Кривич Михаил & Ольгин Ольгерд
Порядок в зоне
Михаил Кривич, Ольгерт Ольгин
Порядок в зоне
Подполковник внутренних войск Степан Филиппович Вольнов вышел на пенсию прежде времени по причине, нам не известной и к делу никакого отношения не имеющей. Пенсия оказалась достаточной, к ней в придачу полагались льготы и выплаты, так что можно было жить не прижимисто и не залезать в отложенное на черный день. Это так говорится "на черный день". Степан Филиппович в черные дни ни для себя, ни для своего ближайшего окружения не верил". Служба приучила его ничего на веру не принимать. А фактов пока не поступало.
Мучило Степана Филипповича другое. Крепкий еще мужчина с хорошей выправкой мается с утра до вечера в городской квартире или мотается по городу с мелкими поручениями от жены... Два месяца жил он такой глупой жизнью, а потом сказал - хватит. Вступаю в садовое товарищество.
Это был грандиозный замысел. Многие из нас принимали подобное решение, но каждый ли может похвастаться, что осуществил его? От желания стать садоводом до обладания садовым участком путь неоглядный, дистанция невообразимая, и порой жизни человеческой не хватает, чтобы пройти ее до конца.
А вот Степан Филиппович преодолел ее одним махом.
И дело тут не в каком-то мистическом везении, а в хорошей закалке, в большой жизненной школе. Долгая и содержательная служба в исправительно-трудовых учреждениях, на ответственнейшем участке политико-воспитательной работы, научила подполковника Вольнова преодолевать и не такие препятствия. Он бы горы свернул, а своего добился.
Но горы сворачивать не пришлось.
Так уж случилось, что писательскому дачному поселку неподалеку от города прирезали по челобитной от правления несколько гектаров неудобий. Те участки, что получше, быстро раздали в хорошие руки, а остатки правление прижало как твердую валюту. Степан Филиппович вышел на нужных людей, сумел их заинтересовать - так теперь деликатно выражаются - и на общем собрании в том же месяце был принят в члены-пайщики.
Человек новый, со стороны, к писательскому труду отношения не имеющий, не может и мечтать о лакомом участке.
Ни в центре поселка, возле магазина, ни на той окраине, что рядом с сосняком. Никудышный кусок земли достался Вольнову. Как только он увидел его в первый раз, так сердце упало. Хоть отказывайся.
Владения Степана Филипповича имели странную форму - не прямоугольную, а вроде трапеции, но со впалыми боками, притом малое ее основание располагалось заметно выше большого, поскольку трапеция находилась на склоне буерака. Почва здесь оказалась глинистой, после дождя скользкой, а растительность скудной и невзрачной. Ни одной травки Степан Филиппович не знал в лицо и потому ступал на все подряд без разбора, специально на травку и ступал, чтобы не оскользнуться, матерясь при этом в голос - хрен с ними, с писателями, пусть, поучатся русской речи.
Не такой представлялась Вольнову сельская жизнь.
- Что, соседушко, душу отводишь? - раздался голос откудато сверху. Степан Филиппович поднял голову и увидел на краю оврага писателя-деревенщика, которого и раньше знал по фотографиям, а недавно, на собрании товарищества, лично имел удовольствие узреть.
- Ты не огорчайся,- утешил Вольнова деревенщик.- Земля наша отзывчива. Ты с ней по-хорошему, и она с тобой по-хорошему.
- Вам говорить легко,- обиделся Степан Филиппович.У вас-то участок небось один чернозем.
- А толку что? Наши неудобья, чтоб ты знал, самые неудобные в мире. Стало быть, самые лучшие. Тебе, сосед, все еще завидовать будут.
С этими словами писатель ушел, опираясь на посох из молодой березки. Вольнов хотел крикнуть ему вслед что-нибудь хлесткое, но писатель уже исчез, да и кричать снизу вверх было Степану Филипповичу непривычно, неловко. Он только махнул рукой и сказал про себя: "Ладно. Будет и у нас порядок в зоне".
И стал строиться.
Перво-наперво он нанял людей, которые обнесли участок забором. Поверх остроконечных кольев Степан Филиппович собственноручно, чужим рукам не доверяя, натянул в три нитки колючку. Достать колючую проволоку оказалось нелегко, выручили бывшие сослуживцы, пришли на помощь в трудную минуту. За лето шабашники возвели на участке сборный домик, пристроили к нему кухоньку, сколотили в уголке трапеции нужник. Осенью, призвав на помощь жену, Степан Филиппович понатыкал там и сям фруктовых деревьев, вдоль забора высадил боярышник и ежевику, оглядел дела рук своих и произнес, на сей раз вслух:
- Порядок в зоне.
