Салах-ад-Дин Юсуф ибн Айюб, великий султан Египта, Сирии и Палестины, в детстве боялся таких глухих молчаливых ночей. Он боялся оставаться один в темноте, боялся теней, пляшущих на стене комнаты, когда в лунную ночь за окном метались летучие мыши, иногда шурша кожистыми крыльями по деревянной панджаре[45]. Его пугали чьи-то тихие шаги внизу, под стеной дома, и скрип одинокой телеги, зачем-то влекомой по пустой ночной улице. Ночь представлялась маленькому Салаху живым опасным существом, готовым напасть в тот момент, когда от страха перед нею начинает кружиться голова и ноги слабеют, когда сознаешь, что убежать невозможно.
Отголоски этих детских страхов жили в его душе и по сей день, хотя он скорее умер бы, чем сказал об этом кому-нибудь. Но иной раз, когда в полной ночной тишине вдруг раздавался какой-то непонятный звук, напоминающий о тех давних ощущениях, он содрогался и весь покрывался холодным потом, так что иногда пот зримо выступал на его висках и на лбу.
Молчание этой ночи казалось Саладину особенно жутким. Потому что на сей раз оно имело причину. Огромный стан его армии молчал, полный укора, а быть может, ненависти...
За дверью прошуршали шаги, и султан поймал себя на том, что наполовину вытащил из ножен саблю. А ведь там уж никак не могло быть никого чужого! Караулы стояли и вокруг его дома, и на всех прилегающих к нему улочках, да и весь лагерь был надежно охраняем. Чего же он боится? Он знал, чего. Сейчас, сегодня, после того, что случилось, даже самые преданные ему люди, быть может, уже не так стремятся хранить его жизнь! И в палатках, окунувшихся в ночное молчание, тихо-тихо, одними губами люди говорят друг другу:
– Для чего нам сражаться и умирать за того, кто своей волей предал жуткой смерти почти три тысячи правоверных? Если золото султану дороже тех, кто готов был идти за ним хоть в огонь, то для чего нам такой султан?
Шаги за дверью смолкли, и кто-то осторожно в нее постучал.
– Войди! – резко сказал Салах-ад-Дин, огромным усилием заставляя себя оторвать руку от эфеса сабли и перенести на свой шелковый широкий пояс. (Если что, можно мигом вновь схватиться за саблю, а выходит она из ножен за одну долю мгновения – он долго выбирал для себя именно такую).
В дверях, освещенный небольшим светильником, который он держал в поднятой руке, стоял Асад-Ширали, один из его мулюков. Он был не только одет, но и в боевой кольчуге, которую никогда не надел бы просто ради внушительного вида. Значит, он чего-то опасается.
– Великий повелитель!
Кажется ему или на сей раз традиционное обращение звучит как-то мрачно-насмешливо?.. Конечно, кажется. Асад-Ширали суров и сдержан, если что, он скажет в лицо. А что скажет?
– С чем ты пришел? – спросил султан.
– Мулюки спрашивают, объявишь ли ты наутро сбор и пойдем ли мы на христианский лагерь?
Салах-ад-Дин с трудом удержал готовые сорваться с губ бранные слова.
– Идти на их лагерь? Сейчас?! Они хотят, чтобы я угробил больше половины армии? Или им это нужно, чтобы потом меня же в этом и обвинить?
Он говорил почти спокойно, и, как обычно, его напускное спокойствие произвело должное впечатление. Если бы он показал одолевший его гнев и тайный страх, Ширали мог возмутиться. Но он лишь покачал головой:
– Великий султан! Минувшим днем ты допустил убийство почти трех тысяч правоверных. В лагере ропщут. И если мы тотчас не сумеем отомстить за их смерть...
– Мы не сумеем! – твердо оборвал мулюка Саладин. – Лагерь христиан хорошо укреплен. Их много, и они успели оправиться после долгих битв за Акру. Вождем войска избран король Ричард, а он умеет побеждать, даже когда их много меньше, чем нас. Но сейчас их не меньше. И я не поведу армию на верную гибель!
