Ну да, стареющий король имел свои эротические причуды, а молодой Вилльерс оказался лишен каких бы то ни было моральных принципов. Не то чтобы ему так уж нравились «суровые мужские игры», Джордж вообще-то предпочитал женщин… А впрочем, он предпочитал любовь вообще, какую угодно любовь, лишь бы она щекотала нервы и… приносила выгоду.
Сердце его пока что спало непробудным сном.
Однако всесильным он стал вовсе не благодаря постельным подвигам. Молодой Вилльерс умел, что называется, держать нос по ветру. Он мигом почуял выгоды, которые сулил Англии союз с Испанией (через столько лет после антииспанской политики, начало которой было положено Елизаветой), и поддерживал эту линию, которая заодно принесла выгоды и ему самому. Также он был одним из авторов проекта, который сделал производство и экспорт сукна монополией государства, что принесло в королевскую казну огромные доходы; подготовил «Билль о монополиях», который крепко прищемил интересы английской буржуазии. Да и вообще вся деятельность Джорджа Вилльерса была направлена на укрепление королевской власти, иначе говоря, английского абсолютизма. То есть отнюдь не только за красивые глаза и отнюдь не за свое пресловутое щегольство был он удостоен титула герцога Бэкингемского! Хотя о щегольстве нельзя умолчать ни в коем случае, ибо оно просто-таки било по глазам. Он был первый модник (premier monsieur а la mode, как говорят французы) королевских дворов Джеймса, а затем и Карла. Джордж никогда не жалел денег на дорогие костюмы и появлялся на балах в полном блеске своего невероятного обаяния, тончайшего вкуса и богатства. То есть он не упускал случая блеснуть, а на королевских приемах во Франции решил всех просто с ног сбить. И это ему удалось!
Причем не раз…
Итак, герцог Бэкингем появился в Париже. Разумеется, миссия его не исчерпывалась устройством матримониальных дел английского короля. Еще король поручил герцогу сформировать при дворе партию, которая поддерживала бы протестантов во Франции. Зная, какую роль играли при французском дворе красивые женщины, наслышанный о страсти кардинала, фактического правителя страны, к королеве, он вознамерился повлиять на Анну и первым делом тайно встретился с ее ближайшей подругой и наперсницей – мадам де Шеврез. Бэкингем знал женщин и был, как говорится, в курсе, что, по меткому выражению одного историка, «особам этого пола невероятно трудно хранить при себе самые серьезные тайны, особенно от тех счастливцев, которым удалось тронуть их сердце». Поэтому он постарался тронуть сердце мадам де Шеврез, что ему удалось легко. Герцогиня не только пообещала ему покровительствовать протестантам, но и принялась безудержно болтать обо всех тайнах мадридского, то есть, пардон, парижского двора. И в том числе о том, сколь печальна жизнь молодой и прекрасной французской королевы, у которой даже и любовника-то нет! При этом мадам де Шеврез добавила одну прелестную интимную деталь: оказывается, у Анны Австрийской настолько нежная кожа, что она не может носить льняных рубашек – только батистовые. И вообще именно благодаря ей в моду во Франции столь яростно ворвался дорогой батист.
Обуреваемый волнением и любопытством (он думал, что таких женщин просто нет на свете, они только в сказках остались!), Бэкингем на следующий день был представлен Анне – и наконец-то понял, что не лгут люди, которые утверждают: любовь с первого взгляда бывает на самом деле. Она и есть самая сильная, самая страстная любовь! Теперь он думал только о том, как произвести на королеву впечатление. Однако того, что впечатление уже произведено – да еще какое! – не заметил бы только слепой: таких мужчин, как Джордж Вилльерс, Анна никогда не видела, думала, что их вообще не существует в природе.
То есть эти двое – этот мужчина и эта женщина – были потрясены друг другом и ни о чем больше думать и мечтать не могли, как о новой встрече. И герцогиня де Шеврез с болью поняла, что не видать ей английского красавца в своей постели, потому что он всецело поглощен мечтами о том, как бы оказаться в постели другой, с другой женщиной…
Что ж, мадам де Шеврез и впрямь была женщиной незаурядной (любившие ее мужчины и не любившие ее историки совершенно не лгут): она нашла в себе силы не только смирить собственную ревность и любовь, но и сделаться пособницей любовного приключения соперницы. То есть – королевы.
Итак, Париж праздновал бракосочетание Генриетты. Описывать все пиры нет смысла, ибо они были неописуемы. Однако на второй день произошло событие, которое надолго впечатлило даже пресыщенных парижан. Событием этим стало явление на бал герцога Бэкингема. Желая как можно сильнее поразить королеву, он оделся так, что не было конца и края восторгам дам и бешенству кавалеров. Что и говорить, своей внешностью и фигурой герцог мог бы пленить и в самой простой одежде, а вовсе без оной и того пуще, однако наш premier monsieur а la mode разрядился в пух и прах, другого слова не подберешь.
