Молодой человек растерялся. Он втайне надеялся на снисходительность Ричарда, даже ждал ее в глубине души, но этот почти небрежный вопрос показался совершенно диким после такого полного и позорного разоблачения.
– Ваше величество... Я...
– Погоди! – король опустил голову, и когда поднял ее, кузнец с изумлением увидел, что глаза монарха смеялись. – Так вот отчего тебя так любит моя матушка!.. Ты чем-то похож на нее, а раз так, то чем-то похож на меня.
Ричард поднялся и обвел свой шатер глазами, явно что-то отыскивая. Потом нахмурился и рявкнул, оборачиваясь к проему:
– Винсент! Винсент, чтоб ты провалился в преисподнюю прямо отсюда! Быстро ко мне!
Младший оруженосец короля, хотя и находился в это время довольно далеко от шатра, влетел туда почти мгновенно.
– Чтоб у тебя нос прирос к подбородку! Сколько раз я тебе говорил: оружие уносить нельзя! Куда ты, урод окаянный, подевал мой меч?!
– Ва... Ваше величество!.. – парень со страху едва мог выдавить из себя слово. – Но... вы были у ее величества, а... а я просто хотел наточить ваш меч, вы же сами приказали! А в шатре и другого оружия полно.
– Плевать я хотел на другое оружие! Наточить меч я тебе приказал еще вчера – думаешь, не помню? Давай его сюда и проваливай, пока я совсем не рассердился!
С этими словами Ричард выхватил у оруженосца меч и, когда испуганный воин исчез за пологом, вновь повернулся к Эдгару:
– Ну и что ты смотришь на меня с таким глупым видом? Прости, но я не хочу, чтобы при этом кто-то был, не то уже завтра Леопольд Австрийский, герцог Бургундский и все эти раззолоченные гуси, нацепившие на себя все тряпье, что нашлось в магометанских сундуках, насочиняют куплеты о том, как Ричарда Львиное Сердце вышиб из седла простолюдин! Я не доставлю им такого удовольствия... Да по правилам и не обязательно, чтобы здесь был кто-нибудь, кроме Господа Бога и нас двоих. Преклони колена!
Переставая верить в происходящее, Эдгар не упал, а рухнул на колени перед королем, все еще сомневаясь, а не снесет ли ему тотчас голову длинный королевский меч... Но над его склоненной головой прозвучали слова, произнесенные уже совершенно другим голосом – Ричард говорил, и каждое его слово словно отдавалось ударом колокола:
– Я, Ричард Плантагенет[43], милостью Божией король Англии, герцог Нормандии и Аквитании, граф Анжу, властью и правом, данными мне Богом, произвожу тебя, Эдгар, сын Раймунда Лионского, в рыцари! И да ниспошлет тебе Господь милость Свою и дарует славу твоему мечу! Встань, сир Эдгар, отныне ты – рыцарь, и твои будущие победы в твоих руках!
Молодой чловек едва почувствовал троекратное пркосновение тяжелого меча к левому, правому и вновь левому плечу. Все совершилось так быстро, так просто, почти обыкновенно... Но это было именно то, о чем он молился и мечтал до поры только в самых неясных снах, а в последнее время в самых дерзких своих надеждах.
– Ну вот! – Ричард знаком велел Эдгару подяться с колен и указал на кувшин и кубки: – Стоит выпить теперь за нового рыцаря.
– А можно и мне? Я радуюсь этому событию не меньше, чем вы оба!
В проеме шатра стояла Элеонора и со сдержанной улыбкой переводила взгляд с сына на вновь посвященного.
– Только не подумай, Ричард, что я пришла подсматривать! Просто мне надоело ждать, когда же ты принесешь обещанное вино. Я откинула полог шатра и увидала сира Эдгара на коленях, тебя с мечом...
– И наверняка этому не удивилась! – воскликнул король, подставляя третий кубок к двум первым. – Думаю, ты куда раньше меня догадалась...