Большие черные глаза Ширали сверкнули и погасли:
– Но отчего же тогда ты допустил смерть пленных, когда можно было их выкупить?
– Я не верил, что король христиан действительно убьет их.
Понял ли преданный военачальник, что султан лжет ему? Нет-нет, Салах-ад-Дин отлично понимал, ЧТО делает. И понимал, что если Ричард Львиное Сердце не совершит последний страшный шаг, то другие вожди христиан заставят его это сделать.
Прошел месяц с тех пор, как к нему, Салах-ад-Дину, прибыли эмиры из осажденной Акры и изложили условия сдачи города. И он принял эти условия. Через тех же эмиров пообещал отпустить две тысячи христинаских воинов, плененных им в нескольких битвах, выдать захваченное магометанами Древо Животворящего Креста и выплатить двести тысяч золотых червонцев. Он дал слово, и христиане отпустили эмиров и шейхов Акры, часть ее жителей и гарнизона, оставив в заложниках две тысячи семьсот пленных.
Давая обещание, Саладин знал, что не выполнит его. Двести тысяч червонцев? Да на это можно вооружить еще такую же армию! И отдать их христианам? А пленные? Это ведь не захваченные в городах перепуганные купцы или мастеровые. Тех давно продали на невольничьих рынках. В темницах султана, в крепких цепях ждали своей участи только сильные воины и рыцари, готовые вновь вооружиться и встать против его армии. Люди султана старательно распространяли вблизи захваченных крестоносцами городов вести о том, что многие плененные Салах-ад-Дином христиане приняли ислам и встали под его знамена. Это была ложь. За все время противостояния таких случаев было пять или шесть. Даже в темницах, получая самую скудную пищу и нарочно подсоленную воду, изнывая в тяжелых цепях, оставлявших кровавые следы на руках и ногах, измученные и истощенные, христианские рыцари смеялись над всеми обольстительными предложениями. И умирали, осеняя себя крестным знамением, со словами: «Господи! Приими душу мою во Царствии Твоем!» Нет, нет, отпущенные на волю, они снова пошли бы воевать с ним, Салах-ад-Дином. Что до Древа Животворящего Креста, то оно почему-то внушало султану особенный гнев и одновременно особенный трепет: он знал, что ничто так не воодушевляет его врагов, как одно только упоминание о Кресте, на котором умер Тот, Кому они молятся...
Месяц султан вел переговоры с послами Ричарда. Просил подождать, предлагал иные условия, обещал вновь все обдумать. И снова и снова вопрошал самого себя: обязан ли он сдержать данное слово? И спасти тех, кто, сдаваясь на милость победителей, верили, что он, Салах-ад-Дин, выкупит их жизни?
Чтобы не мучиться сомнениями относительно плененных христиан, султан вскоре приказал умертвить их. И тогда впервые в глазах некоторых из своих приближенных прочитал изумление и гнев... Отдавая этот приказ, он как бы объявлял смертный приговор и своим единоверцам, оставшимся в руках неверных.
В этот день, в тот день, за которым наступила эта зловещая, полная молчания ночь, на равнину вблизи его лагеря вывели мусульманских пленных. В оковах, под охраной конных христианских воинов, они несколько часов простояли под яростным солнцем. И дважды выезжал герольд и, протрубив в рог, кричал на достаточно чистом арабском языке:
– Султан Египта! Исполнишь ли ты слово, данное христианским королям?
Ответом была тишина.
В час, когда солнце начало нисходить к западу, и тени стали вдвое длиннее предметов, которые их отбрасывали, от стоявшей позади пленных толпы воинов отделилась шеренга лучников. Они остановились в двадцати шагах от обреченных, замерли, ожидая команды, и когда выехавший вперед рыцарь на коне взмахнул мечом, густой дождь стрел замелькал в воздухе...
