«Я говорил больше, он задавал очень сильные вопросы, — вспоминал Юрий Федорович Высоцкого. — Спецификой его восприятия являлась его невероятная впитываемость. Он был, если позволено так сказать, в ы п ы т ч и к. Внутри него как бы помещался постоянно работающий духовный магнитофон, который все записывал. При этом Володю отмечала поразительная интеллигентность, состоявшая в том, что он подчеркнуто и, конечно, без унижения какого бы то ни было всегда давал тебе какой-то сигнал о том, что ты, мол, старше, а я — младше, и, соответственно, я веду себя так, а ты — иначе. Он как бы поднимал собеседника, провоцировал на монолог, а сам все это время что-то внутренне записывал, записывал, записывал…»
Литератор, тонкий знаток Достоевского, философ и горький пьяница Юрий Федорович Карякин считал Высоцкого своим младшим учителем. Старшими — Солженицын, Сахаров, Лидия Чуковская, Можаев, Любимов.
А из младших «на первом месте, конечно, Володя. Я в полном смысле этого слова считаю себя его учеником, — говорил Карякин. — Когда свои «аккумуляторы» «садились», всегда можно было «подзарядиться» от этих людей…»
Когда в 1964-м Карякин впервые попал на Таганку, то сразу понял, что пропал, влюбившись в этот театр и его актеров. Тогда еще обратил внимание на паренька, который стоял после спектакля в театральном коридоре и что-то пел под гитару, просто так, для себя. «Ему было 26, а мне 34, — вспоминал Юрий Федорович. — Он стал для меня воплощением возможности невозможного. У него было родное им всем, и Маяковскому, и Пастернаку, чувство: идет охота на волков. Была травля, была охота. Но — «я из повиновения вышел». Он первым выскочил из этого, почувствовал восторг свободы. «И остались ни с чем егеря», понимаешь? И мы, старшие, с каким-то недоверием: приснилось, что ли? А он не боится, он идет. Они стреляют, а он идет, по канату, и хохочет при этом! Он был осуществленной дерзостью. Не политической, черт с ней, — человеческой…»
Настоящее же понимание друг друга пришло с началом совместной работы над «Преступлением и наказанием». Они часами репетировали, спорили, вторгались в какие-то философские глубины. Карякин давал ему свои книжки, пичкал бесконечными историями. Рассказывал «младшему учителю» о своей непростой биографии. За спиной была такая череда взлетов и падений, что на пятерых бы хватило. Попав в опалу ЦК, был отправлен в «почетную ссылку» в Прагу, оттуда — в «Правду». В 1968-м был исключен из партии за дерзкое выступление на вечере памяти Андрея Платонова. После бедствовал, учительствовал, перебивался случайными заработками и писал, писал, писал. В стол. Так что проблемы Высоцкого были ему близки и понятны. В официальную беллетристику Карякину удалось вернуться только в середине 70-х.
Ему очень хотелось проникнуть в таинство силы Высоцкого-актера. Вспоминал, как в перерыве между репетициями вышли на Садовое, стояли, курили, и он спросил его:
— Убей, не понимаю, как ты так быстро «врос» в роль?
— Надо, чтобы стало больно, как тому, кого играешь. Вот, помню, в школе, во время переменки мы заспорили: что слабо, что не слабо? Кто-то сказал: «А вот слабо воткнуть перышко в глаз?..» Один дуралей вдруг взял перышко, подозвал первоклассника — и воткнул… Я тогда как-то сразу многое понял. Как будто в меня воткнули! — объяснял Владимир.
