Однако двери двух его элегантных домов светлокремового цвета не раскрылись для публики, не были даже объявлены часы посещения. Казалось, доктор вообще не собирался представить широкой публике свою уникальную коллекцию, о которой ходили легенды. Но почему? Что это – одна из загадок доктора Барнса? Пожалуй, как считали исследователи его жизни, это был его ответ многочисленным критикам, отрицательно отозвавшимся о выставке работ французских художников, которую он устроил в Philadelphia Academy of Fine Arts.
Тогда он выставил семьдесят пять полотен художников-импрессионистов, привезенных из Парижа. Он был горд приобретенным, стремился поделиться с публикой своим открытием. Однако ответом было презрение и холодное молчание. Они – то есть публика – не поняли этой живописи, не разделили с доктором Барнсом его восторгов.
«Если они – эти надменные доктора, лоеры, бизнесмены ничего не поняли, оказались слепы к настоящей красоте, то и я не собираюсь открывать им свои сокровища», – говорил Барнс.
Обучение в Фонде было бесплатным. Решение о том, будет ли принят соискатель, выносилось после собеседования. Любопытно, что преимущественным правом пользовались выходцы из рабочих семей, молодые люди без образования и малоимущие художники. Чем образованнее был соискатель, чем стабильнее было его финансовое положение, тем меньше было у него шансов стать студентом Barnes Foundation.
Доктор считал, что существующее образование несовершенно и предпочитал лишь свою систему знаний. Каждого, кто не разделял его убеждений, Барнс считал личным врагом и направлял ему жалящие, полные укоров и обличений, гневные письма. Однако историки и искусствоведы так и не примирились и не приняли его, Барнса, точку зрения на искусство, считая ее непрофессиональной.
Он был убежден, что человек должен воспринимать искусство в целом, не разделяя его на западное и восточное, классическое и экспериментальное. По этому принципу он размещал и картины в своей галерее.
Картины старых мастеров на стенах соседствуют с более современными художниками. Этот принцип вызывал множество дискуссий, профессиональные критики пожимали плечами, называя Барнса чудаком и это был один из наиболее мягких эпитетов.
С каждым годом картин становилось все больше, а вместе с ними росло количество недовольных, ведь попасть в галерею было очень непросто. Желающие посмотреть знаменитую коллекцию недоумевали. Было непонятно, что требовалось для посещения галереи.
Рекомендательное письмо? Предварительная запись? Личное обаяние? Вопросов было множество, а Барнс был непредсказуем.
Рассказывают о диалоге, произошедшем как-то между Барнсом и его соседом. После обычных приветствий сосед спросил, как и когда можно посетить галерею. Барнс ответил в своей обычной резкой манере:
– Я не пускаю туда любопытных с улицы. Она создана исключительно в образовательных целях.
– Ах так, – вспыхнул сосед, – да мне наплевать на вашу галерею. Я просто спросил из вежливости.
Барнс моментально изменил тон:
– Буду рад увидеть вас в любое удобное для вас время.
Известный художник Бен Шан, который был наслышан об удивительной коллекции, специально приехал в Филадельфию из Нью-Йорка, надеясь попасть в Barnes Foundation. Решив запастись рекомендательным письмом, он отправился на прием к директору Pennsylvania Museum of Art. Однако каково же было его удивление, когда директор Сэмюэл Вудхауз сказал, что Барнс и его не пускает на порог своей галереи.
Попытки обратиться к артдилерам, художественным критикам дали тот же результат. Тогда Бен Шан решил пойти иным путем и отправился на фабрику, где производилось лекарство аргирол. Следует сказать, что этот путь до него пробовали солидные люди. Результат был нулевым. Доктор Барнс отказывал, даже не пытаясь быть вежливым. Очевидно, он просто не переносил богатых и уверенных в себе людей.
Скромный, бедно одетый молодой художник произвел на него благоприятное впечатление. Правда, Барнс сразу же спросил:
– Вы читали мою книгу?
Бен Шан не колеблясь ответил:
– Да.
Это не соответствовало истине, – он даже не знал о ее существовании. Однако, как впоследствии рассказывал художник, он был уверен, что ответит на любой вопрос, касающийся живописи.
К счастью, Барнс задал лишь вопрос:
– Вы богаты?
Не зная как ответить, Бен Шан решил выбрать среднее.
– В разумных пределах, – ответил он уклончиво.