Нет, нет, Саладин солгал сейчас Ширали! Он ЗНАЛ, что пленные умрут. И его воины, что встретили эту ночь молчанием и не разжигали костров, тоже ЗНАЛИ это...
– Так что же, великий повелитель? – голос Асада-Ширали был по-прежнему спокоен. – Мы как-нибудь ответим на гибель наших братьев?
Султан, сделав над собою усилие, повернулся к военачальнику спиной и, промерив команту шагами, снова встал возле окна.
– Сейчас крестоносцы отдыхают, – проговорил он. – После взятия Акры они восстанавливают силы, но потом тронутся дальше. Цель их – Иерусалим, и они пойдут к нему. Значит, их снова ждут длинные переходы, безводные равнины, изнуряющее солнце. А главное: если сейчас они упоены победой и верят в благополучное будущее, то дальнейшие бедствия пути ослабят эту веру. Вожди их вновь начнут ссориться друг с другом. И тогда мы опять станем нападть на их армию, тревожить их на каждом переходе, настигать их обозы и забирать их продовольствие, убивать отставших. Когда же они ослабеют в пути, мы сможем дать сражение, потом, если будет нужно, другое. И постепенно мы разобьем их!
– Ты уверен в этом?
– Да.
– Лгал ли он на этот раз? Быть уверенным он не мог, но за все годы своего правления, своих походов и своих побед не раз убеждался – медленная победа всегда вернее победы скорой...
– Кровь правоверных! На нем кровь правоверных! Смотрите, мусульмане, это он убил ваших братьев!
Салах-ад-Дин вздрогнул и отшатнулся, отпрянул от окна. В свете укрепленного на стене факела по двору метнулась черная тень, потом остановилась, и он увидел старуху, мать муллы, вставшую прямо под окном и вскинувшую вверх сухие руки со сжатыми кулаками.
– Вся их кровь падет на твою голову, нечестивец! – кричала женщина, и ее глаза сверкали из глубоких глазных впадин. – Ты предал тех, кто молился тебе, как пророку! Убийца!
– Пойти и унять ее? – глухо спросил Асад-Ширали.
Саладин покачал головой:
– Как ты ее уймешь? Не убивать же? Пускай кричит. Устанет и замолчит сама.
Но старуха не умолкала, и в конце концов к ней подошел один из стражников и схватил за руку, чтобы увести со двора. Она завизжала, вцепившись ему ногтями в лицо. Стражник отшвырнул ее, она кинулась снова и... напоролась на выставленную вперед саблю. Потом воин осторожно вытер помутневшую сталь краем оставшейся в его руках черной чадры и, воровато глянув вверх, на окно, наклонился, чтобы поднять съежившееся возле его ног тело.
– Вот видишь, – сквозь зубы произнес Салах-ад-Дин, глядя в лицо Ширали. – И у правоверного воина не хватает выдержки. У христианских князей и королей ее меньше: наши воины привыкли просто повиноваться и делать свое дело, а этим горделивым властителям всегда хочется больше, чем им дано, и больше, чем им удается. Нужно ждать, пока они покинут лагерь и выступят в поход.
Глава вторая
Соблазнитель
Мутный сон овладел султаном только к рассвету. Ему снилось, что он скачет вдоль непрерывной гряды высоких, красных, как песок пустыни, скал. Скачет, что есть силы понукая коня, терзая его бока шпорами. А за ним, воя, мчится старуха в развевающихся черных одеждах. Она не просто бежит, но несется громадными скачками, все ближе и ближе его настигая. Он оборачивается, видит ее оскаленные зубы (Вздор! Мать муллы была совершенно беззубая...), видит, как сверкают волчьи глаза в черных глазных впадинах. Конь хрипит, шатается. Вот споткнулся... И Салах-ад-Дин понимает, что страшная фурия сейчас его настигнет.
Струи холодного пота облили его лицо. Он закричал и открыл глаза. За окном звучал монотонный голос муэдзина, призывающий к утреннему намазу.
