Слэттери был мужчина высокого роста, но ладонь, которую он небрежно протянул для рукопожатия, оказалась на удивление изящной. Хватка ее была настолько тверда, что я облегченно вздохнул, когда он быстро освободил мою руку.
– Прошу прощения, я слушал вашу игру минуту-другую, не более, – проговорил я.
– Я играл жутко, – отозвался он с обаятельной улыбкой.– Вы ничего не потеряли.
Черты его лица казались мне знакомыми. Недавно я их видел, но где – вспомнить не удавалось.
– Уверен, это не так, – пробормотал я первое, что пришло мне в голову.
– Клянусь, я никогда еще не играл так плохо здесь, в соборе. Не мог справиться со своими руками. Они действовали сами по себе.– Он вытянул пальцы вперед, как бы представляя на суд, и вгляделся в них с ироническим почтением, которое вызвало во мне странную тревогу.– Хорошенькое прощание с органом!
– Когда его вновь запустят, вы не раз еще на нем сыграете.
– Сомневаюсь.– Произнеся это, Слэттери улыбнулся Остину, который прежде неотрывно смотрел на него, но теперь опустил веки. Тут я заметил старика служителя Газзарда, который стоял невдалеке и глядел на нас. В его глазах я прочел неодобрение; в ответ на мой кивок он отвернулся.
– Не пойти ли нам глотнуть пива? – предложил Остин. Мы согласились и двинулись к выходу. Мы с Остином шли впереди, на Слэттери я оглянулся лишь за пределами Соборной площади и заметил в его походке не лишенную надменного величия хромоту. Тут же меня осенило, что Слэттери и был той хромающей фигурой, которую я видел прошлой ночью. Потому-то, вероятно, он и показался мне знакомым, хотя в моем мозгу дремали как будто и какие-то другие воспоминания. Если в переулке мне встретился именно он, то он же стоял ранее на галерее для органа. Но в таком случае как он смог незаметно спуститься с галереи и попасть на площадь?
Значит, там имеется другая лестница. Я замедлил шаги, дал Слэттери меня обогнать и пошел следом за ним и Остином.
Я радовался, что события, которые я готов был счесть мистическими, объяснились естественным образом, но в памяти сохранялся тревожный след явственно ощутимой злой воли, исходившей от этой фигуры. А кроме того, что делал там Слэттери в столь поздний час? Правда, подумалось мне, органная галерея – не самое неподходящее место для органиста. Вспомнил ли он, что видел меня накануне? Нет, решил я, вряд ли, иначе бы он как-нибудь себя выдал.
Остин с другом, опережавшие меня на несколько шагов, о чем-то тихо беседовали, наклоняя друг к другу головы. На секунду Слэттери схватил Остина за предплечье и не сразу отпустил. Вскоре мы вошли в таверну – при гостинице «Ангел» на Чансери-стрит.
Остин пошел к стойке, а мы со Слэттери устроились в нише у окна, выходившего на улицу.
– Вам нравится преподавать, мистер Слэттери? – спросил я, подыскивая тему, которая интересовала бы нас обоих.– Фиклинг говорит, вы учительствуете в школе певчих, а также имеете в городе частных учеников.
– Нравится? Для меня это как тюремный приговор. В молодые годы я питал к музыке настоящую страсть, а после того, как мой отец, записной пропойца, не только не озаботился тем, чтобы дать мне другую профессию, но и покалечил меня под пьяную руку, пришлось волей-неволей зарабатывать музыкой себе на хлеб. И вот из-за этого мой интерес к музыке почти совсем потух.
Ничем не выдав, что удивлен этим замечанием, я продолжил:
– Однако, если не ошибаюсь, мальчики певчие одарены музыкальными способностями? Должно быть, это благодарные ученики.
– Если бы хормейстер знал свое дело, так бы оно и было. Но он в музыке не силен, а потому, набирая учеников, смотрит на что угодно, только не на голос и музыкальный дар.– Просияв улыбкой, он добавил: – Постепенно я и сам притерпелся к посредственности; да и чего же другого можно ожидать от этой чертовой дыры.
Тут возвратился Остин, неся выпивку. Уловив последние слова своего друга, он вгляделся в него, как мне показалось, с беспокойством.
– Вы давно здесь живете? – спросил я.
– Лет восемь или девять. Впервые я приехал, потому что у меня здесь живет род... – Он прервался и, прежде чем продолжить, бросил взгляд на Остина.– Я хотел сказать, у меня здесь жила родня. В том, что я остался, виновата проклятая лень. Я тот сом, который забивается под корягу не потому, что ему там хорошо, а по наклонности к безделью.
– А сомы – бездельники? – Эта мысль меня позабавила.
– А разве у них есть дела? – парировал Слэттери и с ухмылкой отпил из стакана.
