тысячная толпа, транспорт остановился, все слушают Высоцкого. Оркестранты вышли во фраках, тоже стоят, слушают. А когда Высоцкий закончил петь, сказал «все», толпа зааплодировала…»
На начальном этапе съемок Высоцкому приходилось совсем туго из-за загрузки в театре. Но старался вырваться в Питер, а потом в Одессу при каждом удобном случае. Любимов хмурил бровь, фыркал: «Это верх наглости… Ему все позволено, он уже Галилея стал играть через губу, между прочим. С ним невозможно стало разговаривать… То он в Ленинграде, то в Куйбышеве, то в Одессе… Шаляпин… второй Сличенко».
«…Я увидел ее — и погиб!»
В первых числах июля 1967 года фотохудожник Игорь Гневашев стал непосредственным свидетелем встречи Высоцкого и Марины Влади. Место встречи: коридор за кулисами Театра на Таганке. Время: после репетиции есенинского «Пугачева». Высоцкий независимо и спокойно шел навстречу, увидел Влади — и все, «мгновенно, с ходу… Увидел «колдунью», чуть опешил и, маскируя смущение, форсированным, дурашливо-театральным голосом воскликнул: «О, кого мы видим!..» Она остановилась: «Вы мне так понравились… А я о вас слышала во Франции… Говорят, вы здесь страшно популярны…» Потом всей кучей сидели в его гримерке, пили сухое вино, и он, конечно, взял в руки гитару…»
Сама Марина Владимировна лишь уточняла: «Я увидела его в «Пугачеве»… Он очень сильно играл… Ну, а после представления пошли все вместе обедать. Володя сел рядом, глаза — в мои глаза. А потом: «Знаете, я люблю вас, и вы будете моей женой». Подобное от многих я слышала не раз. И потому лишь улыбнулась… Мы смотрим друг на друга, как будто всегда были знакомы. Я знаю, что это — ты…»
Летопись дат и событий можно легко исправить и переписать. Так что же говорить о хрупкой хронике чувств, которая меняется в зависимости от капризов настроений и обстоятельств?
Абсолютно верно одно: в июле французская кинозвезда Марина Влади приехала в Москву на V международный кинофестиваль. В один из вечеров московский корреспондент газеты «Юманите» Макс Леон, который помогал Марине в странствиях по российской столице, сказал ей: «В Москве сегодня один театр — на Таганке, и в нем — Высоцкий». После спектакля Леон познакомил их, большой компанией они поехали в ресторан ВТО, а затем сидели у Макса на квартире, слушали, как поют Владимир Высоцкий, потом Золотухин, затем опять Высоцкий. Марина пыталась им подпевать.
«Мы подружились…», — стеснительно скажет она.
Спустя время любопытный Станислав Говорухин спрашивал ее:
— Скажи, что он тебе говорил в первый вечер?
Марина смеялась:
— Ты что, не знаешь своего друга? Он же такой наглец был. Сразу сказал: «Будешь моей женой!» Я только посмеялась…
Правда, потом, уже после смерти мужа, когда время несколько притупило горе и память, в интервью Би-Би-Си Марина Владимировна сказала, что поводом для знакомства был спектакль «Маяковский»: «В то время я плохо еще говорила по-русски и не могла ему сказать, как я считала, какой он гениальный актер и замечательный поэт… То есть, это не было такой, как говорится, кутфуа… Я думаю, что он был влюблен. Но больше в миф — «Марина Влади», чем в меня, женщину… А потом мы стали дружить, и так — потихоньку — влюбились. По-настоящему… Он был небольшого роста, такой серенький, блондин, немножко кругленький тогда был. То есть, он не был красавчиком, но он был жутко талантлив…»
Затем была попытка вновь повторить тот вечер, не слишком удачная. Зато Высоцкий, приобняв Марину в цыганском платке за плечи, пошел ее провожать. Мужики завидовали Владимиру. А женщины, шипя на них, тоже завидовали. Но Марине.
Он был человеком жеста. Это важно для женщины, которая любит сильных. Когда Владимир выходил на сцену и брал первую ноту, он такое делал с залом, что мурашки по спине бегали. Это Марина, видимо, очень хорошо поняла при первой же встрече.
В пресс-баре гостиницы «Россия» на прощальном банкете Марину в легком ситцевом платье кое-кто сразу не узнал: девочка, да и только. Первым спохватился искушенный в женских хитростях и искусстве перевоплощений маститый кинорежиссер Сергей Герасимов (тот самый, отчим друга юности Высоцкого Артура Макарова), только что ставший лауреатом фестиваля. Он был именинником, он галантно пригласил Влади на танец, шутил, она смеялась. Но потом она танцевала только с Высоцким. Его друзья во главе с вездесущим Левоном Кочаряном образовали вокруг них живое кольцо, не допуская никого из охочих плейбоев. Только потом она просила их: «Ребята, вы, пожалуйста, его уведите с собой, а то он будет ломиться в номер…»
Все казалось похожим на знакомую сказку со знакомыми героями — Иван-царевич, Василиса Прекрасная… Былина.