Султан отыскал и постелил на каменный пол молитвенный коврик, опустился на колени. Но молиться не получалось – холодной волной душу накрывала тень пережитого во сне страха. «Неужто проклятая старуха теперь станет призраком тревожить меня?» – промелькнула неприятная мысль.
Час спустя, умывшись, он спустился в небольшой садик, устроенный между домом муллы и восточной стеной мечети. Там его ждал накрытый для трапезы столик – свежая большая лепешка, пара испеченных в золе голубей, изюм и кувшин воды. Султан ожидал, что сюда явятся и его военачальники – требовать того же, чего требовал вечером Асад-Ширали, однако никто из них не пришел. Вместо этого слуга вскоре доложил, что прибыл из Дамаска Муталиб-аль-Фазир, постоянный поставщик оружия, и хочет, чтобы султан его принял. Поскольку Муталиб привозил не только отменные сабли, кинжалы и пики, но и самые последние сведения о настроениях подвластных Саладину эмиров, шейхов и мулюков, его просьбу следовало удовлетворить. Дамасский торговец был опытным шпионом, к словам которого султан всегда прислушивался, тем более, что сейчас он вовсе не был уверен в безграничной преданности своих вассалов.
– Пускай войдет! – бросил он слуге, брезгливо отряхивая полу халата, хотя на ней не было ни крошек, ни капель воды. – И принеси для него скамейку: когда он пытается сидеть на подушках, они разъезжаются под его задом!
Купец вошел, по обычаю прогибаясь перед султаном, усердно сложив руки под черной метелкой своей хилой бороды. Но эта угодливая поза вовсе не обманывала Саладина – он знал, что Муталиб на самом деле не испытывает к нему почтения, он никого и ничего не почитает, кроме золота. А золото султана таяло, как сахар на жарком солнце – армия требовала новых и новых расходов. (Как уж тут отдать неверным двести тысяч червонцев?!) И, тем не менее, покуда есть чем платить за дамасскую сталь и за доносы на неблагонадежных эмиров, этот чернобородый проходимец будет низко кланяться и льстиво улыбаться. А как же иначе!
– Да продлит Аллах твои дни и да пошлет тебе великих побед, о солнце правоверных!
Эту заученную фразу все повторяют более или менее фальшиво. У Муталиба выходит как раз неплохо: он и не пытается скрыть, что просто говорит то, что говорить положено, чтобы затем перейти на самый естественный тон.
– Здравствуй, здравствуй, купец! – приветствовал Салах-ад-Дин своего поставщика. – Ну, и как довез ты сюда свой товар?
– О, на этот раз безо всяких помех, великий султан! Неверные разнежились, отдыхают и не спешат перекрывать дороги к этим горам. Думаю, ты будешь доволен.
– Буду доволен, если ты усвоишь наконец, что я именую себя не султаном, а мулюком[46]. Ладно, это не так уж важно. Ты слыхал о том, что учинили неверные?
– Слыхал, слыхал.
Муталиб даже не попытался изобразить на своем лице скорбь. Он знал, что Саладин ему не поверит. Да и к его чертам такое выражение подошло бы меньше всего. Лицо торговца было будто только что вылеплено из светлой глины и не успело высохнуть: оно постоянно блестело – особенно его крупный, крючковатый и толстый нос, так сильно выдававшийся вперед, что когда купец пил, кончик носа нередко становился мокрым. Глаза у него, напротив, были маленькие, но очень острые и живые – в них то и дело блестели искорки, и взгляд их мог так быстро скользить по лицам и предметам, что за ним бывало трудно уследить. Круглые высоко поднятые брови придавали лицу Муталиба немного удивленное выражение, а чуть выпяченная нижняя губа делала его недоумевающе-вопросительным. В целом это лицо, хотя и некрасивое, вовсе не казалось отталкивающим: Саладин слыхал, что, приезжая в христианские земли, купец пользуется неизменным успехом у женщин. Может, они и здесь его жалуют, но между правоверными об этом не принято говорить...
