Что своей фантазии не хватило? Да я на вас епитимью наложу!», намекая на свои «Поиски жанра», но потом посерьезнел: «Володь, у меня к тебе вот какое дело…»
— Молодые ребята, фамилии пока тебе ничего не скажут — Попов и Ерофеев (нет, не Веничка, другой — Виктор), очень способные, кстати, затеяли пощекотать нервишки нашему Союзу (нет, не геополитическому — писательскому) и задумали сотворить неподцензурный литературный альманах. Даже название придумали — «Метрополь». Ну, а меня пригласили в качестве «дядьки» для работы с авторами. Идея такова — опубликовать все, что у кого-то из литераторов в свое время было пущено под нож и не увидело свет.
Кое-что уже дала Белла, свою прозу дает Андрей Битов, Фазиль Искандер, Андрей Вознесенский, Аркаша Арканов, я… Попросили переговорить с тобой. Затея рискованная, но почему бы не попробовать? Как ты?
— А что я? У меня вообще практически ничего не публиковалось. Кроме как в самодельных томах. Пожалуйста, пусть берут, чего захотят. Только не последние. Может, их еще напечатают, вроде бы кто-то что-то обещал…
Один из инициаторов «Метрополя» Евгений Попов гордился: «Мне пришлось редактировать большую подборку стихов Высоцкого… Он принес на квартиру покойной мамы Аксенова Евгении Гинзбург (возле станции метро «Аэропорт»), где я тогда временно проживал, несколько своих «самиздатских» книжек… Кстати, на титульных листах этих книжек были такие уведомления: «Просим власти не преследовать Владимира Высоцкого, так как он не имеет к этим изданиям никакого отношения». Я отобрал более двадцати стихотворений — в основном, это были тексты таких знаменитых песен, как «Охота на волков», «Банька по-белому», «Гололед», «На Большом Каретном». Потом Высоцкий пришел править свои стихи и обнаружил в подборке текст песни Кохановского «Бабье лето»… Этот текст мы с ним, конечно, убрали. И вообще, он очень серьезно отнесся к редактированию своих стихов. Долго правил тексты, выбирал лучшие варианты. Уже ночью потом позвонил мне, извинился и сказал, что придумал правильный вариант одной строки, — и я записал…»
«Володя всем нам подавал идеи, — рассказывал Аксенов, — вселял во всех нас энергию, шутил… Приходил в «подпольный» штаб альманаха, стучал в дверь, а сибиряк Попов низким басом спрашивал: «Кто там?» — «Это здесь печатают фальшивые деньги?» — отвечал Володя… От него шла светоносная положительная энергия».
«Мы хохотали, понимая, что получим за свое дело по зубам, — вспоминал другой «метрополец» Виктор Ерофеев, — но что те, наверху, совсем озвереют, и в сравнении с нами, «литературными власовцами», настоящие фальшивомонетчики будут для них социально близкими людьми, почти родными, не предполагали. Каждый вносил что-то свое, неповторимое. Высоцкий посвятил «Метрополю» песню, он как-то спел из нее несколько куплетов. Потом все куда-то исчезло, как и многое другое…»
Было решено изготовить 12 экземпляров. Первый по дипломатическим каналам был переправлен на Запад, в издательства «Ардис» и «Галлимар». Другие переданы в ВААП, ЦК КПСС, Союз писателей с предложением издать альманах официально. Они сознательно шли на такой эпатажный шаг, прекрасно понимая провал.
Тяжеленные альбомы по тысяче машинописных страниц были одеты в обложки из толстого картона, крытого так называемой «мраморной бумагой». Предметом особой гордости Мессерера и Боровского были завязки из ботиночных шнурков.
