Николай перебрал несколько компакт-дисков: «Shura», «ДДТ», «Старые приятели», Николай Носков. Из зарубежного «Aerosmith», U-2, Селин Дион. На полке лежали конверты с изображением какой-то птицы в левом нижнем углу, рисунок сделан шариковой ручкой; общая тетрадь. Кавлис открыл наугад и прочел:
Найти край Света – и упасть...
Упасть на краешек судьбы,
Чтоб подползти и все узнать,
Взглянув с огромной высоты.
И отогнать реальность прочь,
Взрезая лезвием тупым
Ту оболочку, что невмочь
Носить под именем своим.
Все изменить, перечеркнуть
И влезть в изнанку, как в мешок.
И изнутри себя зашить
Суровой ниткой, выдрав клок
Вконец измученной души.
Она не вздрогнет, не вздохнет
И не посмотрит на часы:
Убито время – точно, влет!
А труп терзают злые псы.
И нет ни верха, и нет дна,
И нет опоры под собой,
Лишь черной ниткой ночь видна
Сквозь край, заделанный тобой.
Ты это видел, это знал,
И вот... опять у той черты.
Зачем себя ты зашивал,
Вися над бездной пустоты?
Не убежать и не уплыть:
У той дерюги нет лица —
Одна изнанка. Может быть,
Увы, до самого конца...
Николай знал, что Алексей пишет стихи, только тот никому их не показывал. Стеснялся? Отказывал он приятелям в одной и той же категоричной форме: «Не дам, и все». Эти стихи были написаны полгода, от силы год назад, когда он уже ушел из подразделения. Майор решил прочитать еще одно, последнее.
На дворе весна, а у меня слезы из глаз.
Кому-то солнце, мне опять луна.
Кому-то просьбы – ну а мне наказ.
Кому-то мало – ну а мне сполна.
Где-то жарко – у меня зима.
Где-то грохот – у меня тишина.
Кто-то трезвый – у меня корчма.
У кого-то штиль, а у меня волна.
Что-то все наоборот кажется,
Может, это все мне мерещится?..
Сажу трону я рукой – мажется.
Подниму ее к груди – крестится.
Если все наоборот кажется,
То тогда луна – солнце мне?
Не открою рта – что тогда скажется?
Значит, воля-то моя – тяжкий плен.
Если все вокруг живут, значит, умер я?
Но ведь сердце-то в груди стукает!
Пораженья и победы нет – лишь ничья,
Ну а вместо соловья филин ухает...
Кавлис закрыл тетрадь и надолго задумался. Что-то действительно пошло вспять в судьбе этого парня, и в чем-то он был прав: надломился. «Подумай над моими словами, может, лучше меня разберешься».
Разберись тут, вздохнул Николай.
Он положил тетрадь на место и заходил по комнате.
Жаль Пичугу, с огнем играет, сгорит до срока. И сейчас со мной в самое пекло лезет. А сам-то я правильно поступаю, вовлекая молодых ребят в это дело?
До сегодняшнего вечера таких мыслей у Николая не было. Пришли они после того, как прошловремя. Совсем немного времени, а мысли и настроение – другие. И приходят в голову вопросы: «Стоит ли из-за одного человека рисковать многими? Нужно ли мстить или отвечать местью на месть?»
Скоро здесь соберутся семь человек, и каждый, наверное, будет задавать себе подобные вопросы и глазами будет спрашивать у него. Такое ждет всех не только завтра, но и послезавтра, через неделю, когда прибудут на место, и потом, когда отступать будет некуда.
Да, время проходит и возникают вопросы, сникают красивые порывы и благородные побуждения. Наступает расплата. И нельзя это предугадать заранее. Может, остановиться хотя бы в середине пути? Когда еще можно повернуть назад?
Кавлис твердо решил, что как только придет Алексей, он расскажет ему о своих сомнениях и предложит взвесить все «за» и «против»: «Леша, для тебя тоже прошло время. Давай еще раз подумаем». А Пичуга ответит: «О ком думать – о тебе или о себе? Если о тебе, давай, посидим, подумаем. Лично для себя я все решил». Да, Ремез скажет именно так. И добавит: «Видишь, майор, прав я был, когда говорил, что это не я с вами пойду, а вы со мной. Ты забыл сдернуть свои погоны».
А может, и вправду забыл?
Звонок прервал размышления майора. Направляясь в прихожую, он подумал, кто бы это мог быть? Ремез открыл бы дверь своим ключом, для «беркутов» рановато, по телефону встречу назначили на завтра. Они приедут все вместе. Причем Слава Михайлин обещал привести из Питера десять бронежилетов. Денег достану, пообещал он.
Кавлис открыл дверь.
– Здравия желаю, товарищ майор. Разрешите войти?