Еще Высоцкий рассказывал, как они студийцами на третьем курсе занимались Достоевским. Традиционно студенты ограничивались Чеховым и Горьким. А тут Достоевский! Вчерашний студент, их преподаватель Витя Сергачев предложил Высоцкому и Вильдан: «Давайте-ка, попробуем, рискнем поставить отрывок из «Преступления…». Возьмем целиком, без сокращений весь текст Достоевского — последний приход Порфирия Петровича к Раскольникову. Попытаемся полностью буквально выполнять все, говоря по-театральному, ремарки Достоевского, как у него написано, так и будем играть». Мы еще удивились: как, целый кусок? Это же очень много, долго! Если весь кусок играть — выйдет минут сорок. Сергачев молодец, не поддался: «Ну и что, что 40? Подумаешь!..» — «А как кафедра посмотрит? Там же на весь экзамен отводится часа два-три, не больше». — «Ну и пусть себе смотрят, это как раз их дело — смотреть». И они, правда, смотрели, не шелохнувшись…
«То была не интрижка — ты была на ладошке…»
О присутствии Ксюши в жизни Высоцкого знали очень немногие. Даже для «домового Таганки» Валерия Золотухина ее существование оказалось полной неожиданностью: «… что это за девица? Любил он ее, оказывается, и два года жизни ей отдал… Ничего не знал… Ничего. Совершенно далек я оказался в последние годы от него…».
Говорят, Оксану Владимир Семенович называл своей последней любовью. Когда они встретились, ему было под сорок, а ей — вдвое меньше. Но он с ходу, как выразилась Оксана, обалдел.
Особое положение юной девушки на Таганке объяснялось вполне прозаически: услугами ее тетки-стоматолога пользовались актеры любимовского театра, расплачиваясь сверхценным дефицитом — билетами. Дело житейское.
В антракте одного из спектаклей Оксана заглянула в служебную комнату, нужно было позвонить. «Там, — вспоминала она, — сидел Володя, и администратор Яков Безродный сказал: «Ксюша, это Володя Высоцкий. Володя, это Ксюша». Володя в это время разговаривал по телефону, но сразу повесил трубку. Почему-то мимо аппарата… «Куда вы после спектакля?» — спросил он. «Домой». — «Не бросайте меня, я вас подвезу».
У театрального подъезда неутомимый жуир Смехов, усаживаясь за руль своих зеленых «жигулей», предложил: «Ксюша, давайте скорее, я вас жду». — «Нет, уже подвозят». — «Кто?» Она показала на машину Высоцкого. Смехов тут же скис: «Конечно, куда нам против «мерседеса»?!»
Владимир Семенович подвез Ксюшу, галантно взял телефончик, предложил встретиться. Девочка не только самостоятельная, но и своенравная, Оксана засомневалась, идти ли ей на свидание. Ее терзания возмутили подружку: «Ты что?! Да все бабы Советского Союза просто мечтают оказаться на твоем месте!»
Она мысленно представила количество этих женщин — и пошла.
С первой минуты разговора, казалось ей, у каждого из нас было ощущение, что встретился родной человек. У нас было очень много общего во вкусах, привычках, характерах. Иногда казалось, что мы и раньше были знакомы, потом на какое-то время расстались — и вот опять встретились… Володя даже вспомнил, что бывал у моих родителей дома и знал мою маму.
Уже на следующий день Ксюша рассталась со своим мальчиком — потенциальным женихом. Отныне вся ее жизнь была заполнена только Высоцким: «Мне было достаточно, что мы вместе. И хотя, конечно, были и чувства, и накал, и страсть, о том, что он меня любит, он мне сказал только через год. И для меня это стало сильнейшим потрясением, моментом абсолютного счастья… Когда… я в первый раз у него ночевала, мы утром встали, и я убрала постель… Он сказал: «Ты — первая женщина, которая убрала за собой постель…» Он вдруг понял, что я делаю это не потому, что он — Высоцкий, а человек, которого я люблю…»
«Эру милосердия» можно даже в США…»
Когда к выстроенному павильону бильярдной подкатила машина и из нее появились Марина Влади с сестрой, сообразительный помощник режиссера тут же подлетел и сказал дамам, что мигом позовет Высоцкого.