– На свете есть места и похуже, чем английский город с собором, – рискнул заметить я.
– Но есть и лучше. Где звучат музыка и смех, где улицы залиты солнечным светом.
– Вы говорите об Италии? Он кивнул.
– Вы хорошо изучили эту страну?
– Не совсем, но надеюсь изучить лучше. В Италии я провел свои счастливейшие годы. Прежде всего, там селятся самые интересные из англичан. Все те, например, кто не вписывается в тесную ячейку официального брака, куда нас загоняет протестантство. Там я познакомился с Фиклингом.
– В самом деле? Я думал, вы встретились здесь.
– Нет, наше знакомство состоялось в Италии. Последовательность обратная: свой пост в соборе я получил через Фиклинга. Нас представили друг другу наши общие друзья во Флоренции, которые знали, что мы оба имеем отношение к Турчестеру. Я случайно упомянул, что только-только нанес непродолжительный и довольно бесплодный визит своей здешней родне. Так что, сами понимаете, с Италией у меня связано немало приятных воспоминаний. Итальянцы так любят музыку. И понимают ее. А здесь я играю с каждым днем все хуже – не метать же бисер перед свиньями. Кроме того, как бы плохо я ни играл, соперника у меня нет. Я стал ненавидеть собственную игру.
– Не так сильно, как прихожан, – заметил Остин.
– Посему обе стороны будут равно довольны, если орган неделю-другую простоит без дела.– Потом он мягко добавил: – Но, похоже, мне в любом случае не придется больше на нем играть.
– Правда ли, что починка займет столько времени? – спросил Остин.
– А знаешь...– начал Слэттери. Проигнорировав вопрос Остина, он вознаградил его заговорщической улыбкой, обращенной также и ко мне. – Я выяснил у этого придурка Бал-мера, смотрителя, как рабочих угораздило наворотить дел. Во вторник вечером в соборе появился какой-то любитель совать нос в чужие дела и стал убеждать этого зануду Газзарда, что первоначально задуманный план работ губителен, и предложил новый, от которого пошли все беды. Газзард – чтоб его черт побрал – передал этот нескладный совет Систерсону, поскольку Балмер как раз хоронил кого-то из своих бесчисленных братьев и сестер. И ризничий – чего и ждать от такого безмозглого идиота? – распорядился пустить трубы другим путем и навлек на свою дурацкую башку кучу неприятностей.
– Я подозреваю, рабочие сделали не совсем то, что им посоветовали, – сказал я.– А следование первоначальному плану привело бы к еще более печальным результатам.
– Так испортить дело вряд ли смог бы даже остолоп Балмер. Теперь им придется укреплять часть пола и стену трансепта, и один черт знает, когда это кончится. Того и гляди, все треклятое здание обрушится на их пустые головы. Но мне-то теперь что за дело?
Он усмехнулся и сделал большой глоток эля. Я поймал взгляд Остина и отвел глаза.
– Не обитаете ли вы, мистер Слэттери, в одном из этих прелестных домиков на Соборной площади? – спросил я, чтобы перевести разговор на менее щекотливую тему.– Они на редкость живописны.
– К сожалению, нет. По сравнению с моим обиталищем даже хибара Фиклинга покажется епископским дворцом. Я живу в квартире на занюханной улочке, здесь, поблизости.
Следуя ходу собственных мыслей, я спросил наобум:
– Ваша супруга, должно быть, досадует, что к вашей должности не прилагается один из этих замечательных старых домов близ собора.
– Моя супруга? – Он удивленно улыбнулся, потом вскинул голову и рассмеялся.– La dame n'existe pas[6].
Остин не поднимал взгляда. Неужели я неправильно понял разговор, подслушанный в баре? Они ведь упоминали «супружницу» Слэттери?
– Понимаю, в чем дело.– Улыбка Слэттери напоминала лисий оскал.– Вы слышали, что обо мне болтают. Подхватили одну из злобных сплетен, без которых горожанам жизнь не в радость. Что они говорили?
Я не склонен к поспешным суждениям, но тут понял, что Слэттери мне решительно не нравится. Он походил на завсегдатая баров, а мне это было совсем не по душе. Он то бахвалился, то строил из себя жертву и, судя по всему, был убежден, что имеет право получать жизненные блага даром, не обременяя себя трудом. Мне встречалось немало студентов-старшекурсников, похожих на него: озлобленных младших сыновей или отпрысков обедневших семейств. Я огорчился тому, что Остин тесно сблизился с таким человеком.
– Хватит, Мартин, – вмешался Остин.
– Кто это наболтал? Похоже, старая кумушка Локард? Фиклинг говорил, что вы с ним накоротке.
– Хватит, Мартин, – вмешался Остин.