Пришла весна. На соседних писательских участках расцветали яблони и груши, вишни, сливы и другие культурные растения. Поплыли желтоватые туманы над овражком, они пахли какой-то химической гадостью и накатывались волнами с окрестных заводов, которым в городе не место. Когда совсем потеплело и очередной туман рассеялся, Степан Филиппович вышел на участок, осмотрелся и понял, что ни один его саженец не прижился.
Что было тому причиной? Глинистая почва, ржавые трубы, проложенные по дну оврага, роза ветров, сгонявшая окрестные туманы преимущественно к неудобьям Вольнова,- того мы не знаем. Не сильны в садоводстве. А может быть, виноват и сам Степан Филиппович: не те саженцы взял, не так втыкал, жене плохо задачу поставил. Но не будем к нему слишком строги. Откуда и когда мог он набраться опыта в садоводческом ремесле?
Вот послужной список подполковника в отставке Вольнова за последние годы службы в ИТУ: начальник отряда, инспектор по политико-воспитательной работе, замначальника учреждения по той же работе. До саженцев ли тут?
Правда, Степан Филиппович постоянно следил, чтобы на территории ИТУ, особенно возле вахты и штаба, в теплое время года цвели на клумбах соответствующие цветы, названиями которых он, однако, никогда не интересовался. Спецконтингенту, привлекаемому к работам по благоустройству, он давал четкие указания - рассадить цветы таким образом, чтобы из них складывались политически важные лозунги: "На свободу - с чистой совестью", "Решения - выполним", "Наш ударный труд - Родине". Он всегда выбирал лозунги с черточкой посередке, так красивее.
На своем рабочем месте Степан Филиппович был хозяином: сам проверял исполнение, сам взыскивал за промахи и нерадивость. Но в детали не вникал. Лишь бы в зоне был порядок. А на садовом участке он мог спросить только с жены и с себя самого. Но жена у него была существом безгласным, безответным, цену ей Степан Филиппович знал давно, и всю вину за садовые неудачи взял на себя.
Вкалывал он на участке до ломоты в пояснице, а потом, поужинав кое-как, читал допоздна журнал "Твой сад" и справочники для садоводов, но все впустую. Что бы там ни талдычили, есть, должно быть, такие никудышные участки, которые не превратил бы в цветущий сад даже сам великий преобразователь природы.
У соседей отцвели пионы и распустились флоксы, клубничины что твой кулак, яблоневые ветки от завязей гнутся, хоть подпорки ставь, а у Степана Филипповича паршивые анютины глазки - и те квелые, пластаются по глине, будто занеможила эта самая Анюта и глазки свои не в силах раскрыть. А соседи-писатели идут со станции по-над оврагом, смотрят на зону подполковника Вольнова, ухмыляются и шутки отпускают. Только деревенщик с посохом приветливо ему кивает, приподымая картуз, и подбадривает: "Не унывай, соседушко, и на твоей улице праздник будет". И двигает к себе, на свой чернозем.
Не подумайте только, будто Степан Филиппович после первых неудач сдался на милость природы. Не из таких он был, чтобы сдаваться. Иначе не пройти бы ему трудного пути от простого конвойного до замполита ИТУ. Однако и у него опускались руки, когда после всяких окучиваний и подкормок по-прежнему не находил он в своем саду ничего путного. Что ни посади, все дохло на этом гнусном косогоре, а то немногое, что ухитрялось уцелеть, после желтых утренних туманов выглядело так, что лучше бы тоже сдохло.
В середине июля, утром, едва сошел туман, Степан Филиппович вышел из домика и направился в уголок, где стыдливо притаился у забора дощатый нужник. По дороге он несколько раз наклонялся, чтобы поднять с земли то окурок, то клочок бумаги, брошенные сверху, через ограду, проходящими мимо садоводами. Не питали они должного уважения к Степану Филипповичу, может быть, просто потому, что не знали его как следует. А может, и наоборот, как раз потому, что знали.
Почти у самого забора, за полметра до цели путешествия, что-то кольнуло его чувствительно в босую пятку, так что Степан Филиппович охнул и произнес несколько слов, обычно в таких случаях употребляемых людьми простыми. Нагнувшись, он увидел крохотную колючку, проклюнувшуюся из-под земли. Откуда бы ей взяться?
Обронил, когда резал проволоку для ограды? Но не таков был Степан Филиппович, чтобы ронять и забывать. К тому же колючка выглядела совсем свежей, она блестела первозданным металлическим блеском и, казалось, омыта была утренней росой. А подполковник Вольнов знал, как быстро, за считанные дни, ржавеет на открытом воздухе колючая проволока.
