Начался долгий период работы над проектом. Барнс уделял пристальное внимание каждой детали, для него не существовало мелочей. После долгих дебатов они с Полем Кретом пришли к однозначному решению: архитектура здания должна быть выдержана в классическом стиле, никаких новомодных штучек – все должно быть строго и величественно.
По окончании работы с архитектором Альберт Барнс отправился в Париж с целью пополнения фондов коллекции, он еще не знал, что именно эта поездка принесет великолепные результаты, станет одним из самых ярких эпизодов в его жизни.
Существует расхожее мнение, что коллекционер подобен охотнику. Обоим нужен зоркий глаз, интуиция, знание своего предмета. Всеми этими качествами обладал доктор Альберт Барнс.
Барнс уже не был тем новичком, который впервые пришел в мастерские художников, он твердо знал, что ему нужно. Проштудировав несколько книг по истории искусств, теории живописи, он мог говорить со знатоками на их языке. По приезде в Париж ему повезло – он познакомился с антикваром, греком по национальности, у которого было множество интересных экспонатов. Барнс приобрел сорок произведений из бронзы, а также барельефы и статуи греческих богов.
Встретился он и со своим давним знакомым по прежним европейским поездкам – артдилером по имени Пол Гийом. Прекрасно воспитанный молодой человек, всегда доброжелательный и готовый помочь, Пол стал доверенным лицом Барнса. Доктор знал, что с Полом всегда можно посоветоваться, что тот не подведет. Кроме того, Пол был одним из первых знатоков искусства, открывшим парижской публике красоту и своеобразие африканской деревянной скульптуры. У Пола была большая коллекция, у него Барнс приобрел свои лучшие экспонаты.
Пол познакомил Барнса со многими парижскими художниками, а среди них с молодым, никому не известным скульптором, Жаком Липшицем. Сам скульптор, вспоминая о своей первой встрече с Барнсом, говорил, что началась она весьма неудачно.
Когда Барнс и Пол пришли в мастерскую Жака, тот был настолько холоден с пришедшими, что Пол даже не представил Барнса. Беседа явно не клеилась. Нужно отметить, что и внешность Барнса не располагала к откровенным дружеским разговорам.
Почти двухметрового роста, крепкого телосложения, Барнс был почти квадратным. Черты его лица были простыми и грубыми. Небольшие, глубоко посаженные серо-голубые глаза, казалось, пронизывали собеседника насквозь. Манеры у доктора были столь же простыми как и его внешность. Он был немногословен, изъяснялся короткими рублеными фразами.
Жак показал всего лишь несколько незначительных работ.
– Это все, что у вас есть? – спросил Барнс.
– Нет, – ответил Жак, – у меня намного больше работ, но они находятся в другой мастерской. Если хотите, можем туда пойти.
Путь в мастерскую мужчины проделали молча. Положение Жака на тот момент было отчаянным – он задолжал хозяину за четыре месяца, тот не хотел брать оплату скульптурами и грозился выгнать Липшица из мастерской и крохотной комнатки, где он жил вместе с женой.
Настроение у всех троих резко изменилось, когда они пришли в мастерскую скульптора и Липшиц показал несколько работ. Барнс спросил цену одной из них. Липшиц назвал, и Барнс, не торгуясь, написал названные цифры на бумаге. То же самое произошло и со второй, и с третьей скульптурой. Жак не верил своему счастью. Он уже жалел, что продешевил, – ведь Барнс так легко соглашался. Жак начал поднимать цену, Барнс не возражал. Он отобрал восемь работ, среди них бронзу и камень.
К концу встречи Липшиц поднял цену в несколько раз. Барнс, улыбаясь, отрицательно покачал головой остудив пыл скульптора. Однако Жак был счастлив – ведь такая удача бывает раз в жизни. Бормоча слова благодарности, он горячо пожал руки своим гостям и взял протянутую Барнсом визитную карточку.
Гости ушли, оставив Жака в смятенных чувствах. Он не знал, как реагировать, что делать – принимать ли всерьез то, что произошло только что в его мастерской? Снова и снова он переживал все детали неожиданной встречи. Скульптор был разочарован тем, что гость не выписал чек за понравившиеся ему работы, а сказал: «Пришлите мне их по моему адресу в Америку, и я вышлю вам чек как только их получу». Жак опять посмотрел на визитную карточку. Там значилось: «Albert C. Barnes, Merion, Pennsylvania». Имя гостя ни о чем не говорило скульптору – он никогда его не слышал.