* * *Не сдержавшись, Высоцкий все же позвонил Эфросу:
— Анатолий Васильевич, признайтесь, это вы подговорили Швейцера пригласить меня на роль Дон Туана? Нет? А как же наш с вами «Каменный гость», что для радио делали?.. Ну, значит, совпадение, мистика. Да, Михаил Абрамович собирается делать для телевидения «Маленькие трагедии». Скоро пробы. Ага, к черту! До встречи…
После неудачи с «Мак-Кинли» со Швейцером Высоцкий практически не общался. Так, виделись время от времени. Обида растаяла. И поэтому, когда режиссер предложил ему подумать над ролью пушкинского Дон Туана, Высоцкий даже обрадовался.
Свои резоны Михаил Швейцер объяснял так: «Я пригласил его потому, что внутренне Высоцкий больше всех похож на Дон Туана и отчасти на самого Пушкина. Все почему-то думают, что Дон Туан — это красавец мужчина под два метра ростом. На самом деле волевые человеческие качества артиста Высоцкого дали ему право и возможность сыграть эту роль. И воплотить свой особый взгляд на пушкинский персонаж. Высоцкий вообще очень близок к Пушкину своим мироощущением. И вразрез обывательскому мнению в Дон Туане он сыграл не просто самца, который преследует особ женского пола. Его стихия — борьба. Женщина — поле его битвы. Вся сцена с Доной Анной должна была строиться на том, что Дон Туан постоянно усложняет себе задачу там, где другой пытался бы ее упростить. Он сознательно ставит себя в опасное положение. Он делает все, чтобы вызвать «гнев небес». Это ему и интересно — вызов судьбе, который несет огромное наслаждение…»
Как заманчиво сыграть игрока в опасность! Кто такой Дон Гуан? Поэт, который всегда будет победителем, даже в момент гибели. Пушкин, скорее всего, писал его, глядя в зеркало на свое отражение. Владимир чувствовал знакомую лихорадку азарта, ощущение риска, страх, волнение и гордость от осознания того, что он сумеет этот страх перебороть.
Прилетевшая в конце декабря Марина только подбавила огня и желания сниматься в «Маленьких трагедиях». Он был готов участвовать в съемках хоть завтра… А завтра был Новый год.
* * *Пока гости на Малой Грузинской о чем-то спорили и смеялись за праздничным столом, Высоцкий поманил за собой Эдуарда Володарского, завел в кабинет, закрыл дверь, поставил на стол пишущую машинку и почти приказал:
— Давай! — а потом сказал просительно: — Ну хотя бы две-три первые сценки, мы же их уже обсудили… Вот бумага. Копирку почаще меняй, чтобы остальные экземпляры хорошо читались. А я тебе сейчас кофе принесу.
Володарский обреченно вздохнул, вставил в каретку четыре копии и напечатал: «Туманное майское утро. Сквозь зыбкую пелену виден лагерь, бетонные столбы с натянутой проволокой под током высокого напряжения… «Титр: «Было 2 мая 1945 года. До конца второй мировой войны оставалось несколько дней…»
В комнату заглянул Высоцкий с большой чашкой кофе. Заглянул через плечо, сказал удовлетворенно: «Ну вот, молодец. Слушай, тут ведь даже придумывать ничего не нужно…»
Свою удивительную историю пленения, побега из немецкого лагеря в самом конце войны и последующих фантастических приключений в Вене Высоцкому в течение нескольких вечеров рассказывал генерал Войтенко. Когда Владимир пересказывал все это Володарскому, драматург сразу профессионально оценил огромный кинематографический потенциал документального материала и сделал себе зарубку на память: обязательно пригодится. Но он не ожидал такого скорого напора со стороны Высоцкого. Хотя знал, что остановить товарища в достижении какой-либо цели, которая в тот момент ему представлялась самой важной и нужной, практически невозможно. Он пер напролом, как танк, как асфальтовый каток, абсолютно неостановимо.