Этот ответ, по-видимому, удовлетворил Барнса. Он сказал художнику, что тот должен прийти в назначенное время на железнодорожную станцию, его встретят и проводят в галерею. Действительность превзошла все ожидания: на станции молодого художника поджидал шофер в «роллс-ройсе», а в галерее сам доктор Барнс встречал гостя и показывал ему картины. В конце визита он пригласил Бена Шана приезжать в любое время.
Однако Бен Шан несколько злоупотребил гостеприимством доктора, и как-то приехал вместе со своим другом, не предупредив об этом Барнса. Хотя доктору это не понравилось, он принял их обоих. Произошло неожиданное: друг Бена Шана не оценил эту привилегию и сказал Барнсу, что его коллекция «недостаточно современна» и «картины неинтересные». Можно ли было нанести больший удар? Барнс вспыхнул, его лицо покрылось красными пятнами, и он закричал: «Убирайтесь оба к черту».
Так Бен Шан был изгнан из рая, исключен из числа избранных. Впрочем, количество людей, которых не пускали на порог галереи, численно намного превосходило тех, кто был допущен. Ибо, как сказано в Книге Книг, «много званных, но мало избранных».
И ОПЯТЬ В ПАРИЖ!
Художники парижского «Улья» жили коммуной – иначе просто невозможно было выжить. День переходил в ночь, ночь – в день, споры о живописи, зарождающемся тогда кубизме увлекали молодых талантливых людей.
Часто они проводили многие часы в кафе «Ротонда», которое стало местом сбора русской колонии, а также поэтов, художников, актеров. Хозяин «Ротонды» Виктор Либион был добрым и сердечным человеком, он по-отечески относился к своим «гостям», у которых, он знал, не было ни копейки за душой.
В «Ротонде» разрешалось часами сидеть над чашечкой cafe creme. Более того, Либион давал суп, бутерброды с ветчиной в кредит, возмещая свои потери на вечерних посетителях – респектабельных буржуа и влюбленных парочках.
В качестве оплаты папаша Либион частенько брал рисунки и живопись. Так, со временем, он составил блестящую коллекцию. Список тех, кто бывал в «Ротонде», звучит просто как перечень имен из энциклопедии знаменитостей: Леже, Брак, Пикассо, Сутин, Кремень, Ривера, Эренбург, Аполлинер, Цадкин, Матисс, Модильяни, Ларионов и его жена, талантливая художница, Гончарова.
Творчество двух последних художников получило признание еще в их бытность в Москве. Наталья Гончарова, правнучатая племянница жены Пушкина, родилась в московской дворянской семье. В 1901 году она поступила в Училище живописи, ваяния и зодчества, выбрала скульптурное отделение, занималась у Паоло Трубецкого, впоследствии увлеклась живописью, училась в классе Константина Коровина. Ее ранние пейзажи проникнуты тонкой лирикой, грустью, свойственной ее учителям – Саврасову, Левитану, Коровину.
Встреча с ярким, самобытным, дерзким художником Михаилом Ларионовым изменила ее судьбу, ее творческую манеру.
Ларионов родился в Бессарабии, нынешней Молдове, в семье полкового врача, детство провел у бабушки. С Натальей познакомился в Училище живописи. Они сразу увидели друг друга, с первой минуты соединились духовно, и больше никогда не расставались.
Живописная манера Ларионова была иной, чем у Натальи. Он много экспериментировал, рано начал выставляться. Знакомство с Сергеем Дягилевым во многом изменило жизнь обоих художников. Летом 1906 года он предложил им принять участие в выставке русского искусства в Париже. Их работы получили всеобщее признание. В 1907 году Ларионов начал писать примитивистские полотна, его работы, как и холсты Натальи Гончаровой, были представлены на выставке «Бубновый валет». Кстати, это название, как утверждают, тоже придумал Ларионов.
В конце 1911 года он публично объявил о своем принципиальном разногласии с художниками группы и вскоре основал группу «Ослиный хвост». Уже через год, в 1912 году, у них состоялась первая выставка. Ларионов был большим мастером на всякие выдумки, любил устраивать то, что сейчас принято называть «перформанс».
В 1913 году он совместно с другими художниками организовал футуристические прогулки по Москве. Они раскрашивали лица красками, ходили в немыслимых костюмах, шокируя публику.
В 1915 году Ларионов и Гончарова уехали из России навсегда. Они продолжали работать с Дягилевым над театральными постановками, много путешествовали, писали картины.
Основной сферой деятельности художников было оформление балетных спектаклей, их работы высоко ценились знатоками. В начале 20-х годов имена Ларионова и Гончаровой были символом экспериментального искусства.