Как во городе во главном,
Как известно — златоглавом,
В белокаменных палатах,
Знаменитых на весь свет,
Воплотители эпохи,
Лицедеи-скоморохи,
У кого дела неплохи
Собралися на банкет…
В соавторы фантастического романа набивались многие. На роль «свахи» претендовала, к примеру, звезда № 1 советского кино 60-х годов Татьяна Самойлова. Она утверждала, что Марина Влади в тот раз приехала в Москву при ее участии: «Мы познакомились на показе фильма «Летят журавли». И когда наши киношные бонзы предложили Марине посетить Москву, она сначала засомневалась. Но мы ее убедили. Она приехала, познакомилась с Высоцким, и между ними вспыхнул роман…» Поэт Евгений Евтушенко искренно верил, что именно он был первым, кто ей рассказал о существовании Высоцкого: «У меня была идея, я рассказал ей историю Володи и сказал: «Марина, ну что тебе стоит, познакомься с ним». Директор театра на Таганке Николай Дупак всех уверял, что он, и только он устроил Высоцкому свидание с «Колдуньей»: «Познакомились-то Володя с Мариной после спектакля «Жизнь Галилея» в моем кабинете, а не в знаменитом любимовском…»
А сколько было анонимных мифотворцев! Да Бог с ними.
Продажная западная пресса, конечно, не могла обойти сенсацию стороной. По мнению авторов югославского журнала «Дуга» легендарное знакомство выглядело так: «Чтобы до нее достичь и обнять ее, он залез на фасад отеля, где она жила. Перелезая с этажа на этаж, с балкона на балкон, с выступа на выступ, он добрался до ее комнаты, и когда возбужденная Марина отворила окно, он ей безо всякого прямо заявил: «Хочу на тебе жениться, хочу с тобой жить и быть твоим мужем». Но и Марина была с ним откровенна. Она резко сказала: «А я всего этого не хочу. Мне все это неинтересно. Я в тебя не влюблена. Нет смысла портить приятельские отношения, которые существуют между нами». Владимир исчез, и ночь он провел с друзьями. Он пил. Ему пришла в голову дурацкая идея: из-за любви к Марине поставить на карту свою жизнь, сыграть в «русскую рулетку». Вынув из кармана револьвер, он зарядил его двумя патронами и повернул вслепую барабан. Владимир нажал на курок. Револьвер не выстрелил…»
No comments. Но некоторые детали ночного разговора Марина Владимировна косвенно подтверждала. Когда Высоцкий заявил ей о своих притязаниях, она холодно ответила: «Прежде всего, я несвободна. Во-вторых, я этого не желаю…»
Дома ее ждали сыновья, новые дела, молодой любовник, наконец. Пора было возвращаться. Марина уехала, не дав Высоцкому и малейшего шанса на успешное продолжение знакомства. И легли на бумагу строки влюбленного поэта, страдающего от разлуки и безысходности:
В душе моей — все цели без дороги,
Поройтесь в ней — и вы найдете лишь
Две полуфразы, полудиалоги,
А остальное — Франция, Париж…
В отчаянии Владимир попытался«от себя бежать, как от чахотки…». Без предупреждений и звонков внезапно (даже для себя) улетел на «край края земли» — в Магадан, где в местной газете без устали трудился друг-приятель Игорь Кохановский. Высоцкому казалось, что именно он сможет понять и поймет все его проблемы. «Проговорили мы всю ночь, — вспоминает Кохановский. — Тогда я узнал, что Володя влюбился в Марину Влади. Но я как-то не придал особого значения этой новости, так как родилась она, насколько я мог понять, во время… загула. А в такие периоды с Володей могло произойти все что угодно и прекращалось сразу же, как только прекращался и сам загул. Я подумал, что и на сей раз с этой новоявленной любовью будет то же самое…»
Ничего-то, оказывается, не понял Кохановский в своем друге. Поэт не понял поэта. Значит, один из них не поэт?
…В театре на утренней репетиции был переполох. Любимов спрашивает, где Высоцкий. Пауза.
— Зоя! Ассистенты! Здесь есть кто-нибудь? Кто-нибудь знает, где Высоцкий?
— Юрий Петрович, Высоцкий не может приехать на репетицию…
— Предупреждать надо, если он болен. Почему это — полная неизвестность? Почему я не знаю, где кто из артистов находится? Не звонят, не приходят. Кончать надо эту богадельню!
— Он не может прийти, потому что он… далеко, — мнется бедная Зоя.
— Как далеко?