Николай посторонился, пропуская Сашку Сапрыкина. А в голове пронеслось: «Вот тебе и ответы на все вопросы».
– Рапорт написал? – спросил Кавлис.
– Ну да. – Сапрыкин опустил сумку на пол. – Лехи нет дома?
– Скоро будет.
– А остальные завтра?
Кавлису хотелось обнять этого парня и сто раз сказать спасибо. За все. Самое главное за то, что он вовремя рассеял его сомнения, пришел раньше Ремеза. Да, вот он ответ. Николай смотрел в глаза Сапрыкину, чувствуя, что его ресницы слегка подрагивают.
26
Таджикистан, район Нижнего Пянджа
Орешин знал, как на Востоке учат орла быть послушным воле человека. На голову птенца одевают кожаный мешочек и сажают на тонкий канат. Орленок цепляется за него лапками. Канат раскачивают, птица, ничего не видя и не понимая, ждет хотя бы минутной передышки. И дожидается ее, когда с головы убирают колпачок и подставляют орленку руку, на которой птица чувствует себя уверенно, спокойно. Потом начинают все сначала до тех пор, пока гордая птица не сделается покорной, забудет о воле, свободном полете, начнет охотиться для человека.
Игорь уже сходил с ума, однако угасающее сознание твердило: «Я не орленок. Я знаю, что все это временно, меня не сломить... не сломить... Лишь бы слова Безари оказались правдой, лишь бы Вовка был сейчас на свободе, но не здесь, где-то рядом. А вдруг Безари обманывает? Может, Вовка тоже у них? Нет! Нет! Только не это...»
Анны больше нет... Безари мог не сообщать ему об этом ежедневно. Орешин душой, сердцем чувствовал, что больше никогда не увидит ее. А вот Вовка... Он жив.
Основной пыткой для Орешина была надежда. Хотя он знал, что надежда нечто бесплотное, что живет в душе. Он все время повторял себе: «Стоп! Полного поражения еще нет». И как орленок, с надеждой смотрел вдаль.
Но главная пытка – страх перед своей памятью. Она не давала ему ни секунды передышки. Безари знал, что делал.
Сегодня Игорь терял сознание несколько раз, и, когда медленно возвращался из небытия, перед его глазами всегда торчали прутья клетки, кругом раскаленный песок; жар над головой такой, что провалы в сознании слились в нечто целое, гудящее, мутное с невыносимо ноющей болью во всем теле. Иногда он чувствовал жар внизу живота, когда мочился под себя.
Безари присел возле клетки и долго смотрел на пленника. Несмотря на жару, куртка его униформы была застегнута на все пуговицы. Защитного цвета панама бросала тень на глаза.
– Знаешь, что общего между пением соловья и собакой, задирающей лапу на куст? – Полевой командир засмеялся. – Не знаешь? Оба помечают свою территорию. Ты, собака, метишь сейчас свою. Это твоя территория. Я готов прекратить твои страдания, ибо ты уже наполовину стал собакой: завой, Назир! Залай! И я тут же пристрелю тебя. Клянусь! – Безари приложил руку к груди. – И ты навсегда избавишься от образа твоей жены. Ведь ты все время вспоминаешь ее? И сейчас ты думаешь о ней. О, она была красива! Мои люди оценили это. И твой сын, Назир, быстрее станет мужчиной, ведь он видел, как это делается. А хочешь воды? Я велю принести тебе много воды. Эй! – Безари окликнул своего воина. – Вытащите его из клетки и дайте воды.
Орешин долго не мог выпрямиться. Каждое движение с хрустом отдавалось в голове. Назойливый рассудок просил его не брать воду, но надежда говорила ему:
«Пей! Пей, тебе нужно выжить».
И милосердно показывала перед его меркнущим взором две ямы: для него и Безари. Одну из них уже засыпали песком.
«Нет, шакал, я увлеку тебя вслед за собой. Пусть мы будем в одной яме, но я буду душить тебя так же, как ты сейчас не даешь дышать мне».
И он пил, чувствуя наждачным кровоточащим горлом, как с каждой каплей силы питают его тело и душу. Только бы не потерять рассудок, выдержать отрезок времени длиною в бесконечность...
Игорь закашлялся, но боясь, что драгоценная влага выплеснется через рот, плотно сжал губы; вода устремилась через нос.
Безари снова рассмеялся.
– Теперь ты понимаешь, что кудахтать важнее, чем нести яйца? Облейте его водой – и в клетку!
Безари снова рассмеялся.
– Теперь ты понимаешь, что кудахтать важнее, чем нести яйца? Облейте его водой – и в клетку!