В тот вечер на Бэкингеме был серый атласный колет, вышитый жемчугом, с крупными жемчужинами вместо пуговиц, на шее в шесть рядов было надето такое же ожерелье, из-под которого сияла бриллиантовая звезда ордена Св. Георгия, стоимость которой равнялась восьмистам тысячам пистолей. Белые перья на берете были прикреплены пятью баснословными бриллиантами (солитерами) в пятьсот тысяч ливров каждый. В уши были вдеты жемчужные серьги. Вышивка зеленого бархатного камзола заслуживала быть представленной в музее изящных искусств…
Ослепив весь двор богатством и красотой, герцог поразил всех еще и своим мастерством танцора. В кадрилях он был по этикету кавалером Анны Австрийской (к своей бурной радости), и эта пара поистине напоминала Венеру и Аполлона в костюмах XVII столетия…
Между прочим, если Бэкингем был monsieur а la mode, то Анна Австрийская вполне могла бы зваться madamе а la mode. Говорят, именно она ввела в моду пышные рукава, чтобы скрыть свои руки, которые будто бы были несколько полноваты. Впрочем, может быть, так Анне только казалось, потому что ее считали совершеннейшей красавицей. Она обожала неяркие цвета, полутона, и, чтобы угодить королеве, мануфактурщики изобретали новые и новые оттенки, которым давали самые изысканные, а порою совершенно невообразимые названия. В те времена были ткани цвета сухих листьев, брюха косули, живота монашки, печальной подруги, бедра испуганной нимфы, летне-серого цвета, цвета селадона, астрея, расцарапанного лица, крысино-серого, вянущего цветка, цвета первой зелени, бурой зелени, веселенько-зеленого, морской волны, луговой зелени, гусиного помета, цвета зари, умирающей обезьяны, веселой вдовы, утраченного времени, серного пламени, несварения, обозленной обезьяны, мартышкиного риса, воскресшего покойника, больного испанца, умирающего испанца, цвета поцелуй-меня-моя-крошка, цвета смертного греха, хрустального, копченой говядины, обычного окорока, любовных желаний, каминного скребка… et cetera et cetera!
Так вот, на том достопамятном балу в наряде Анны Австрийской, словно нарочно, сочетались цвета зари, бедра испуганной нимфы, хрустального, любовных желаний и смертного греха. То есть она была, выражаясь современным убогим языком, одета преимущественно в розовое и очень напоминала свежую, сбрызнутую «хрустальной» росой розу.
А вот кстати о розах… Следует сказать, что Анна питала странную нелюбовь к этому цветку. Стоило ей только почувствовать запах розы или увидеть цветок (даже нарисованный!), как ей становилось дурно и она могла даже лишиться чувств. Эта ее, опять же выражаясь современным языком, идиосинкразия сыграет вскоре с французской королевой весьма дурную шутку…
Но пока вернемся на бал.
Герцог Бэкингем не зря считался человеком дальновидным. Еще отправляясь на бал, он приказал пришить все пуговицы своего костюма «на живую нитку», и в тот момент, когда, заканчивая последнюю кадриль, он отвесил низкий поклон королеве, драгоценности сорвались и начали сыпаться на паркет. Придворные кинулись подбирать жемчужины и возвращать герцогу.
– Благодарю, – очаровательно и вместе с тем презрительно улыбаясь, отвечал герцог. – Вы беспокоились из-за сущей безделицы. Оставьте их себе, прошу вас!
Люди, знающие толк в драгоценностях, уверяли, что Бэкингем рассыпал в тот вечер перед Анной Австрийской жемчужин более чем на сто тысяч пистолей, некоторым образом уподобившись Юпитеру, который обольщал Данаю золотым дождем. Привыкшая к некоторой, прямо скажем, скупости своего мужа-короля, Анна была наповал сражена изысканным мотовством английского придворного.
Ришелье чуть не хватил удар от злости, у него даже несварение желудка началось… Справившись через некоторое время со своими неприятностями, он приказал срочно вызвать к себе в кабинет некоего отца Жозефа дю Трамблэ, свое доверенное лицо и одного из лучших шпионов Французского королевства, – того самого, кого историки назовут «серым кардиналом».
– Надеюсь, вы знаете о приезде Бэкингема? – спросил Ришелье.
– Конечно, – кивнул отец Жозеф. – В Лондоне я видел этого блестящего мотылька. Пустой человек!
– Но опасный, – угрюмо проговорил Ришелье. – И присутствие его в Париже мне несносно. Его нужно выпроводить отсюда вон. Вон!