Даже, когда отзвенели новогодние куранты, он не унимался, поднимался из-за праздничного стола, подходил к Володарскому с рюмкой и, чокаясь, заговорщически говорил: «Слушай, а вот может быть еще такой поворот…»
За стеной, в соседней комнате, гости Высоцкого продолжали праздновать Новый год, а несчастный сценарист сидел и барабанил по клавишам машинки. Хозяин выходил-заходил, подкидывая новые идейки:
— А вот в сцене на вилле…
Володарский кивал, послушно записывал за соавтором, что-то додумывал и ему уже самому не хотелось бросать начатое. Профессиональным нюхом чувствовал: идет, идет, идет! Только бы не спугнуть удачу — знал, что так бывает — значит, надо гнать, пока пишется.
Ушли гости, улеглась спать жена Володарского Фарида, Марина заканчивала греметь посудой на кухне. А они работали, как проклятые. А ведь получалось же, ей-богу!
— Героев четверо: русский, француз, поляк и грузин. Имена? Записывай, Эдик: Владимир, Жерар, Даниэль и Вахтанг. Ты понял, кто будет играть? Я, Депардье, Ольбрыхский и Буба Кикабидзе. С ребятами договорюсь, это я беру на себя. Ну, давай дальше пошли! Название будет таким — «Праздники (нет, каникулы!) после войны». Или «Венские каникулы»… Да ладно, потом придумаем, подумаешь, дело какое! Поехали…
Первый рабочий день закончился вместе с сигаретами и кофе в пять утра. Уезжая на утреннюю репетицию, Высоцкий разбудил соавтора, накормил свежайшей отбивной, напоил кофе и пообещал заехать днем.
Вернувшись домой, он сразу ворвался в кабинет:
— Я еще две сценки придумал. Сейчас прочту.
Володарский читал дневные черновики. Все обсуждалось до мелочей. Спорили и ругались. Потом Высоцкий опять уезжал, уже на вечерний спектакль. Когда вернулся, часов в одиннадцать, Марина принимала новую партию гостей, а Володарский сидел за машинкой. Высоцкий тут же присоединился, и творческая гонка продолжалась. Целых пять невероятных суток. Шестого января 87 страниц машинописного текста аккуратной стопочкой лежали на письменном столе.
Десятого января Владимир с Мариной улетели в Париж. Копии сценария увезли с собой для перевода на французский и английский.
* * *Конечно, поездка в США «потаенными тропами» — из Парижа в Западный Берлин, и только оттуда в Нью-Йорк, — была чистой авантюрой, попыткой лихой игры ва-банк.
Когда Высоцкий объявился в Штатах, тотчас всполошился Комитет госбезопасности, вспоминал Виктор Шульман. Градус недоверия к Советам в Америке особенно повысился после недавнего вторжения в Афганистан. Культурный обмен был фактически свернут. В КГБ решили, что Высоцкий замыслил побег. Как раз перед этим невозвращенцами стали Козлов, Годунов…
Воображение Шульмана рисовало картинки, одна кошмарнее другой: Высоцкого берут под белы рученьки, сажают в самолет, отправляют домой, и все деньги, вбуханные в аренду концертных залов, — коту под хвост. А это были первые и последние деньги начинающего импрессарио. Но это в Штатах он был начинающим, а в Союзе все-таки успел пройти такую школу, какая даже прославленному Солу Юроку не снилась. Наспех была придумана легенда, будто бы Высоцкий находится в Совединенных Штатах по приглашению славянских факультетов нью-йоркских университетов и отделов русского языка хайскул для выступлений перед студентами. Представителям «Аэрофлота» даже был представлен руководитель славянской кафедры Куинс-колледжа, профессор Тодд, который отлично знал русский язык, был другом Евтушенко и обладал массой других достоинств. Шульман с ним все отрепетировал, и профессор точно выдал нужный им текст. Специально были собраны студентов. Это был полный спектакль. Дальше были новые претензии, уже к американской стороне: вы Высоцкого пригласили, но при чем здесь Шульман? Но мы же слависты, ученые, ответили американцы, наняли фирму, которая займется всей организацией. В общем, это всех успокоило, и они позволили Володе спокойно выступать и в Бруклине, и в Куинс-колледже. Затем последовали Бостон, Нью-Джерси, Филадельфия. Концерты строились по обычной схеме: песни, рассказы о театре. С одним лишь нюансом. Перед каждой песней Барри Рубин давал небольшую аннотацию песен, используя слэнг, жаргон, сложные идиомы.