На Орешина обрушился целый ушат воды. У пленника на миг перехватило дыхание, как после контрастного душа. Его снова согнули и втиснули в тесную клетку. Тело приняло уже привычное положение, на глазах русского полковника выступили слезы отчаяния. Он готов был уже завыть, сломаться, чтобы получить свинцовую пулю в голову, которая с каждой минутой мучений приобретала благородный окрас золота.
Сколько он еще сможет продержаться? Сердце натужно скрипело: недолго. Оно давало знать, что хозяин все же вскоре завоет. Случится это в тот миг, когда он сойдет с ума. Он не оценит облегчения от «золотой пули», ибо уже не будет чувствовать ни физической боли, ни отчаяния. От этого утрата сознания стала совсем близка.
Он казался себе жалким существом, потому что пытки превращали его в безумное животное; а еще несколько дней назад он и представить себе не мог, что в столь короткий срок можно сломить человека, даже такого сильного, как он. Оказывается, можно. Для этого нужны двое – сильный человек и искусный палач. И еще чуточку материала. У Безари материала было достаточно.
Орешин проклинал себя за собственную слабость и поминутно менял решения: то он хотел, чтобы к нему пришла помощь, то гнал ее от себя. Если будут предприняты шаги к его спасению, то освободят не полковника Орешина, а жалкое, сломленное существо с трясущимися руками и полусумасшедшими глазами на старом больном лице.
Анна...
Они истязали ее, измывались над ней.
Вовка, мальчик, неужели ты видел все это!..
Безари, сволочь! Я убью тебя!
Боже, дай мне силы...
И снова обморок. Падая в пугающую черную бездну, Орешин увидел бойцов своего отряда. Их было много, они шли по горячему песку с тяжелыми «эрдэшками» за плечами. Разгрузки надеты на голое тело. В обгоревших на солнце руках автоматы. Они идут, с трудом преодолевая подъемы, и лишь на спусках ускоряют шаг. Во главе отряда два человека, которые погибли из-за него: Стас и Николай.
Я здесь... Быстрее, ребята...
Внезапно накатившая ночь скрыла отряд, но в ушах Игоря еще долго стоял скрип песка под кроссовками бойцов. Они идут.
Так же внезапно наступил день, отбрасывая прохладное утро в сторону.
Жар, горящее горло, высохший желудок, память, которая продолжает истязать его.
Анна...
Вовка, мальчик...
Проклятия в свой адрес: вода, которую он выпил, горячей волной стекает по ногам на пол клетки.
«Ты, собака, метишь сейчас свою территорию».
Где-то в отдалении заиграл тамбур[7]. Восточная мелодия бьет камнем по голове. Чей-то заунывный голос режет душу:
Словно воры, разденут тебя они,
И в пустой гроб положат тебя они.
И от смерти жестокой пощады не жди...
Губы непроизвольно вытягиваются, чтобы жалобным воем подхватить песню: «...и от смерти жестокой пощады не жди».
Безари, сволочь!..
27
Новоград
По виду Ремеза нельзя было сказать, что он сильно удивился, увидев перед собой Сашку Сапрыкина, хотя глаза заблестели.
Они обнялись, охаживая друг друга по спинам.
Кавлис улыбался, глядя на приятелей. Снова вместе, как всегда будут беззлобно отпускать шутки, причем больше всего достанется Сапрыкину, Алексей просто «задавит» его – словом, взглядом, раскованностью, закроет его своей громадной тенью и не даст выглянуть. Но в глазах будет стоять улыбка.
Потом достанется и Женьке Ловчаку, Саше Гвоздеву, Зенину...
Сапрыкин долго подыскивал слова, которые он хотел сказать при встрече с приятелем, но, кроме сухой фразы: «Мне жаль, Леша, что так получилось с Анной», – придумать ничего не мог. Поэтому промолчал, красноречиво задержав взгляд на Алексее.
Ремез скрыл свои чувства за грубыми словами:
– Выходит, нас девять рыл набирается. Еще бы одного для ровного счета найти.
– Почему девять? – спросил Кавлис. – Если я не ошибаюсь, нас теперь восемь.
Алексей фамильярно похлопал его по плечу.
– Девять, майор, девять. С нами друг мой идет, Костя Печинин, служил в спецназе МВД, бригада «Витязь». По специальности сапер, стреляет не хуже Олега Аносова, нам такой человек как раз кстати. Больше никто не согласился. Завтра познакомитесь.
– Тебя-то легко отпустили?
– У нас не воровские законы, – отрезал Ремез, уходя от ответа.
– Вы о чем? – Сапрыкин переводил взгляд с майора на Алексея: «Как отпустили? Какие законы?»
Пичуга криво усмехнулся.
– Подрастешь, узнаешь.