Степан Филиппович потянул железный шип на себя, тот подался, но с трудом, потащив за собой тонкий металлический ус, на котором, притаившись под землей, сидели совсем уже крошечные шипики, точь-в-точь как настоящие, только в сто раз меньше. Ус сопротивлялся Степану Филипповичу, как если бы его держал в земле корень.
Подполковник Вольнов подивился находке, но не очень, поскольку сам предмет был знаком и привычен, и присыпал ус землей.
За хлопотами Степан Филиппович забыл о колючке, а когда на следующее утро отправился тем же маршрутом, на сей раз предусмотрительно надев сандалии, то увидел, что ус заметно подрос и шипы на нем вполне сформировались. На земле лежал отрезок колючей проволоки, у верхушечной почки блестящий, словно хромированный, а внизу, ближе к корневищу, уже загрубевший, с налетом рыхлой ржавчины. И рядом с этим дивом, из рыжей глины, на которой не то что анютины глазки, но и сорная трава растет неохотно, пробивались, тянулись к солнцу новые стальные шипики.
От жалости к этой слабой, беспомощной такой растительности у Степана Филипповича захолонуло сердце. Еще до завтрака он настрогал подпорок и воткнул их в землю возле колючки, с таким расчетом воткнул, чтобы, набирая силу, молодая поросль не преграждала дороги к дощатому строению.
Два дня спустя подпорки пришлось сменить - они не выдерживали тяжести усеянных шипами железных стеблей. Степан Филиппович вкопал в землю колья, оставшиеся от возведения забора. Колючка перла из земли, что твой бамбук, она подошла к забору и там одержала скорую победу над недоразвитым боярышником с его игрушечными шипами.
Степан Филиппович достал из ящика с инструментом ножницы по металлу и принялся ждать. Через неделю он срезал первый урожай и смотал в увесистую бухту. Когда их набралось с десяток, Степан Филиппович загрузил товаром садовую тачку и покатил ее на пристанционный рынок, где по заведенному порядку торговали по выходным дням разным барахлом.
Товар разошелся мгновенно. То ли цену Степан Филиппович поставил маленькую, то ли спрос на колючую проволоку в тот сезон оказался повышенным, но бухты расхватывали быстрее горячих пирожков. Хотя, если честно говорить, какой такой товар у нас залеживается, разве что самый никудышный, вроде фетровых шляп.
Поскольку деньгами Степан Филиппович особо не интересовался - хватало ему на жизнь,- выручку он отдал жене, а сам задумался над агротехникой колючки. В журналах и справочниках указаний на сей счет он не нашел, да и без всякой агротехники проволока росла быстро, но Степан Филиппович хотел, чтобы все было как положено, по-научному, по-хозяйски. В зоне он всегда направлял работать на клумбы тех, кто с образованием.
Сама жизнь преподнесла добрый урок подполковнику Вольнову.
Со стороны химзаводика, стоявшего неподалеку с приснопамятных времен и гнавшего какую-то едкую ерунду для ванн и унитазов, пришел пахучий ветерок и принес с собой кислые, если не сказать хуже, дожди. Пожухли гладиолусы на писательских участках, сморщились и опали на землю яблоки и груши, даже у деревенщика зеленый лук пошел не в перо, а в стрелку. Зато у Степана Филипповича на участке все ожило. Из колючих почек выстреливали нежные проволочные побеги, в пазухах зрели и на глазах раскрывались молоденькие шипы, тянулись вверх, к свету, гибкие колючие стебли и, добравшись до края подпорки, скручивались там в бухточки, литые, полновесные, зрелые.
Присмотревшись к этой метаморфозе, Степан Филиппович на отдельной делянке поставил серию экспериментов. Очень скоро он подобрал состав для подкормки. Точный рецепт выведать у него не удалось - кремень-человек! - но в общем и целом так: к серной кислоте надо добавить малость азотной и буквально каплю-другую плавиковой, размешать как следует, влить стакан хромпику и потом, когда настоится денек-другой, положить две столовые ложки навоза.
Зачем навоз, и сам Степан Филиппович не знал, но без навоза не получалось. Много еще загадок у матушки-природы!
Неудобья Степана Филипповича были у всех на виду, да и не таился от людей подполковник Вольнов, не привык таиться: прошел он по жизни с высоко поднятой головой, поздно уже менять привычки. Надев по настоянию жены резиновые перчатки, смешивал он возле нужника кислоты. (Если, кстати, будете готовить такую подкормку, тоже не забывайте меры предосторожности: кислоты-то едкие - можно ненароком и руки попортить, и штаны прожечь...) И долго стоял окрест химический, крепкий дух.