Альберт Барнс, приехав в очередной раз в Париж, решил во что бы то ни стало приобрести работы этих художников, он видел репродукции их работ в художественных журналах, они привлекли его свежестью, оригинальностью. В Париже ему удалось посетить их мастерскую, он хотел приобрести работу Гончаровой Espagnole, репродукция которой появилась в прессе.
Очевидно, Барнс выбрал неудачное время для визита. Ларионов был болен в течение нескольких месяцев, и Наталья Гончарова была явно не расположена говорить с американским гостем. Барнс, с присущей ему дотошностью, рассматривал работы, подносил их к свету, смотрел через слегка сжатый кулак, отложил несколько работ для покупки.
Как вдруг он увидел, как он говорил позже, «что-то совершенно потрясающее». Это была небольшая ширма, расписанная Гончаровой. Барнс спросил, сколько она хочет за эту работу. Гончарова ответила, что это ее подарок мужу, и работа не продается.
Пожалуй, это был первый случай в жизни Барнса, когда ему отказали в продаже. Он внимательно посмотрел на Гончарову и увеличил цену вдвое. Результат – тот же.
Супруги в то время очень нуждались в деньгах. Михаил был болен, не мог работать, их небольшие сбережения ушли на лекарства и врачей. Барнс продолжал настаивать, но гордость художницы взяла верх. Наталья все время повторяла: работа сделана для мужа, она не продается. Барнс не уступал, он предложил заоблачную цену. Напряжение достигло предела, Ларионов не смог этого выдержать, он выбежал из комнаты. Барнс продолжал поднимать цену до тех пор, пока Наталья Гончарова просто не вытолкала его из мастерской.
Раздосадованный неудачей в мастерской Гончаровой, Барнс встретился с Жаком Липшицем, с которым он сотрудничал в течение нескольких лет. Они подружились, насколько это слово было применительно к Барнсу, и Липшиц позволил себе дать несколько советов доктору относительно приобретения произведений искусства. Барнс приобретал не только живопись – он увлекался ранним африканским искусством, покупал старинные ювелирные изделия, словом все, что представляло художественную ценность.
Липшиц, скромный и деликатный человек, никогда не злоупотреблял дружбой с Барнсом, не предлагал ему своих работ и не протежировал других художников.
Жак знал непростой характер «американца», как звали Барнса в Париже, и дорожил своей репутацией. Однако у Липшица были близкие друзья, которым он просто не мог отказать. Жена художника была больна и нуждалась в срочной операции. Это был вопрос жизни и смерти. Художник спросил Липшица – сможет ли он попросить Барнса посмотреть его работы? Если Барнс откажется, что же, так тому и быть, но если «американец» купит хоть один холст – это спасет жизнь его жене.
Липшиц был в весьма затруднительном положении: он не хотел отказывать лучшему другу, жена которого была тяжело больна, и не мог просить Барнса об одолжении, зная его сложный характер.
Когда на следующий день он встретился с Барнсом, то решился сказать ему о своем друге-художнике. Барнс задал единственный вопрос: «Он хороший художник?» «Он честный художник», – ответил Липшиц. Этот ответ возмутил Барнса, он моментально вскипел: «Ты же знаешь что такое хороший художник». Липшиц дипломатично ответил, что его картины не испортят коллекцию.
Тогда Барнс упрекнул Липшица в том, что он хочет использовать их добрые отношения для улаживания каких-то своих дел. Тут наступила очередь Липшица сердито ответить, что он никогда не пользовался привилегиями их дружбы. Они расстались, крайне недовольные друг другом. Барнс, в конце концов, согласился взглянуть на работы художника.
На следующее утро, ровно в десять часов утра, Барнс пришел в студию Липшица. Скульптор расположил холсты поближе к свету, поставив на каждый из них цену. Он отошел в сторону, дав Барнсу возможность самостоятельно принять решение. Молча посмотрев каждый из холстов, Барнс отобрал два, протянул Липшицу четыре тысячи франков (двести долларов) и, не сказав ни слова, вышел из мастерской. На следующий день он отбыл домой. Липшиц был доволен результатом – четыре тысячи франков позволили сделать операцию жене его друга, ее жизнь была вне опасности.
Спустя полгода Барнс опять был в Париже. На этот раз он не предупредил Липшица о своем приезде, как это бывало раньше. Липшиц узнал о том, что «американец» в городе, от общих знакомых.
Однако перед самым отъездом домой Барнс появился у Липшица. Он буквально ворвался в его мастерскую без предупреждения и закричал с порога: «Я никогда не прощу тебе то, что ты сделал! Ты заставил меня поступиться моими принципами – я не соединяю искусство с филантропией! Я не желаю тебя больше знать!» – и выбежал вон.