– Я догадалась в тот день, когда Эдгар приехал в Кентербери, – королева подошла и ласково положила руку на плечо рыцаря. – Но не сомневалась, что ты в конце-концов восстановишь справедливость, сын мой...
– Могла бы сказать мне, – не обиженно, но с досадой заметил король. – А вдруг этот отважный лгунишка явился бы со своей исповедью в неподходящее время. Что если я был бы в самом мерзком расположении духа? Я же мог его убить!
Королева махнула рукой:
– О, что ты! Неужто я не знаю, в каком случае ты можешь убить, а в каком – нет? Ему это не грозило. На самый худой конец бедняге пришлось бы совершить еще пару подвигов, чтобы заслужить посвящение.
Глава восьмая
Дама сердца
Через некоторое время Элеонора вышла из шатра своего царственного сына вместе с молодым рыцарем. Эдгар так и не проронил ни слова с того момента, как меч короля трижды коснулся его плеч. С одной стороны, он понимал, что нужно бы поблагодарить Ричарда, поклясться в преданности делу Гроба Господня и пообещать сражаться с еще большей доблестью, а с другой стороны, никакие слова не казались ему достойными поступка короля и всего того, что только что произошло.
Он опомнился, только заметив, что они с королевой отошли уже довольно далеко и от английского стана, и от самого лагеря. Вокруг них простиралась расплавленная полуденным солнцем Акрская равнина, и воздух тек и струился вокруг, дрожа, размывая очертания камней, редких кустов, далекого силуэта городской стены.
– Странно! – проговорила Элеонора, первой нарушив молчание. – До сих пор я умела читать только мысли Ричарда. Но сейчас, мне кажется, я знаю, о чем думаете вы, мессир!
От этих слов юноша вдруг очнулся.
– Его величество говорил мне, что у нас с ним есть что-то общее. Хотя это едва ли так. Я думаю о том, что теперь мне, чтобы оправдать такую милость, видимо, придется погибнуть в бою...
– О, это лучшая смерть для любого рыцаря! – глаза королевы молодо блеснули, она щелкнула пальцами, как делала, развеселившись. – Но советую вам умереть в бою лет этак через сорок. А можно и позже: я убедилась, что и в старости можно найти немало радостей жизни... Но вы думали не только об этом. Вы решали, возможно ли вам теперь, став рыцарем, добиться руки принцессы? Ведь так?
Молодой человек вспыхнул. Что, в конце концов, за дело этой невероятной женщине до его сердца?! Однако глаза Элеоноры, ее поразительные темные глаза смотрели на него с такой лаской, что он смутился и отвел взгляд в сторону.
– Если вы о сарацинской пленнице...
– Ну конечно! Кроме нее, в лагере есть только одна принцесса – Алиса. Да и та вот-вот уедет во Францию, Филипп уже решил это. Но вы же не встанете на пути своего лучшего друга, как ни прекрасна эта француженка!
– Нет, – Эдгар ответил улыбкой на улыбку Элеоноры. – Да я о ней и не думал. Однако не могу же я просить руки пленницы?
Королева живо схватила его за локоть, снизу вверх засматривая ему в лицо:
– А вы бы попросили? Неужто, повидав ее один раз, вы потеряли голову?
– Нет, миледи! Хотя, возможно, да. В этой девушке есть что-то особенное. Я бы даже не сказал, что она поражает красотой, бывают женщины и красивее. Но в ней... в ней... Даже не знаю, как это сказать!
– Как бы это ни говорилось, мессир, но вам придется долго добиваться ее, если только ваше рвение вскоре не исчезнет, как обычно и бывает с мужчинами. Мой сын намерен вернуть Абризу Саладину. Женщину не пристало держать в заложницах, а если придется говорить с сарацинами о перемирии, то благородство короля, надеюсь, будет оценено. Правда, Саладин едва ли умеет быть благородным, но притворяться благородным, скорее всего, умеет. И, возможно, если мир будет заключен, султан и захочет упрочить его, отдав дочь в жены христианину.