Позже Шульман выдал финансовый итог гастрольной поездки — более тридцати тысяч долларов. Плюс статьи в газетах.
Организацией знакомства Высоцкого с Голливудом, а Голливуда с Высоцким занимался Бабек Серуш. Известный чешский кинорежиссер Милош Форман, проживавший в Штатах, условился с продюсером Майком Медовым о проведении коктейль-парти.
Сначала все было традиционно, тихо и степенно. Пили, закусывали, о чем-то говорили между собой, и в сторону Владимира никто даже не смотрел. Он пришел на вечеринку в роли мужа французской актрисы Марины Влади — и все. Но Форман предложил: «Ну, Володя, заспевай». — «Как я могу здесь петь, они же не поймут?» Милош настаивал: «Ну, пожалуйста, Володя. Хотя бы пару песен».
Высоцкий начал петь. Первыми на его пение среагировали Бэлла Давидович и Натали Вуд (немного знающие русский язык). Постепенно певца начали окружать актеры. И, прежде всего, женщины. Лайза Минелли и вовсе пристроилась чуть ли не у ног заморского гостя. Вуд и Давидович на ушко переводили голливудским звездам тексты. «От твоего голоса их бросает в дрожь. Женщины прижимаются к своим спутникам, мужчины курят, — напишет затем в своей книге Марина Влади. — Исчезает небрежность манер… масок не осталось. Вместо светских полуулыбок — лица. Некоторые даже и не пытаются скрывать свой интерес, и, закрыв глаза, отдались во власть твоего крика. Ты исполняешь последнюю песню, и воцаряется долгая тишина. Все недоверчиво смотрят друг на друга. Все они в плену у этого человека в голубом. Лайза Минелли и Роберт де Ниро задают тон, выкрикнув:
— Потрясающе! Невероятно!..»
Марина не скрывала ревности: «Минелли, с ее огромными, во все лицо глазами и накладными ресницами, бросает на тебя плотоядный взгляд…».
Одновременно она испытывала гордость за мужа. На следующий день в выпусках новостей прошла информация, что в Голливуд приехали Марина Влади с мужем, а уехали Владимир Высоцкий с женой.
Естественно, Владимира очень интересовало, как устроились, чем занимаются в Америке вчерашние москвичи. Отыскал скульптора Эрнста Неизвестного. Эрик, как всегда, фонтанировал грандиозными идеями, рассказывал, что готовит оформление балетного спектакля по Достоевскому с Рудольфом Нуриевым в главной роли.
— А какой роман? — поинтересовался Владимир.
— «Преступление и наказание».
— Не может быть! — восхитился Высоцкий. — А ему Свидригайлов не нужен? А то ведь я на Таганке его готовлю. Скоро премьера.
Посмеялись.
«Это была наша последняя встреча, — рассказывал Неизвестный. — Высоцкий в то время не пил, был «зашит». Когда он пришел ко мне в мастерскую, у меня были мои студенты, один из которых покуривал марихуану. В этом не было ничего особенного, в те времена в Америке марихуану курили на каждом углу. Володя отказался от предложения выпить, и сделал пару затяжек марихуаны. Внезапно он впал в форменное безумие — лез драться, срывал с себя одежду. Мы его еле удерживали, потом посадили под душ. Я просто не знал, что делать. Потом кто-то вызвал знакомого врача, тот Володю увез…»
В Нью-Йорке остался экземпляр сценария Высоцкого и Володарского. Миша Барышников обещал помочь с переводом.