«Вижу, — рассказывал актер Лев Перфилов, — выскакивает Володя из этой бильярдной. На крохотном пятачке лестницы начинается его невероятный танец на одной ноге. Это и «барыня», и «яблочко», и «тарантелла» одновременно. А между Мариной и Володей — несколько метров. Она смотрит — он танцует. Танец восторга! Забыть это нельзя. Вдруг, так же внезапно, он срывается с места и мчится обратно к камере…»
Едва Высоцкий появился в павильоне и подал условный сигнал, Говорухин тут же хлопнул в ладони и громко объявил: «Все! На сегодня — финиш. Всем спасибо. До завтра». Участники сцены в бильярдной облегченно вздохнули и зааплодировали. Ура, первый съемочный день позади!..
К режиссеру подошел Высоцкий: «Ну что, поздравляю с почином. Поехали?.. Марина ждет».
— Поехали!
К приезду гостей на приморской даче уже все было готово. Стол ломился, компания в сборе и в нетерпении. При появлении Марины Влади захлопали пробки шампанского, а навстречу имениннице полетели букеты цветов…
Когда отзвучали здравицы в честь юбилярши, тосты за старт «Эры милосердия», Марина мягко коснулась руки Говорухина: «Слава, пойдем поговорим». Они поднялись из-за стола под цветущей старой вишней и пошли в дом. Это была дача друзей Станислава Сергеевича, которую они с Высоцким сняли специально к приезду Марины.
У дома их ждал Владимир. Когда они зашли в маленькую комнату, он запер дверь: «Чтоб никто не мешал».
— Слава, у нас есть просьба, — начала Марина.
— Я слушаю.
У дома их ждал Владимир. Когда они зашли в маленькую комнату, он запер дверь: «Чтоб никто не мешал».
— Слава, у нас есть просьба, — начала Марина.
— Я слушаю.
— Отпусти Володю с этой картины. Снимай другого артиста.
Говорухин вопросительно посмотрел на нее, а потом на Владимира.
— Слава, отпусти. Мы с Мариной так решили, — заговорил Высоцкий. — Понимаешь…
— Не понимаю, — отрезал Станислав Сергеевич. — Не понимаю. «Вы так решили»… А обо мне вы подумали?! Потрачены огромные деньги, начался съемочный период. Вы с ума сошли! Отступать поздно. Это невозможно!
— Возможно, — возразил Высоцкий. — Помнишь, Вайнеры еще в прошлом году говорили, что на роль Жеглова подошел бы и Губенко, и Сережка Шакуров. Забыл?
— Не забыл.
— Ну вот! — усилил напор Владимир. — Снимай, кто тебе мешает? У них получится!
— Весь фильм ставится на тебя. От сценария до партнеров. Ты же сам подбирал, кто тебя устраивает, кто нет. А теперь все это ломать к чертовой матери?! Только потому, что «вы так решили»?!
— Пойми, Слава, — Высоцкий уже не жалел друга, — мне так мало осталось, я не могу тратить год жизни на эту роль! Если хочешь, я на колени перед тобой встану, только отпусти. Я хочу еще мир посмотреть, отписаться, в конце концов. Пойми. Не заставляй ты меня…
— Я и не заставляю, — Говорухин старался говорить максимально спокойно, потому что знал: начнутся эмоции — Высоцкий с Мариной его переиграют. — Но эта роль для тебя. Вспомни, с каким трудом тебя пробивали, сколько мы потом с тобой обсуждали весь этот долбаный фильм, все сцены продумали, весь антураж, все мелочи — от твоей прически до песен, сколько спорили, мечтали об этой «Эре милосердия». Тебе жаль мечты о путешествиях? А почему тебе не жаль нашей общей мечты об этом фильме?! Ты же знаешь, если ты уйдешь, из моей жизни нужно будет вычеркнуть целый год, чтобы вновь запуститься. Новый исполнитель, новый рисунок роли… Да ты же сам все прекрасно понимаешь, чего я объясняю?!