…Жак все еще сидел в раздумьях в мастерской, когда туда буквально ворвались его друзья-художники. Они рассказали ему о том, кто такой Барнс, о том, как щедро он платит за работы, о том, что ему, Жаку, просто страшно повезло. И он еще раздумывает! Это событие нужно отметить, и Жак, собрав последние франки, купил бутылку самого дешевого вина, чтобы отпраздновать случившееся. Звучали тосты, радостный смех, и в самый разгар веселья в дверь постучал сосед, он принес записку от Барнса, который приглашал его, Жака, на обед в галерею Пола Гийома.
Когда Жак прибыл туда, его встречали, как героя дня. Доктор Барнс сидел на полу, обложившись эскизами архитектора Крета. Затем, указав пальцем на высокие ниши в окнах проектируемого здания, спросил Жака, не возражает ли он сделать скульптуры для его галереи? Хотя Жак был на седьмом небе от счастья, он тем не менее, честно сказал, что не думает, что его стиль будет сочетаться с классическим стилем дома. «Ерунда! – возразил Барнс, – мне нужно чтобы завтра, к десяти утра, вы представили мне эскизы. Я хочу знать, сколько это будет стоить. Но это будет завтра, а сейчас мы все отправляемся обедать».
Это был великолепный обед – первый в жизни Жака Липшица, ведь он никогда не был в столь роскошном ресторане, его никогда не обслуживал официант во фраке, он не знал о существовании подобных блюд и напитков. Но больше всего согревала сердце Жака небольшая бумажка – банковский чек, который Барнс вручил ему перед выходом.
«Я сморозил глупость когда попросил вас отослать работы в Америку. Возьмите этот чек – вы его заслужили».
…Они оба – Жак Липшиц и его жена – не заметили, как пролетела эта ночь, которую Барнс дал художнику для работы. Да и до сна ли было! Жак лихорадочно рисовал на бумаге эскизы будущих скульптур, советовался с женой, отбирая и отвергая нарисованное. Они прикидывали, сколько времени понадобится для завершения проекта, сколько стоит работа, словом, оба не заметили как наступило утро.
Липшиц прибыл точно к назначенному времени, показал эскизы Барнсу. Доктор пришел в восторг, но, как всегда, скрыл свои эмоции. Тут же был составлен и подписан контракт. Впоследствии Жак Липшиц сделал несколько садовых скульптур, которые ему заказала Лаура, супруга Барнса. Так начался путь к славе до тех пор никому не известного скульптора Жака Липшица (см. подробнее в книге «Лики великих»).
ОТКРЫВАТЕЛЬ НОВЫХ ИМЕН
Доктор Барнс обладал необычайной художественной интуицией. Откуда у человека, далекого от искусства, такое удивительное чутье? Как он знал, как распознавал среди огромного количества полотен одно, настоящее, которое впоследствии признавалось сотнями знатоков? Этими вопросами задавались почти все, кто был знаком с Альбертом Барнсом. Это была одна из загадок его личности. Он никогда ни с кем не советовался, не прислушивался ни к чьему, кроме собственного, мнению.
Придя в мастерскую художника, он молча стоял перед произведениями искусства несколько минут, а потом показывал пальцем: «Это, вот это и еще это». Без тени сомнения в голосе, без колебаний и длительных раздумий Барнс отбирал в свою коллекцию настоящие шедевры. Так было и в тот день, когда он увидел в витрине галереи Пола Гийома небольшую по размерам картину под названием «Кондитерская».
Его поразили живые краски, необычный, сильный рисунок. Чувствовалась жизненная сила художника, картина притягивала к себе, не давала уйти. Гийом назвал имя художника – Хаим Сутин. Барнс никогда прежде его не слышал. Впрочем, это не удивительно – оно была известно лишь узкому кругу друзей художника.
Артдилер Лео Зборовски, который покровительствовал художникам «Улья», старался продать работы Сутина, но ему это никак не удавалось – мало кто верил в талант художника.
В конце концов отчаявшийся Зборовский велел жене снять с подрамников его работы, свернуть их в рулон и бросить в печь. На следующий день к нему в галерею пришел Барнс. Увидев небольшую работу Сутина на стене, он спросил Лео:
– Чья это работа?
– Это картина одного русского художника.
– Поднесите ее к свету, – сказал Барнс и начал внимательно ее рассматривать.
– У вас есть еще?
«И тут, – рассказывает Зборовский, – я сказал: Да! Пожалуйста, подождите, я сбегаю к приятелю, у него есть еще несколько работ. Я в холодной испарине мчусь на кухню, думая, успела ли кухарка все сжечь или нет. Открываю печь – слава Богу! – не успела. Прекрасно! Я нагреваю утюг, проглаживаю некоторые загибы через тряпку и представляю этому американцу живую душу Сутина».