«КОЛЛЕКЦИЯ – МОЯ ЖИЗНЬ»
Коллекция разрасталась. «Она перерастает меня, я иногда не знаю, что с ней делать», – говорил полушутя-полусерьезно Альберт Барнс. Ценных экспонатов становилось все больше, он собирал антиквариат, раннее африканское искусство, бронзовые изделия, работы американских художников, холсты старых мастеров.
«После моей смерти сожгите все картины, – как-то сказал доктор Барнс одному из немногих приближенных. – В индуистской религии вдов кремируют после смерти их повелителей. Так вот я бы хотел, чтобы и мои картины сожгли после моей кончины».
В 1929 году Барнс, будучи уже очень богатым человеком, продал свою компанию по производству аргирола и целиком посвятил себя коллекционированию.
О коллекции, ставшей знаменитой, циркулировали разнообразные слухи. Попасть туда было невероятно сложно, нужно было заполнять специальную анкету, которую чаще всего возвращали, отказывая в посещении. Чем более знаменитым был проситель, тем меньше у него было шансов попасть в галерею. Часто отказы сопровождались язвительными, а то и просто издевательскими ремарками. Количество посещений было строго ограничено, злые языки утверждали, что сам доктор Барнс иногда прятался за шторами, желая подслушать, о чем говорят визитеры. Если он слышал негативные отзывы, то вносил имя «преступника» в огромный список врагов. Ходили слухи о том, что впоследствии Барнс ввел техническую новинку: разместил в залах невидимые микрофоны, которые записывали реплики и впечатления посетителей.
Лишь один человек отважился высказать Барнсу все, о чем думали многие. Это был художник Абрам Волковиц. Знаток живописи, он несколько раз пытался попасть в Мерион, заполнял анкеты, но всякий раз безуспешно, ему отказывали в посещении.
Как-то он пришел на выставку своего друга художника Глекенса. Судьбе было угодно так распорядиться, что в это же время там находился доктор Барнс. Глекенс представил их друг другу, и Абрам, который не доходил даже до плеча Барнса, тут же перешел в наступление. Запрокинув голову вверх, чтобы лучше видеть лицо Барнса, он обвинял его в том, что тот держит сокровища живописи для себя, что он попросту издевается над настоящими любителями и ценителями живописи, не допуская их к картинам.
Ошеломленный и испуганный, Глекенс изо всех сил старался утихомирить своего отважного друга, но того было не остановить. Волковиц сказал Барнсу, что он должен открыть галерею для широкой публики, допустить туда художников, разрешить другим музеям и галереям экспонировать картины из его галереи…
Волковиц говорил долго, горячо, пылая благородным негодованием. Люди останавливались и слушали пламенные высказывания художника. Постепенно вокруг Барнса и Волковица образовался круг молчаливых слушателей. Ну, а что Барнс? Он, который мог одним движением руки, язвительным замечанием заставить замолчать смельчака, молча выслушал обвинительную речь художника, резко повернулся и пошел прочь в сопровождении своей свиты.
На следующий день Волковиц получил приглашение посетить галерею. Его принял сам доктор Барнс, показал коллекцию и впоследствии Абрам Волковиц несколько раз посещал Barnes Foundation, где ему оказывали самый теплый прием.
Фонд доктора Альберта Барнса из частной картинной галереи с течением времени вырос в мощную организацию, где проводились занятия, работали преподаватели, занимались студенты. Кроме того, постоянных забот требовал огромный парк с экзотическими растениями, не говоря уже о самом доме, картинной галерее, обширной бухгалтерии и переписке.
Однако этот сложный механизм с переплетениями человеческих взаимоотношений работал безукоризненно. Во всем чувствовалась железная рука, направляющая жизнь Фонда в нужное русло. Безусловно, сам доктор даже с преданными помощниками не был бы в состоянии так умело вести дела. Кто-то был за его спиной, некий «серый кардинал» вел этот могучий корабль по определенному курсу. Кто же был этим невидимым капитаном? Попытаемся разобраться в еще одной загадке доктора Альберта Барнса.
ШЕРШЕ ЛЯ ФАМ
Даже имя этой загадочной необыкновенной женщины звучало романтично: Виолетт де Мезиа. Увы, узнать какие-либо подробности ее биографии удалось лишь в некрологе, который был напечатан после ее кончины в крупнейшей филадельфийской газете The Philadelphia Inquirer.