– Кто это наболтал? Похоже, старая кумушка Локард? Фиклинг говорил, что вы с ним накоротке.
Положительно, этот молодой человек был невыносим.
– Нет, уверяю вас, мистер Слэттери, я ни с кем не обсуждал ваши дела. Да и с чего бы? До сих пор я едва знал о вашем существовании.
– В этом городе полно ядовитых языков, и мне знакомы по крайней мере трое: Локард, его вкрадчивый лизоблюд Куитрегард и это трепло Систерсон.
– В каждом замкнутом сообществе люди любят сплетничать, и не всегда со зла, – мягко проговорил я.– Но можно не обращать на это внимания. Собственно, как и на другие вещи. Вам не кажется, что для счастья нужно очень немногое? Книги, музыка, несколько добрых друзей.
– Нет. Совершенно с вами не согласен. Жизнь должна быть драмой, щекотать нервы. Многие всю жизнь проводят в полусне, избегают страстей и риска. С тем же успехом они могли бы быть покойниками.
Сам не зная почему, я начал злиться:
– Чтобы пощекотать себе нервы, мне вполне достаточно литературы, истории, музыки.
Он смотрел на меня и, я бы сказал, молча смеялся.
– Тому, у кого есть воображение, интересны даже самые обычные вещи, – продолжал я.– Самое безопасное существование – иные с презрением назовут его заурядным – может таить в себе незаметный посторонним драматизм.
– А может ли существование быть безопасным? Ведь все мы идем стезей, окутанной туманом, и, когда порыв ветра открывает в нем просвет, видим под ногами узкую, как лезвие, тропу, а по сторонам – бездонные пропасти.
Я поднял на него удивленный взгляд. Но, прежде чем я нашелся с ответом, вмешался Остин:
– Вы оба говорите одно и то же.
Вздрогнув от неожиданности, мы обернулись к нему.
– Ты, Куртин, утверждаешь, что под поверхностью обыденной жизни скрываются приключения и драматизм. На то же указывает и Слэттери.
Я собирался возразить, но не успел. В бар влетел незнакомый мне мужчина и крикнул своим приятелям, сидевшим в противоположном углу:
– Там что-то стряслось – напротив, у дома старикана. Он и еще двое приникли к окну, соседнему с нашим. Мы тоже выглянули и обнаружили, что у дверей противоположного дома собралась дюжина зевак; они перегородили улицу, и появись здесь экипаж, проезд ему был бы закрыт. В толпе виднелись двое полицейских, один из них колотил в дверь костяшками пальцев.
– Что там творится, не пойму, – протянул Слэттери.
К двери подбежал еще один человек, с большой киянкой в руке.
– Всё страннее и страннее, – прокомментировал Слэттери. Затем он обратился к Остину: – А это не дом ли старого чудилы? Как, бишь, его?
Остин тряхнул головой, словно понятия не имел, о чем говорит его друг.
– Послушайте, – повысил голос Слэттери, поворачиваясь к мужчинам у соседнего окна.– Чей там дом напротив?
– Старого мистера Стоунекса, банкира, сэр, – отозвался один из троих, не отрываясь от окна.
– Вот-вот, – кивнул Слэттери.
Конечно! Это был уличный фасад дома, откуда мы не так давно вышли. Я не узнал его, поскольку видел до сих пор только заднюю часть дома. Я взглянул на Остина: он пил.
– Мы были там меньше часа назад, – произнес я.
– Да что вы? Будь я проклят. Что там могло случиться, вам не приходит в голову?
– Ни малейшего понятия.
Внезапно послышался громкий стук, и я увидел, что один из полицейских пытается с помощью киянки вскрыть парадную дверь, а другой (сержант, как я заметил) им руководит.
– Не думаешь ли, что нам нужно обратиться к полицейским? – спросил я Остина.– Им может понадобиться наша помощь.
Он покачал головой, то ли сомневаясь, то ли не зная, что ответить. Но тут вмешался Слэттери:
– Думаю, вам следует пойти туда. А то позднее ваше поведение будет выглядеть чертовски подозрительно.
Оставив недопитые стаканы, мы вышли на улицу и направились к двери напротив. Я проложил себе путь через толпу зевак и приблизился к сержанту, который наблюдал за попытками констебля взломать дверь. Я объяснил сержанту, что мы с Остином покинули этот дом меньше часа назад, и он очень этим заинтересовался. Я махнул своим спутникам и представил их. Сержант кивнул и произнес:
– Мистера Фиклинга я, конечно, знаю. А с мистером Слэттери, если не ошибаюсь, я имел честь познакомиться вечером во вторник, не так ли?
Слэттери отвесил глубокий поклон и одарил полицейского обаятельной улыбкой:
– Это было честью скорее для меня, сержант, хотя повод для знакомства выдался не совсем радостный.