– Но ведь не простому рыцарю! – воскликнул Эдгар и сам поразился горечи, прозвучавшей в его голосе. («Как странно! Мне даже не хочется спросить у Элеоноры о том, кто говорил с нею ночью, в ее шатре... – проступила и погасла почти случайная мысль. – Да и не признаваться же, что я их подслушал! В конце концов, может, это была Клотильда. В таком случае, избави Бог!»)
Элеонора вновь быстро взглянула на него:
– У германцев есть пословица: Аппетит приходит во время еды! Час назад вы были простым кузнецом. Я ведь не ошиблась, верно? А теперь вам мало того, что вы – простой рыцарь? Ну-ну? А что, если бы Абриза была не дочерью султана? Тогда вы бы на нее и не посмотрели?
– Возможно, – честно ответил Эдгар. – Но я уже посмотрел на нее. И теперь мне бы очень хотелось, чтоб она была мне ровней. Говорят, это даже прекрасно, когда дама сердца недоступна, когда ее происхождение стоит между нею и рыцарем. Возможно, но в этом отношении я вовсе не рыцарь! Я бы хотел иметь право обнять даму сердца и в конце концов назвать ее своей. Мой прадед Эдгар Овернский женился на дочери эмира. Эмира, а не султана. Ее тоже звали Абризой, и она вовсе не сочла, что бедный рыцарь не слишком знатен для нее. Но ведь и сам Саладин не родился наследником султана...
– Вот именно! – засмеялась королева. – Он просто-напросто самозванец*. А раз так, то дело за малым – победить его в битвах! Но он... О Боже милостивый! Что это?!
По равнине на них стремительно надвигалось большое облако пыли – кто-то скакал во весь опор. Дрожащий воздух мешал определить расстояние, но видно было, что всадник приближается с сумасшедшей скоростью.
По равнине на них стремительно надвигалось большое облако пыли – кто-то скакал во весь опор. Дрожащий воздух мешал определить расстояние, но видно было, что всадник приближается с сумасшедшей скоростью.
На Эдгаре не было боевых доспехов, однако меч висел у пояса, и рыцарь, не раздумывая, обнажил его, готовый защитить королеву от любой, какой угодно опасности.
– Погодите! – Элеонора сощурившись всмотрелась и вновь положила руку на локоть своего спутника. – На этот раз подвига не получится: это не враг, а ваш добрый товарищ сир Седрик. И, кажется, он везет какой-то подарок!
Седой Волк в полном боевом облачении, только что без гамбезона, подскакал вплотную к Эдгару и королеве и вздыбил своего громадного коня почти у них над головами.
– Здравствуйте, ваше величество! Добрый день, Эдгар! А не далеко ли вы забрались от лагеря?
– Вы-то, судя по всему, забрались куда дальше! – усмехнулся молодой человек. – И кого это вы притащили?
Он уже рассмотрел то, что издали привлекло острый взор Элеоноры: поперек седла позади старого рыцаря лежало нечто, напоминающее полосатый вытянутый мешок. На самом деле то был сарацин в полосатом халате и такой же чалме, причем халат был напялен на боевую кольчугу. Руки и ноги его были аккуратно связаны его же собственным поясом, разделенным на две части, а добрая половина чалмы ушла на то, чтобы приторочить пленника к седлу рыцаря.
– Откуда вы его взяли, сир Седрик? – сросила Элеонора, с любопытством рассматривая сарацина. – Вроде бы на мирного купца он не похож.