* * *На Таганке спектакль по Достоевскому уже шел на выпуск. Задерганный Любимов пригласил к себе Смехова:
— Я прошу тебя, Вениамин, сегодня же возьми роль Свидригайлова и давай активно в нее входи…
— Как это? Володя приедет и…
— Не надо мне про Володю! Надоели его штучки и заграничные вояжи! Бери роль и работай!
«Еле отговорился: сказал, что смогу глядеть в текст роли только тогда, когда смогу глядеть ему, Высоцкому, в глаза, — рассказывал Смехов. — При нем — это другое дело. На что был ответ: мол, он же просил у меня твоего Воланда!..»
Но появился Высоцкий, и все вокруг закипело. Было впечатление, будто в тихую гладь лесного озера кто-то с размаху швырнул здоровенный булыжник, и от него по воде пошли в стороны веселые круги.
Идут последние репетиции. Любимов еще раз прогоняет негодную, с его точки зрения, сцену. Дунечка (Шацкая) приходит к Свидригайлову (Высоцкий).
— Володя, расстегни ей платье, — дает установку Любимов, — должно быть открыто полгруди… Так… Потом спокойно переходи в линию бедра… Спокойно обнимай ей ноги… Вот-вот… И задирай ей юбку. Лезь под юбку…
Высоцкий никак не может расстегнуть платье, и Шацкая, хотя она по мизансцене находится в тот момент в глубоком обмороке, начинает ему помогать. (В зале хохот.)
— Подождите, — вмешивается Любимов. — Тут нужно технику отработать. Володя, смотри, как надо…
— Ну, вдвоем-то вы справитесь! — громко шутит кто-то в полутемном зале.
— Опомнившись, Дуня должна ногами сильно оттолкнуть Свидригайлова, — требует Юрий Петрович, — но это требует известной техники, чтобы не ушибить актера… Важно, Володя, чтобы потом был большой проход. Надо отлететь к стулу, а потом самому перейти к коричневой двери. И уже оттуда ползти к ней — на весь монолог. Нина, застегивай, застегивай платье, грудь убирай. Поджимай ноги под себя и толкай.
Шацкая поджала ноги под себя и толкнула. Высоцкий отлетел не к стулу, а сразу к двери.
— Она меня так шарахнула, — оправдывается «Свидригайлов».
— Володя, распределись. Когда она тебя оттолкнула, ты лежишь в жалком состоянии. Поднялся, отошел от двери, пошел к ней, а от стула встанешь на колени и там метр проползешь на коленях: тебе надо искупить животное твое безобразие… Ну, еще раз: расстегни ей платье, обнимай ноги… И с азартом лезь под юбку.
Высоцкий расстегнул лежащей «в обмороке» Шацкой платье, обнял роскошные бедра и сладострастно полез под юбку…
— Очень хорошо! — ставит оценку главный режиссер.
Все эти дни от Высоцкого не отходит Юрий Карякин, подбрасывая все новые идеи: «Володя, а вы знаете, что сегодня школьники в сочинениях по Достоевскому пишут? Один пацан написал: «Правильно сделал Раскольников, что убил старуху. Жалко, что попался». А, каково?..»
Он предложил Любимову сделать это финалом спектакля. Раскольников зажигает свечи, зажатые в руках убитых им женщин, и две актрисы, подменившие в этот момент муляжные манекены, широко распахивали глаза, будто бы прощая его, а тотчас же появлялся Свидригайлов, который свечи задувал. То есть: прощения не будет. Затем Свидригайлов выходит в центр сцены, и Высоцкий — уже не от него, а от себя, от театра — цитировал: «Молодец Раскольников, что старуху убил. Жаль, что попался!» И, после паузы пояснял: «Из школьного сочинения…»
Сочинения эти, собранные в московских школах, зрители листали перед началом спектакля. Они лежали на парте, стоящей в фойе. Школьники, в основном, Раскольниковым восхищались. А ведь авторы хотели доказать зрителям, что никакая идея не может быть достигнута ценой даже одной человеческой жизни. Что нет ничего общего, которое было бы на целую смерть выше личного.