Барнс захотел увидеть другие работы художника. Пол Гийом, Жак Липшиц привели его к Хаиму. Он занимал маленькую комнатку в «Улье». Невероятно застенчивый по натуре, сложный в общении, Хаим поначалу отказался показывать работы. Неопрятный, странный, маленький человечек, страдающий от язвы желудка, Хаим Сутин всегда был мишенью для всевозможных насмешек.
Он родился в небольшом местечке Смиловичи, неподалеку от Минска и после множества передряг, неудач (см. «Лики Великих») он в 1913 году попал в Париж, где стал профессионально заниматься живописью. Он производил странное впечатление на людей своими манерами, внешним видом.
Вот каким его увидела Маревна, бытописательница «Улья»: «Он был одет в широкую блузу из льняного полотна и брюки непонятной формы, это все было как бы с чужого плеча. Он выглядел плохо. Он был сутулым, с короткой шеей. Его лицо было широкоскулым и темным. Он напоминал примитивные деревянные скульптуры, вытесанные топором. Редкие волосы, подстриженные на крестьянский манер, закрывали лоб. Глаза смотрели пристально и внимательно, они были черными и глубоко посаженными. Веки были красными и припухшими. Он причмокивал во время разговора, и в уголках рта собиралась слюна. У него была приятная улыбка, но она обнажала гнилые зубы, изо рта все время шел дурной запах. Руки были маленькими, розовыми и мягкими, как у ребенка. Даже не верилось, что этими ручками он создает такие большие картины».
Не правда ли, какой выразительный словесный портрет составила русская художница Мария Воробьева, известная под именем Маревна?
Мы несколько отвлеклись от повествования, вернемся же в мастерскую к Сутину, куда пришел Альберт Барнс с Жаком Липшицем и Полом Гийомом. Хаим еще никогда не продавал свои работы, он не знал их цены, поэтому на вопросы Барнса, «сколько это стоит», не мог ничего ответить. Барнс купил у него шестьдесят работ, уплатив по пятьдесят долларов за каждую.
Когда Липшиц вручил ему 60 тысяч франков – три тысячи долларов – таков был в то время курс доллара, – Сутин буквально почти онемел от счастья. Гости уже давно ушли из мастерской, а Хаим еще долго пересчитывал деньги, распрямляя каждую бумажку. Затем он выбежал на улицу, остановил такси. «Куда ехать?» – спросил водитель. «Куда? А почему бы не на Ривьеру?» – воскликнул ошеломленный от счастья Сутин, не очень представляя, где это находится. «Но это же далеко, – возразил шофер». «Ничего, у меня много денег!» – воскликнул Хаим. Он сидел, развалясь на заднем сиденьи, переживая еще и еще раз все случившееся. Когда многочасовое путешествие было закончено, Сутин с удовольствием уплатил 100 франков, щедро вознаградив водителя. Но ведь оставалось еще так много денег! Он целую неделю жил на Ривьере, остановившись в лучшем отеле, куда его поначалу вежливо не хотели пускать. Однако он уже знал – нужно просто показать много денег.
Вернувшись в Париж, он начал совершенно другую жизнь, попрощавшись со страшной бедностью. Он стал модным художником, заказы посыпались со всех сторон, он носил шелковые фраки, галстуки за триста франков. Однако он остался прежним Хаимом Сутиным, который так и не научился вести себя за столом, ковырял вилкой в зубах, мог в присутствии многочисленных гостей облизать тарелку языком.
Слухи о богатом американце, который не торгуясь покупает картины за огромные деньги, разнеслись по «Улью». Художники стремились показать свои работы, продать их, но Барнс полагался только на свое мнение и был непредсказуем в поступках.
Посетив в очередной раз небольшую галерею Леопольда Зборовского, друга художников и артдилера, Барнс увидел женский портрет, перед которым он молча стоял несколько минут. Те, кто были знакомы с доктором, знали, что это – неплохой знак. Это означало, что картина его заинтересовала. На этот раз это был портрет, написанный в откровенной чувственной манере. Барнса поразили вытянутые стилизованные формы, красноватокоричневая и темно-красная гамма красок, по контрасту с которой тело казалось излучающим тепло.
Обнаженная женщина смотрела прямо на зрителя, казалось – протяни руку, и она сойдет с полотна. «Венеры Монмартра» – так называл своих моделей художник.
– Скажи мне его имя, – попросил Барнс.
– Амедео Модильяни, – услышал он в ответ.
Лео Зборовский был преданным другом мятежного художника, он поместил его работы в свою галерею, устроил персональную выставку. Но ничто: ни бурная, наполненная сенсациями жизнь, ни трагическая смерть в тридцать шесть лет, ни самоубийство его любовницы не возбудило интерес публики к его холстам. Первым человеком, купившим работы Модильяни, первым, кто оценил его талант, был доктор Альберт Барнс.