– Стал бы я таскать в лагерь купцов! – обиделся Седой Волк. – Они и сами все время вьются вокруг нашего стана, не хуже ос или мух! А это – весточка от Саладина, чтобы мы не забыли о его существовании. Я поехал с утра к реке – захотелось искупаться. Смотрю – а берег-то по другую сторону истоптан лошадьми... Кто-то подъезжал совсем близко к лагерю, и лошади, по следам видно, были не вьючные, а боевые. Поехал по следу. Слышу, птицы за рощей вопят – значит, кто-то есть там. Ну и я решил не таиться – ведь следов было по меньшей мере десяток, не испугаются же они, решил я, одного-единственного рыцаря! Правда, не так давно Эдгар со своим молочным братцем распугали такую же добрую компанию, наскочив на них в чем мать родила, зато с топорами... Ну, эти оказались не из пугливых – все вдесятером на меня и кинулись, прямо из-за деревьев, да еще вначале выпустили полдюжины стрел – вон, в щите у меня так одна и торчит. Я понял, что это разведчики – они крутились вокруг лагеря, чтобы проверить нашу бдительность, а может, кто знает, у них здесь есть и лазутчики... Поэтому решил одного привезти живым. Пускай наши предводители с ним побеседуют, тем более, и переводчики есть – вон, у Эдгара служит этот парнишка, со стены... Так что моему бедному коню вместе с моей тушей пришлось тащить еще и этого красавца.
– А куда делись остальные? – спросил Эдгар, усмехаясь, потому что ответ хорошо знал.
– А куда же их девать! – Седрик пожал мощными плечами под сетью толстых железных колец. – Там они и остались. Все девять. Даже отсюда слышно, как радуются вороны!
Элеонора, запрокинув голову, смотрела на гиганта с восхищением, которого и не собиралась скрывать. Даже легкое покрывало соскользнуло с ее головы, открывая обвившие голову толстые косы. В ярком солнечном свете они отливали старой бронзой.
– Вот! – проговорил Седрик и с юношеской легкостью соскочил с седла. – А я-то думаю, куда девать эту штуковину?
И он отцепил от пояса тонкий золотой обруч, украшенный россыпью мелких рубинов.
– Знаете, бедуины обожают таскать на головах платки. А среди этих разбойников как раз было двое бедуинов. И у одного вместо обычного шнура платок был подхвачен этой вот золотой пустяковиной. Я сперва снял ее мечом с его подлой башки, а потом снял и саму башку, но обруч остался чистеньким. Думал, ведь и девать-то мне его некуда. А сейчас вижу, что он очень подойдет к вашим волосам, леди Элеонора. Если только вы не сочтете это дерзостью с моей стороны.
– Отчего же? – она взяла украшение и подняла вверх, любуясь игрой солнца в алых камнях. – Вас не было на турнире, мессир, – понятное дело, вы боялись перекалечить наших рыцарей. А я, признаюсь по совести, ждала, что вы завоюете какую-нибудь награду и подарите своей королеве. Но теперь вы оправдались. Благодарю!
Элеонора надела обруч и только после этого небрежно поправила свое покрывало.
– Я рад, что угодил вам! – Седрик поклонился, и впервые Эдгар заметил в его громоздкой фигуре, в его всегда таких твердых и точных движениях некое изящество, будто вся лишняя тяжесть вдруг слетела с него в это мгновение. – Однако надобно ехать. Боюсь, я слишком сильно скрутил сарацина – не хочу, чтобы он умер, не доехав до лагеря.
Прыжок в седло, и вот уже пыль, заклубившись, осела там, где проскакал Седой Волк на своем огромном коне.
– Видите, кому-то еще могу нравиться и я! – задумчиво произнесла королева, трогая пальцем подарок рыцаря. – И самое смешное, что мне это до сих пор приятно. Мы, женщины, неисправимы, мессир! Подумайте, прежде, чем навсегда связать себя с женщиной...
– Вы нравитесь, по крайней мере, еще одному мужчине, котрого я хорошо знаю, – улыбаясь, заметил Эдгар. – Если только возможно называть его мужчиной.
– Это вы о ком? – с живостью осведомилась королева.
– О моем оруженосце Ксавье, которого вы, ваше величество, услали на Кипр. Он влюблен в вас и почти этого не скрывает!
Элеонора расхохоталась.
– О, вот тут вы правы, Эдгар... Называть маленького Ксавье мужчиной едва ли возможно. Но я все равно рада, что он меня любит.