— Слава, отпусти Володю, — умоляющим тоном сказала Марина.
— Нет. Володя, ты хочешь путешествовать? Пожалуйста. Я для тебя создам самый щадящий режим. Никто не заставляет тебя сидеть весь съемочный период здесь, в Одессе. Езжай куда хочешь. Появляются свободные дни, приезжаешь, снимаем твои сцены. Не дури, Володя, все будет хорошо… Я тебе обещаю.
«Если бы я сдался в тот вечер, — скажет позже Говорухин, — как много бы потеряли зрители…»
Не сдался Говорухин. За полгода до этого разговора не сдался Любимов и порадовал марсельских зрителей гениальным Гамлетом…
* * *У братьев Вайнеров была замечательная традиция: получение авторских экземпляров своей новой книги отмечать вместе с избранными друзьями за роскошным столом то ли в ресторане Центрального дома литераторов, то ли в другом подобного же ранга заведении. О званых обедах и ужинах Вайнеров слагали легенды.
Выход «Эры милосердия» отметили, как водится, с размахом. Кроме того, каждый из гостей, естественно, получил свой экземпляр романа. Среди приглашенных был и Владимир Высоцкий.
«Наутро, — рассказывал старший из братьев, Аркадий, — он примчался. Говорит: «Ребята, я вашу книгу прочитал. Книжка превосходная!» Мы сказали: «Вовочка, спасибо, идем чай пить. Ты что, только ради этого примчался?» Он говорит:«Да. Впрочем, нет. Я пришел застолбить Жеглова». — «В каком смысле «застолбить»?» Он говорит: «В буквальном смысле. Вы же не делаете вид, что не знаете, что ваш роман — готовый сценарий большого многосерийного фильма, и Жеглова в этом фильме хотел бы играть я…»
Братья-соавторы — люди хитрые, начали ехидничать, поддевать, дескать, есть и другие замечательные артисты. Тот же Шакуров, например, или Николай Губенко, они сыграют не хуже, а может, и получше. Высоцкий слушал, что-то прикидывал и наконец сказал: «А вам-то лучше и не надо, вам надо, как я его сыграю! Вам нужен мой Жеглов». И оказался прав.
Братья заключили договор и засели за сценарий, оставив за собой право выбора режиссера-постановщика, хотя подобное и не поощрялось. Первоначальной кандидатурой был Алексей Баталов. Он хотел не только ставить картину, но и играть главную роль. Потом было еще несколько кандидатур. Но и они не внушали доверия. На очередном званом обеде в ЦДЛ Высоцкий задал братьям вопрос в лоб: «Ребята, что у вас с режиссером?»
— Пока ничего.
— Тогда я хочу вам предложить замечательного парня, настоящего мужчину, рыцаря, так сказать, очень квалифицированного режиссера кинематографа Говорухина. Знаете такого?
Они честно признались:
— Нет, не знаем.