Безусловно, Барнс сыграл огромную роль в жизни художников парижского «Улья». Он открыл миру Сутина, Модильяни, Липшица, Алексея Гритченко, многих других, которые впоследствии стали знаменитыми, чьи работы украшают лучшие музеи и художественные галереи мира, продаются за огромные деньги на самых престижных аукционах.
…Это была исключительно плодотворная поездка – Барнс возвращался домой, в Америку, купив картин на сумму более полумиллиона долларов. Он также приобрел строительные материалы для дома – девятьсот тонн камня-известняка, мрамор для отделки. Дом, согласно его замыслу, должен был быть уникальным – ведь они оба с архитектором Кретом решили, что все в нем будет соответствовать самым высоким требованиям Искусства.
ПРОСВЕТИТЕЛЬ
Доктор Барнс, который, по сути, являлся идеальным образцом self-made man, свято верил в то, что человек должен стремиться к самоусовершенствованию. Для этого необходимо не прекращать работать над собой, заниматься самообразованием.
«Человек при желании может достичь духовных высот, наслаждаться искусством, стать совершенным творением», – говорил Барнс своим многочисленным слушателям.
Он проповедывал эту философию у себя на фабрике, производящей аргирол. Доктор Барнс развешивал картины на стенах фабрики, охотно общался с рабочими, рассказывая им об искусстве, живописи, выслушивая их мнения. Считая, что шести часов в день вполне достаточно для работы, остальные два часа он посвящал образовательным программам. Одной из его любимых философских книг была How We Think, написанная одним из самых известных американских философов XX века ученым Джоном Дьюи. Барнс посещал его семинары в Columbia University, они познакомились и стали близкими друзьями. Джон Дьюи стал первым директором фонда Барнса и навсегда – его другом.
В 1922 году доктор Барнс учреждает фонд своего имени. Это было зрелое решение, которое потребовало многочисленных консультаций с юристами, вложения огромных средств – страховой капитал составлял более шести миллионов долларов. Фонд должен был, согласно его замыслу, способствовать популяризации изобразительного искусства. Барнс мечтал о том, что Фонд будет теснейшим образом сотрудничать с его Alma-mater University of Pennsylvania.
В договоре, составленном в 1924 году с университетом, было написано, что студенты университета имеют право обучаться в классах Фонда и им будут засчитываться эти предметы. Все, казалось бы, было оговорено, но как только этот договор стал достоянием общественности, моментально поднялась волна протеста со стороны теоретиков и художественных критиков, упрекающих Барнса в некомпетентности.
О, какие грозные письма писал он своим противникам, которых моментально зачислил в стан врагов. Какие уничижительные эпитеты и сравнения он им придумывал – в этом жанре он был мастером. Однако, увы – эксперимент потерпел фиаско, количество студентов, желающих получить образование в Barnes Foundation, было весьма ограниченным. Одной из весомых причин были сложные для понимания учебники, составленные самим доктором. Книга объемом в 500 страниц под названием Art in Painting была написана трудным, малодоступным языком. Теория искусств, излагаемая в книге, была запутана, сложна и противоречива.
Доктор Барнс предназначал значительные средства для помощи молодым художникам, ученым, студентам. Со свойственной ему тщательностью и взвешенностью решений, Барнс продумал состав совета директоров, в который, кроме него, входили его жена, двое доверенных сотрудников и полковник Уилсон, бывший владелец примыкавшего к дому парка.
Официальное открытие фонда состоялось лишь в марте 1924 года. Все было обставлено довольно скромно, без пышных церемоний и речей. Джон Дьюи, занимавший к тому времени пост директора по образованию, в кратком вступительном слове обозначил просветительские задачи фонда и представил собравшимся трех преподавателей. К тому времени коллекция состояла из более чем 700 картин, в которые входило 100 работ Ренуара, 50 – Сезанна, 22 картины Пикассо, много работ Гогена, Ван Гога и прочих французских художников. Казалось бы, все прекрасно – наступил звездный час доктора Барнса..
Однако двери двух его элегантных домов светлокремового цвета не раскрылись для публики, не были даже объявлены часы посещения. Казалось, доктор вообще не собирался представить широкой публике свою уникальную коллекцию, о которой ходили легенды. Но почему? Что это – одна из загадок доктора Барнса? Пожалуй, как считали исследователи его жизни, это был его ответ многочисленным критикам, отрицательно отозвавшимся о выставке работ французских художников, которую он устроил в Philadelphia Academy of Fine Arts.