Кардинал немного помолчал, чувствуя, что привычная сдержанность изменяет ему. Он умел держать себя в руках, как никто, но всевластная разрушительная сила – ревность – легко брала верх над сдержанностью, гордостью и даже гордыней.
– Нужно поставить Бэкингема в такое положение, чтобы он сам потребовал у своего парламента разрешения на его удаление отсюда, – снова заговорил кардинал. – А еще лучше бы принудить парламент отозвать герцога!
– Думаю, так можно устроить, – кивнул отец Жозеф. – Я сделаю. Только мне придется поехать в Лондон.
– Завтра же отправляйтесь! – приказал Ришелье. – Завтра же! Устройте мне это дело. Золота не жалейте! Вообще делайте что хотите, только чтобы через две недели герцога Бэкингема не было в Париже!
Две недели… Да, две недели он как-нибудь потерпит, угрюмо думал Ришелье. Ну что может случиться за две недели? Герцог не сможет подобраться к королеве!
Однако ревность не давала всесильному кардиналу покоя. А что, если Бэкингем все же найдет способ? Этого нельзя было допустить!
На всякий случай Ришелье решил (руками еще одного своего ближайшего подручного, Лафейма) создать шайку наемных убийц, которым было приказано неотступно следить за Бэкингемом и, если состоится его тайное свидание с королевой, немедленно убить его.
Кардинал, оказывается, совершенно не знал Бэкингема! Тот готов был горы свернуть, чтобы добиться свидания с женщиной, которую желал, как приговоренный к смерти желает жизни. Посоветовавшись с мадам де Шеврез и торопливо, словно монетку бросив цветочнице (герцог и в самом деле покупал ее расположение!), уделив ей несколько драгоценных минут, насыщенных прохладными ласками, герцог вместе с ней выработал дерзкий план. Люди из свиты герцога проникли в церковь Валь-де-Грас, бывшую недалеко от дома мадам де Шеврез, и принялись рыть подземный ход из склепа в подвалы дома де Шеврез. Было условлено, что королева, которая благоволила к монастырю Валь-де-Грас, придет вечером в церковь. Заранее сюда придет в одежде капуцина Бэкингем. Влюбленные через подземный ход проникнут в дом мадам де Шеврез и предадутся любви…
Да, королева не могла противиться неодолимой страсти к обворожительному кавалеру. Ей надоело проводить одинокие ночи, надоело видеть безумные сны, в которых ею владели какие-то незнакомые мужчины… Впрочем, с того момента, как она увидела Бэкингема, все мужчины исчезли, во всех снах и во все ночи Анна принадлежала только ему. Она хотела теперь только одного: воплощения мечтаний в жизнь. И как можно скорей!
Однако и королева, и герцог, и даже хитрющая мадам де Шеврез недооценили силу ревности кардинала. Каким-то невероятным образом (может быть, на сей раз помог прежде замешкавшийся враг рода человеческого?) план свидания сделался известен Ришелье. Один из его шпионов спрятался в церкви, намереваясь убить Бэкингема, когда тот приблизится к Анне Австрийской.
И вот королева и мадам де Шеврез явились в церковь. Через несколько минут туда вошли несколько монахов-капуцинов. Один из них приблизился к скамье, на которую опустилась Анна, и почтительно склонился перед ней…
Шпион выскочил из засады… однако оплошал и был перехвачен охраной герцога. Королева и ее подруга бросились бежать обратно, к поджидавшей их карете. Люди Бэкингема, доселе изображавшие мирных монахов, но оказавшиеся очень даже воинственными, быстро спровадили шпиона на тот свет. Затем герцог и его слуги удалились, к сожалению не успев спрятать труп, который и был найден на следующее утро. По городу разнесся слух, что это был вор, который забрался в ризницу похитить драгоценные облачения и церковную утварь. А убил его… садовник монастыря Валь-де-Грас. «Убийца» чистосердечно признался в преступлении: подстерег-де злоумышленника и на месте наказал за святотатство.
Кардинал отлично знал, что садовник врет, подкупленный Бэкингемом. Но поди докажи это! Все, что Ришелье мог сделать, это назначить следствие, которое вскоре обнаружило подземный ход, ведущий в винные погреба дома герцогини де Шеврез…
Однако к обвинениям, которые бросил ей в лицо кардинал, эта хладнокровная особа отнеслась совершенно неожиданно.
– Да что вы, ваше преосвященство?! – вскричала герцогиня. – Неужели не понимаете, что подкоп имел целью винные погреба моего дома? Нас хотели ограбить, и добро бы дело ограничилось только украденным вином! Не сомневаюсь, что в одну ужасную ночь злоумышленники проникли бы в наши покои и перерезали нас всех во сне!