28
Москва
За Володей Орешиным в Москву приехала сестра Анны Ольга Дьяконова. Мальчик находился в психоневрологической детской больнице №18, Мичуринский проспект, 6, бывшая улица Пельше. Ольге ни за что бы не отдали ребенка, не вмешайся в это дело генерал-майор Головачев. Поначалу он уговаривал женщину оставить мальчика в больнице хотя бы на неделю.
– Ольга Васильевна, мальчик все еще в стрессовом состоянии, ему просто необходима медицинская помощь. Ну не верите мне, послушайте совета доктора.
Главный врач отделения Надежда Осиповна Ильинская, маленькая пожилая женщина с цепким взглядом, категорически отказывалась выписывать пациента.
– Нет и нет. – Она сурово посмотрела на Ольгу из-под очков. – И хотела бы вас понять чисто по-человечески, но не могу. Не хочу сочувствовать, потому что я врач. Если я начну всем сочувствовать, больница превратится в благотворительный дом инвалидов. Инвалидов, вы слышите? Ольга стояла на своем.
– Мальчик не привык находиться вне дома. Он вообще впервые попал в больницу.
– Вы думаете, я привыкла? – Ильинская, смеясь, закашлялась и потянулась к пачке «Беломорканала». – Однако представления у вас... Это не дом родной, моя милочка. И не верьте тому, кто скажет, будто на работе чувствует себя, как дома. Абсолютное вранье!
– Он сразу почувствует себя лучше, когда окажется среди родных. Разве это не так?
– Не буду спорить. Но это проявится только внешне и на короткий промежуток времени. Потом мальчику снова понадобится медицинская помощь. А положение между тем усугубится.
– Я все-таки настаиваю на том, чтобы забрать Володю. В конце концов, у меня есть на это право. У меня есть такое право, Александр Ильич? – Ольга посмотрела на Головачева.
С первой минуты их знакомства генерал не спускал глаз с этой женщины. Он не заметил большого сходства Ольги с Анной. Старшая сестра была выше, глаза черные, требовательные. При других обстоятельствах он бы не преминул поухаживать за ней. И все же, как ни старался, не смог согнать с лица явной заинтересованности, отчего злился на себя.
Ильинская не дала ответить генералу. Она всплеснула руками.
– Ну вот, опять вы за свое! – Главврач аккуратно потушила папиросу в пепельнице. Затянула паузу, убирая курево в ящик стола. – Хорошо, давайте сделаем так. Я вам дам адрес больницы в Петербурге, куда вы ежедневно будете ходить на прием. Там понаблюдают за состоянием мальчика. Но! Если там скажут, что ему необходимо стационарное лечение, – никаких разговоров! Вы поняли меня?
Растроганная Ольга поблагодарила Ильинскую.
– Я бы приняла благодарность, если бы вы послушались моего настоятельного совета и оставили мальчика в больнице еще на неделю. А так не стоит благодарить меня, надо только ругать. Идите. – Ильинская, не глядя на женщину, махнула рукой.
– Спасибо, Александр Ильич! – Ольга двумя руками пожала ладонь Головачева, когда они вышли из кабинета врача. – Я вас уверяю, что Володя быстрее поправится у меня дома.
Генерал, в отличие от Ильинской, благодарность принял, но при этом слегка стушевался.
– Всегда рад помочь вам, Ольга Васильевна. Я провожу вас до палаты.
Мальчик, завидев тетку, соскочил с кровати и бросился ей навстречу.
– Тетя Оля! Ты за мной приехала?
– За тобой, мой маленький. – Ольга приняла малыша в свои объятья, не скрывая слез.
– А где дядя Коля?
– Какой дядя Коля?
– С которым мы в окно прыгали. Он не приехал с тобой?
– Нет, малыш. Но он обязательно приедет.
– Он обещал?
– Конечно, обещал.
– Он с папой приедет?
– С папой.
– Они с ним друзья. А мама правда умерла?
Ольга на секунду застыла, потом быстро взяла себя в руки.
– Давай собираться. Я тебе тут одежду привезла.
– А мы на поезде поедем?
– Нет, на машине. Дядя Саша довезет нас до дома быстрее поезда.
– А я хочу на поезде. Чтоб без остановок.
– В следующий раз, малыш, хорошо?
– Ну ладно.
– Давай попрощайся с ребятами и пойдем.
В коридоре их ожидал Головачев.
– А вот и наш герой! Помнишь меня?
– Помню.
– Ну молодец. Беги вперед, мне с твоей тетей нужно поговорить. – Мальчик ускорил шаг, оглядываясь на взрослых. – Ольга Васильевна, я вас очень прошу: если вдруг заметите что-то подозрительное или необычное, немедленно связывайтесь со мной или по этому номеру. Там все сразу поймут. Берегите мальчика и себя.