— Ну вот, он снимал фильмы «Вертикаль», «Робинзон Крузо», то-се… Короче, это прекрасный парень, я у него снимался… Не хотите ли вы с ним познакомиться?.. Он просто мечтает снять эту картину. Роман ваш знает наизусть, я могу поспорить: откройте на любой странице, он будет шпарить эту страницу просто на память…
Высоцкий представил им Говорухина. Он сценаристам понравился: человек скромный, сдержанный, строгий, к тому же твердо пообещавший: «Я вам клянусь, что ни одной фразы, ни одной строчки, ни одного слова в сценарии без вашего согласия я не изменю. Я клянусь публично, в присутствии Володи…»
Словом, уладив все формальности, Вайнеры вместе со Станиславом Говорухиным удалились в Переделкино работать над режиссерским сценарием пятисерийного телевизионного фильма. Впрочем, полного уединения не получалось. Время от времени в писательском поселке объявлялся Высоцкий, интересовался, как идут дела, подбрасывал кое-какие идейки, вспоминая некоторые характерные детали послевоенной Москвы…
Он работал параллельно с ними, показывал наброски будущих песен для картины, предлагал некоторые уже готовые. Например, «За тех, кто в МУРе», «Песню о конце войны», «Балладу о детстве». Позже Говорухин говорил: «Хотя песни мне и нравились, я был категорически против. Я считал, что это разрушит образ, и это уже будет не капитан Жеглов, а Высоцкий в роли капитана Жеглова. Он обижался, мы ссорились». У братьев Вайнеров была иная версия: «По сценарию, Высоцкий в каждой серии должен был петь свою песню за Жеглова. Он написал заготовки всех пяти песен, но, когда шли съемки, вдруг сказал: «Ребята, а ведь это неправильно, если я буду выступать как автор-исполнитель. Мы тратим большие усилия, чтобы к десятой минуте первой серии зритель забыл, что я Высоцкий. Я — Жеглов. А когда я запою свою песню, все труды пойдут прахом…»
Так или иначе, но Высоцкий в фильме не пел, если не считать крохотного эпизода, когда капитан Жеглов неожиданно усаживается за фортепиано и начинает напевать Вертинского:
Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?
Куда исчез Ваш китайчонок Ли?..
Как водится, к фильму на «милицейскую тему» полагался консультант. Тогдашний министр МВД Щелоков назначил таковым своего заместителя Константина Никитина, который помогал так, что почти не вмешивался в творческий процесс создания телесериала. В помощь «Жеглову» он определил генерал-майора милиции Владимира Илларионова:
— К тебе обратится актер Высоцкий. Дай ему что-нибудь из собрания «тюремной лирики», потолкуй с ним о быте и нравах послевоенного блатного мира.
«Через несколько дней, — рассказывал Илларионов, — ко мне в кабинет несколько смущенно вошел невысокого роста худой человек с запоминающимся лицом. Назвался. Я молча передал ему несколько заранее подготовленных альбомов. Поблагодарив, Высоцкий ушел.
С каждым новым приходом он задерживался все дольше, наши беседы становились все продолжительнее. Много говорили о сыщиках времен капитана Жеглова. Мне в начале 1950-х доводилось видеть их в деле… Высоцкого интересовало все: внешность сыщика, одежда, привычки, любимые жесты и слова, обращение с задержанными».
Утверждение Владимира Высоцкого прошло сравнительно легко. Устроили формальный отбор в ДК имени Горбунова. Всех кандидатов приглашали из начинающих актеров, заведомо неконкурентоспособных. Им легче потом отказывать. Во время обсуждения на худсовете Никитин поддержал пробу Высоцкого и заявил: «Пусть будет он. А если что, то это же не телепередача в прямом эфире, а фильм! Здесь можно все отснятые материалы заранее проверить, и исправить».
А вот с партнерами были проблемы. На роль Шарапова режиссер предложил Николая Губенко. Но против его кандидатуры решительно возразил Высоцкий: «Мы с Колей мажем одной краской». И предложил Ивана Бортника. Дело дошло до проб, но потом застопорилось. Говорухин заупрямился: «Я предлагаю Владимира Конкина».
— Кто такой?
— Играл Павку Корчагина. Он замечательный! Это то, что для Шарапова надо. Вы не видели его глаза, его лицо — чистое, благородное.
Сделали кинопробы. Когда их показали на центральном телевидении, ни одного голоса за Конкина не было подано, и режиссеру официально порекомендовали искать другого исполнителя. Через десять дней Говорухин сообщил, что нашел десять актеров на роль Шарапова. «Увидели мы этих «Шараповых», — рассказывали Вайнеры, — упали на пол и зарыдали, и захохотали… Он пригнал нам еще десять Конкиных, только похуже и пожиже… Мы поняли, что в какой-то его режиссерской извилине образ Конкина засел у него навсегда…»