Часть V. ПОРАЖЕНИЕ САЛАДИНА
Глава первая
Кровь правоверных
В синем бархате ночного неба, сплошь исколотого звездами, пронесся и пропал огненный след. Потом второй, потом еще... Некоторые верят, что звезды падают, когда души людей уносятся, покинув плоть, в иной мир. Отчего же тогда их так мало? Весь небосвод должен быть в этих огненных искрах!
«По крайней мере сегодня!» – подумал султан и отошел от окна.
Его громадная армия стояла лагерем у подножия Рожковых гор, в пяти переходах от Птолемиады. Здесь находилось большое селение, в котором сто лет назад, до прихода крестоносцев, жили мирные ремесленики. И при крестоносцах они остались здесь жить, но рядом выросло еще одно, почти такое же селение, – уже христианское, где тоже укоренились ремесла – жители разводили лен и занимались ткачеством, а также научились у соседей-магометан делать цветную эмаль и украшать ею всевозможные глиняные поделки.
Когда султан со своим войском пришел в эти места, христиане исчезли. Большинство из них не успели уйти – частью их перебили, частью угнали на невольничьи рынки Дамаска. Но странно – вскоре стали исчезать и жители соседнего селения – правоверные магометане. Они уходили сами, собирая нехитрый скарб и навьючивая его кто на ослов, кто на лошадей у кого что было. То ли их напугали несколько больших сражений, которые произошли, правда, не здесь, а на близлежащей Акрской равнине, но заставили думать, что война подошла очень близко, и это может стать опасным. То ли воины, занявшие все окрестности, слишком донимали собратьев по вере, изымая все, что ни было у тех съестного и мало-мальски ценного. Так или иначе, за год селение опустело.
Салах-ад-Дин поселился в доме муллы, который, пожалуй, один не ушел из селения. Вернее, ушел, но не так: он умер вскоре после прихода сюда армии. Его старуха-мать осталась жить в низкой глинобитной хижине, прилепленной к дому, и каждое утро ее заунывный голос прерывал вой шакалов в горных ущельях – она молилась, одновременно оплакивая всех своих умерших близких. Мулла и муэдзин, сопровождавшие армию султана, злились на старуху: приходила пора утреннего намаза, а их призывы к правоверным заглушал этот старушечий плач. Приходилось посылать к ней кого-то из воинов, чтоб настойчиво попросить замолчать.
В опустевших домах жили мамелюки[44] султана, его свита, наиболее отличившиеся в битвах воины. Часть построек отвели для раненых, в некоторых хранили оружие и продовольствие. Вместить всю армию, даже десятую ее часть, оба селения не могли, и воины в основном ютились в палатках, густо окруживших каменные и глинобитные домишки. Обычно вечерами почти перед каждой палаткой зажигались костры, с разных сторон доносились звуки песен, где-то заводила плач зурна.
Эта ночь наступила в молчании. Огни затеплились лишь там, где разложили костры караульные, обязанные это делать даже при полной луне. Не было слышно голосов, никто не бродил меж палатками, как бывало всегда. И это глухое, враждебное молчание казалось осязаемо плотным, оно давило, вызывая безотчетный страх и желание закрыться в дальней комнате дома, где вообще не было окон.
Салах-ад-Дин Юсуф ибн Айюб, великий султан Египта, Сирии и Палестины, в детстве боялся таких глухих молчаливых ночей. Он боялся оставаться один в темноте, боялся теней, пляшущих на стене комнаты, когда в лунную ночь за окном метались летучие мыши, иногда шурша кожистыми крыльями по деревянной панджаре[45]. Его пугали чьи-то тихие шаги внизу, под стеной дома, и скрип одинокой телеги, зачем-то влекомой по пустой ночной улице. Ночь представлялась маленькому Салаху живым опасным существом, готовым напасть в тот момент, когда от страха перед нею начинает кружиться голова и ноги слабеют, когда сознаешь, что убежать невозможно.