И кардиналу ничего не оставалось, как сочувственно покачать головой и порадоваться, что драгоценные вина де Шеврез остались в неприкосновенности.
Пока в Париже кардинал и герцогиня ломали друг перед другом комедию, а Бэкингем и французская королева изнывали в любовном томлении, отец Жозеф добрался до Лондона и немедленно встретился с некоей леди Клэрик, изображавшей из себя протестантку, а на самом деле – ревностной католичкой. Сия дама была столь скрытна, что даже Бэкингем, бывший некогда ее любовником, не угадал ее истинных религиозных пристрастий. Впрочем, в леди Клэрик его интересовало совсем другое, а именно – ее любовная неутомимость. Впрочем, даже этого распутника стало утомлять изощренное бесстыдство леди, а потому связь их вскоре закончилась. Однако леди Клэрик затаила на Бэкингема злобу, ибо была особой мстительной, а потому, как только отец Жозеф начал выискивать сторонников при английском дворе, они быстро нашли друг друга.
Отец Жозеф сообщил, что герцога необходимо отозвать из Парижа. И как можно скорей. Леди Клэрик была не только безнравственна, но и хитра.
– Вы, наверное, слышали, – сказала она отцу Жозефу, – что теперь у нас идут страшные распри между пресвитерианцами и пуританами. [2] Это та секира, которая когда-нибудь сможет подсечь королевскую власть. Пока мятеж лишь тлеет. Раздуйте искру, и он вспыхнет, а его зарево будет видно Бэкингему даже из Франции!
Отец Жозеф счел совет мстительной леди настолько хорошим, что немедленно ему последовал. С ее помощью он добился встречи с вождями пуритан, пообещал им содействие французских кальвинистов (будучи сам остервенелым католиком), свел знакомство даже с Кромвелем и умудрился его тоже одурачить мнимым своим сочувствием к идеям «братьев пуритан». Конечно, он старался услужить собственному влюбленному и ревнивому патрону, однако при этом не понимая, что такое любовь, и вообще не в силах уразуметь, как из-за пары прелестных глазок и бурно вздымающихся грудей какой-то бабенки (да пусть она хоть тридцать раз королева, баба – она баба и есть!) можно так переживать. Другое дело – вопросы веры и религии. Другое дело – победа над грязными протестантами! Именно ради этой грядущей победы, в которую отец Жозеф верил так же свято, как в Писание, он и мутил английскую воду, как мог. И очень скоро его стараниями мятежи пуритан в Англии приняли поистине угрожающий характер, так что спустя две недели отец Жозеф вернулся в Париж с чувством исполненного долга. Бэкингем, который постоянно был в курсе дел своей страны, начал получать депеши, одна другой тревожней. Он, конечно, старался успокаивать принцессу Генриетту, однако сам был далеко не спокоен и с трудом скрывал уныние. Но главной причиной его тревоги и уныния было именно то, что он до сих пор ни разу не смог остаться наедине с королевой.
Повезло, что называется, неожиданно. Видимо, молитвы двух людей, снедаемых любовной тоской, смягчили непреклонное Провидение, и оно все же дозволило им встретиться.
Назавтра после того дня, как принцессе Генриетте пришлось покинуть в сопровождении своей свиты Париж и отправиться в Англию, ее брат король Людовик слег в лихорадке в Компьене. Королева была вынуждена проводить ночь вдали от него, и мадам де Шеврез тайком провела в ее гардеробную исстрадавшегося герцога. А потом закрыла за собой дверь с тайным вздохом, завидуя своей дорогой подруге, которой сейчас предстояло насладиться утонченными ласками Бэкингема, и в то же время хитренько улыбаясь, потому что самой-то ей выпадала возможность наслаждаться его ласками гораздо чаще. Да, покупая расположение герцогини де Шеврез, Бэкингем платил ей щедро, не скупясь! Другое дело, что повиновался он в равной степени необходимости и похоти, которая составляла неотъемлемую часть его натуры, но к королеве его влекла любовь, и Анна наконец-то – впервые в жизни! – поняла, что испытывает влюбленная женщина, находясь в объятиях влюбленного мужчины.
На другой день эти двое едва могли сдерживаться, чтобы не броситься друг другу в объятия. На их счастье, внимание общества было отвлечено на короля, который чувствовал себя все еще дурно и решил вернуться в Париж. Ради его прощания с сестрой был устроен большой праздник… Узнав новость, двое любовников задрожали от восторга, предчувствуя минутку (две-три-четыре-пять), которую смогут провести наедине. Однако, похоже, Провидение спохватилось и не пожелало более содействовать этому прекрасному адюльтеру.