– Мы виделись у каноника Шелдрика, – пояснил мне полицейский.– Печальная история с кражей миниатюр.
– Я слышал об этом, – заметил я Остину, но тот смотрел в сторону.
– И удалось ли вам, в результате ваших высокопрофессиональных стараний, обнаружить пропажу? – спросил Слэттери.
Полицейский, смерив его холодным взглядом, проговорил:
– Собственно, не удалось, мистер Слэттери. Однако я догадываюсь, что с ними случилось.
– Догадливость как раз и должна быть вашей сильной стороной.– Эти слова Слэттери сопроводил самой неотразимой из своих улыбок.
Пока длилась беседа, регулярно повторялся стук молотка.
– Где мистер Стоунекс? – спросил я.
– В том-то и вопрос, сэр, – отозвался сержант.
Тут заговорила старая женщина, которая все время стояла рядом с ним:
– На моей памяти ничего подобного не случалось. Хозяин живет по часам.
– Это миссис Баббош, – пояснил сержант.– Она приходит каждый день готовить и убирать.
– Я как раз пришла приготовить ужин, но старый джентльмен не отозвался на стук, хотя я колотила в дверь, пока не отбила себе кулак. Такого прежде не бывало.
– В котором часу вы пришли? – спросил сержант.
– Без нескольких минут шесть, как всегда. Я подумала, что-то неладно в банке и старого джентльмена позвали, и пошла туда, но мистер Уоттам, – она кивком указала на аккуратно одетого мужчину, стоявшего рядом, – ответил – нет, мол, все в порядке.
– Не припомню такого случая, чтобы мистер Стоунекс не вернулся в банк в начале седьмого, – вступил в разговор ее сосед.– И так продолжается без малого три десятка лет. Я мистер Уоттам, джентльмены, имею честь состоять секретарем-управляющим банка Турчестера и графства.
Сержант и мы трое обменялись с мистером Уоттамом рукопожатиями, и он продолжил:
– Я был так встревожен вестями, которые принесла эта добрая женщина, что отправился сюда. Мы с нею постучались с парадного входа, потом обошли дом и проверили заднюю дверь, но она тоже оказалась заперта. Тогда мы отправили посыльного в полицейский участок.
Толпа тем временем росла; вскоре нас разглядывало не меньше двух десятков зевак.
– Теперь вам известно то же, что и мне, сэр, – проговорил сержант.
Тут констеблю, орудовавшему киянкой, удалось пробить одну из дверных панелей. Он ногой расширил отверстие, чтобы в него можно было пролезть. Сержант согнулся в три погибели и проник в дом, дав второму полицейскому указание никого туда не впускать, пока он не вернется.
– Странное дело, – заметил я своим спутникам.– Когда мы уходили, хозяин дома был совершенно здоров. Правда, Остин?
Мой друг торжественно кивнул. Слэттери улыбнулся:
– Предположим, его вызвали по срочному делу. Когда он возвратится и обнаружит, что дом взломан, а улицу запрудила толпа праздных ротозеев, боюсь, как бы его легендарное добродушие ему не изменило.
– Разве он славится добродушным нравом? – начал я, но тут же сообразил, что Слэттери иронизирует. И все же сегодня днем старый джентльмен был с нами отменно любезен.
Тут приблизительно на высоте моей талии довольно нелепым образом возникла заметно побледневшая физиономия сержанта, и он выбрался наружу через проломленную панель. Поднявшись на ноги, он отряхнул с колен пыль. Констебль приблизился, ожидая распоряжений, но сержант смотрел не на него, а на нас. Как будто бы случайно, его взгляд упал на мистера Уоттама.
– Пошлите за врачом, – тихо выдавил он. Управляющий заколебался, судя по всему раздумывая, не задать ли вопрос.– Давайте быстрее, – мягко добавил сержант, и мистер Уоттам поспешил прочь.
– Старому джентльмену нездоровится? – спросил я. Сержант только мотнул головой. Сделав глубокий вдох, он внезапно опустился на ступеньку. Словно прикрывая своего начальника, констебль принялся отгонять от двери зевак.
– Пожалуйста, отойдите, – уговаривал он их.– Не загораживайте проезд.
Толпа, состоявшая преимущественно из мужчин и мальчишек, неохотно подалась назад и остановилась в нескольких ярдах; все делали вид, будто их здесь удерживают совершенно другие интересы. Вскоре сержант кивком подозвал к себе второго полицейского, и они шепотом обменялись несколькими словами. Я заметил, что лицо младшего вытянулось и рот приоткрылся. Затем полицейский опустился на колени и полез в дверь.
– Дик, – тихонько окликнул его сержант.– Первым делом пойди и узнай, заперта ли задняя дверь. – Констебль кивнул и исчез в проломе.