— Он из Магадана звонил…
А взбешенный Высоцкий буквально силой поволок Гарика на магаданский почтамт: звоним Марине в Париж! Представляете себе телефонную линию Магадан — Париж? То-то. Но Высоцкому удалось обаять телефонистку, наговорив массу приятных вещей и комплиментов. Она все-таки связалась с Москвой. Там посмеялись и сказали, что дадут Париж, только если разговор закажет сам Ален Делон. Или, в крайнем случае, Жан Марэ. Ни на того, ни на другого Высоцкий явно не тянул. «Володя был с хорошего похмелья, — вспоминал Кохановский. — Это было заметно даже непосвященному в происходящее накануне. К тому же он был небрит — с утра не мог заставить себя побриться… Володя как-то быстро успокоился и стал рассказывать, какой Марина в Москве произвела фурор… и как за ней увивались и Женя Евтушенко, и Вася Аксенов, и еще — какой-то режиссер с «Мосфильма», и как она всем этим знаменитостям предпочла его… «Нет, еще ничего не было. Но, кажется, будет…»
Потом он упросил Игоря позвонить «Люсечке» и сказать, что он у него и с ним все в порядке. Кохановский просьбу исполнил. Люся отвечала устало и как-то обреченно, сказав, что уже разучилась волноваться. Но все же напомнила, что Володю послезавтра ждут съемки в Одессе. На следующий день Кохановский усадил Высоцкого в самолет, вручил стюардессе коньяк и попросил давать его уставшему артисту только в крайних случаях и очень маленькими дозами…
В Одессе «уставшего» артиста действительно ждала съемочная группа Евгения Карелова. Но и там он думал только о Марине. Но, может, это помогало входить в образ? Был суров, малоразговорчив, нелюдим. А потому шокировал Инну Кочарян, обратившись к ней на пляже: «Иннуля, надо поговорить… Слушай, у меня роман с Мариной Влади…» Когда об этом узнали в съемочной группе, все просто умирали от хохота. «У него роман с Мариной Влади. Это какая Марина Влади? Подпольная кличка «Как ее зовут?». Никто не поверил…»
Вечером он заставил себя сесть за письмо Люсе, которая укатила отдыхать в Юрмалу: «Люсечка, любимая моя, Люсечка!.. Я, правда, забыл, что такое — отдыхать. И, наверное, это прекрасно… Сейчас у меня всю дорогу день-два съемок, а потом перерыв, потом опять день, а потом опять перерыв, а вот когда перерыв — я изнываю, мотаюсь от гостиницы до студии, от Золотухина и Говорухина и злюсь, что время уходит, а я не работаю, ничего не пишу и скучаю по тебе… А тут я продал новую песню в Одессу, на киностудию. Песню писал просто так, но режиссер услышал, обалдел, записал — и сел переписывать сценарий, который называется «Прокурор дает показания», а песня — про подводную лодку… А у Вити Турова… успел я чуть-чуть сняться, теперь должен лететь в Минск на 2 дня спеть… После чего поеду в Измаил и заставлю что-нибудь снять, чтобы было легче потом…»
«Мне кажется, что я магнит…» — в Измаиле новая картина. Опять времена гражданской войны. Но, по иронии судьбы, теперь большевик-подполыцик Бродский уже белый офицер Брусенцов. Как там по роли он говорит своей визави: «Все с ума посходили! И вы тоже сумасшедшая. Ты покойник лежит, вам бы плакать, молиться, а вы про «белое дело» рассуждаете… Ну что ж, давайте про «белое дело»…», так вроде бы?..
Роль поручика хороша. Это, конечно, не Софрон, не бригадир Маркин или Андрей, как там его, Пчелка. Но и не аристократ-белогвардеец Говоруха-Отрок из «Сорок первого». Тут характер помощнее, независимый, настоящий «кирпич», как Любимов в таких случаях говорит.
Но за Брусенцова пришлось побороться. Утверждение проходило трудно. Высоцкий даже не ожидал такого упорства от режиссера-постановщика Евгения Карелова. Гуревич, начальник актерского отдела «Мосфильма», оказался настоящей сукой (хорошего человека Адольфом не назовут), кричал, что дойдет до директора студии, Карелов отвечал, что он тоже дойдет. Этот фашист стал грозить именами руководителей Госкино, Евгений Ефимович предложил для экономии времени ходить по начальству вместе. Мотив у Гуревича был один, объяснял Владимир жене, мое старое: питье и «Стряпуха», и Кеосаян.
Все решилось просто. Карелов набрался нахальства, поехал на дачу к больному мастеру Михаилу Ильичу Ромму, привез его на студию, показал отснятые пробы, и старик заявил, что Высоцкий его убеждает. «После чего, — победоносно завершал письмо Высоцкий, — Гуревич мог пойти уже только в жопу, куда он и отправился незамедлительно… Я целую тебя, Люсик, и люблю, хоть это и нахально с моей стороны».