– Я знаю, какие условия тебе ставили христиане, – проговорил купец, чуть заметно вздыхая. – И понимаю, как трудно было их принять. Конечно, ты мог бы и не убивать христианских рыцарей. Мог бы даже отдать их в обмен на своих.
В глазах султана мелькнул и погас гнев. В конце концов, Муталиб не мулюк и не воин – пускай его болтает, что захочет!
– И чтобы они снова подняли против меня оружие, да? – усмехаясь, спросил он купца.
Быстрые глаза Муталиба остановились на лице Салах-ад-Дина – в них было сожаление:
– Но ведь среди пленников-мусульман, которых вчера умертвили на равнине, тоже было немало воинов, и они тоже стали бы сражаться против христиан! Или ты ценишь своих воинов не так высоко, как воинов короля Ричарда? Да, впрочем, разве нельзя было вернуть ему рыцарей, которые уже никогда не смогли бы сражаться?
– Что ты хочешь сказать, купец? – резко спросил Саладин.
– Ты отлично меня понимаешь. Или тебе неведомо, как сделать человека неспособным держать в руках оружие? Всего лишь подрезать жилы там, где нужно, сломать ногу в таком месте, где она не срастется правильно, обрубить несколько пальцев...
Теперь султан не стал сдерживаться:
– Послушай, Муталиб! Ты знаешь, что ради твоих услуг, и не только поставок оружия, я многое от тебя терплю. Но не смей делать меня дураком! Или ты думаешь, что я воображаю дураком Ричарда? Он что же, счел бы свои условия выполненными, если бы я возвратил ему калек вместо крепких, здоровых мужчин?!
Купец спокойно выслушал и ответил с самым невозмутимым видом:
– А разве в поставленных христианами условиях это было оговорено? Они не смогли бы тебя упрекать. Да и потом, увечия могли быть получены в боях. А кто и что говорит – поди-ка докажи!
– В этом случае Ричард тем более прикончил бы наших пленных. Я слышал, что он сам до последнего момента не желал убивать безоружных – на этом настояли другие вожди христиан. А если бы я перекалечил его рыцарей, взбесился бы и он!
Муталиб согласно закивал:
– Правильно! Но мусульмане уже не смогли бы упрекать тебя в том, что ты ничего не сделал для освобождения пленников! Ты отдал христианам их братьев, а они взяли и перебили наших... Кто тогда был бы в глазах правоверных убийцей и клятвопреступником?
Лицо Салах-ад-Дина омрачилось. Может, Муталиб и прав, давая свои, как обычно, дьявольские советы?.. Но неужто он когда-нибудь станет им следовать?
– Ладно, – усмехнулся султан. – Но выдача пленных была лишь частью договора о сдаче Акры. А деньги? Из каких таких сундуков я платил бы тебе за твои сабли и мечи, если бы отдал неверным собакам сумму, которую они требовали? И ведь эту сумму назвали подлые эмиры, перепуганные до смерти! Им было важно только, чтобы их отпустили из осажденного города и позволили увезти свое барахло и гаремы! Тьфу! Может, Ричард потребовал бы в два раза меньше...
– Но ты бы все равно не уплатил, да? – в черной бороде купца блеснули мелкие желтоватые зубы. – Денег-то, конечно, жалко. Но для этого нужно научиться делать фальшивое золото. Христиане жадны – они не тратят здесь золотых червонцев, собираясь тащить их в свои страны. Тебе бы надо доставить хорошего алхимика из Дамаска. Глупые алхимики пытаются получить настоящее золото и ищут философский камень, которого нет и никогда не было, а умные алхимики составляют сплавы желтого цвета, которые очень даже похожи на золото, очень даже! Конечно, разобраться можно, но ведь если бы король Ричард роздал твое золото своим князьям и баронам, они, обнаружив обман, скорее всего, Ричарда бы в нем и обвинили.