- Все зелье свое варишь, соседушко,- как-то сказал ему через забор писатель-деревенщик.- Селекционер ты наш народный. Талант стихийный.
И по тону его Степан Филиппович понял, что писатель не шутит, что в поселке его теперь уважают.
Сосед помялся немного, покрутил в руке картуз и попросил, смущаясь:
- Не дашь ли ты мне, голуба, отводков там или черенков, чем их, овощи твои, размножают? Нешто и мне попробовать...
Степан Филиппович молча подошел к лучшему своему кусту, из кармана штанов, заляпанных глиной и прожженных кислотами, вынул ножницы, нагнулся и срезал молодой крепкий побег, сверкающий на предвечернем солнце, точно отполированный. Вернулся к забору и протянул соседу.
- Порядок,- сказал сосед, принимая посадочный материал.
- Порядок,-подтвердил Вольнов.
За рассадой стали приходить и другие. Степан Филиппович не жмотничал, давал всем. Вскоре соседи сняли первый урожай и по примеру Степана Филипповича тоже вынесли плоды щедрой писательской земли на пристанционный рынок. Кто постеснялся, тот послал родственников. У всякого писателя родственников полнымполно.
Писательская колючка тоже шла неплохо, но с вольновской не сравнить. У него мотки всегда свежие, хоть на букеты режь, упругие, шипастые, пропитанные запахами земли, купоросного масла и еще чего-то, до боли знакомого. За ними специально приезжали из города, да что там,-из других городов. И какую бы цену ни называл подполковник Вольнов, с ним не торговались. Да и не было толку с ним торговаться, он цену своему товару знал.
- Если вам у меня дорого, гражданин покупатель,- втолковывал он,- вы у них берите, у них подешевле. А у меня, доложу я вам, земля бедная, расходы, значит, большие.
Хитрил Степан Филиппович, хитрил. Понял давно, что Глинистая почва, невесть чем пропитанная,- сущее золото для выращивания колючей проволоки. Понятно, агротехника тоже не последнее дело - когда усы прикапывать, когда обрезку делать,- но главноето в землице. В ней, кормилице.
Повезло Вольнову с землицей - судачили в поселке.
На исходе лета, когда на писательских участках буйствовала колючая лоза и подпорки едва выдерживали тяжесть тугих бухт, начался кризис перепроизводства. Проволокой завален был не только пристанционный рынок, не только торговые ряды в близлежащих селениях, но и обочины шоссе, где писательские родственники предлагали задешево проезжему люду свой металлический цепкий товар.
Колючие плети, налитые соками земли, напитанные кислотами и солями, жухли и покрывались бурым налетом, шипы на них казались ломкими, непрочными. Да и покупатель пошел какой-то мелкий.
Если раньше брали проволоку связками, то теперь просили отрезать метр-другой от самого свежего побега. И слушать не хотели жалобы продавца куда, мол, я остальное дену, бери подряд; тут же шли к другому продавцу и покупали отборные кусочки.
Писательские родичи все еще стояли за прилавками и вдоль шоссе, а Степан Филиппович бросил это пустое занятие. У тех тугие непроданные бухты валялись грудами на дворе, теряли блеск, обсыпались противной ржой. Особенно у деревенщика - тот, вспомнив свое крестьянское детство, взялся за выращивание колючки с таким ражем, что один смог бы снабдить ею всю губернию, а теперь вот сбывал товар за бесценок. Не было в нем купеческой жилки.
А может, и была, да всю вытравили.
Степан Филиппович решил попридержать товар, и его колючка, живая, несрезанная, нежилась под прощальным августовским солнцем. Соседи, расторговав по дешевке остатки урожая, смотрели на его участок с недоумением, но подполковник Вольнов точно знал, что есть только один стоящий покупатель. И если он, этот покупатель, станет брать товар, то брать будет много, от души. И за ценой не постоит.
В начале сентября на колючих побегах начали вызревать плоды.
Более всего напоминали они плотные, тугие виноградные гроздья, такие, у которых все ягоды вместе, не отщипнуть. Плоды быстро набирали вес, и вскоре стало ясно, что это и не грозди вовсе, а что-то вроде лимонов с насечками на кожуре. На ощупь лимоны были холодными и гладкими.
Разглядывая плодоножку, которой непонятные плоды прикреплялись к ветке, Степан Филиппович заметил как-то, что тонкую веточку возле самого цветоложа пересекает еще одна, поперечная, с колечком на одном конце. Что-то знакомое в ней было, давно, с курсантских времен, не виданное. "Чека!" - сообразил вдруг Степан Филиппович. И вправду, то была чека, которую, вспомнил подполковник Вольнов, как только выдернешь, так и швыряй гранату.