– Поди вон с такими советами! – закричал Саладин. – Только мне и не хватало заняться подделыванием денег, будто я базарный пройдоха! Да и те такого не делают. Хочешь замарать мое имя перед своими и перед чужими?
– Я только рассуждаю вслух! – спокойно заметил купец, нисколько не испуганный вспышкой повелителя правоверных. – Твое право выбирать, твое право. Тут есть и другие возможности. Скажем, уплатить тысяч сорок и сказать, что пока больше нет. А ты, мол, король Ричард, отпусти большую часть наших людей – я ведь стараюсь, ищу деньги, ну так и ты не будь слишком суров... Ведь сам говоришь, что Львиное Сердце не любит быть жестоким с пленными. Опять же, в глазах своих ты тогда был бы не обманщиком, а обманутым, если бы все же христиане осуществили свою угрозу. А так получается, что они осуществили ее законно!
– Я этого и не отрицаю, – Саладин взял себя в руки и уже спокойно встретил очередной колючий взгляд поставщика. – Но ведь было еще одно требование...
– Какое это? Ах да, да! Древо!
Султан кивнул:
– Да. Древо, будь оно проклято!
Купец непонимающе развел руками:
– И отчего тебе оно так нужно? Ну и отдал бы...
– Нет! – зло бросил Саладин.
– Хм... Ну... В конце-концов, разве в рощах за этими горами не растут подходящие деревья? Что стоило бы сделать такой же крест, запачкать землей, просушить в большой печи, словом, придать ему вид очень старого?.. И выдать христианам: вот вам ваша святыня, молитесь, сколько вам потребно!
Салах-ад-Дин нахмурился. В своем цинизме купец постоянно переходил границы, и это порой почти переполняло чашу терпения. Чувство меры было совершенно не свойственно Муталибу.
– Крест для них не просто дерево, – ровным голосом, будто учитель нерадивому ученику, объяснил султан. – Он для них действительно творит чудеса. Исцеляет, приносит откровения.
– Я тебя умоляю! – всплеснул руками купец. – Да если они будут верить, что отданная тобою деревяшка – тот самый крест, то он будет их исцелять и приносить всякие дурацкие откровения. Дело ведь только в том, что сам человек себе внушает. Неужто ты, такой мудрый и опытный, веришь, будто две пересекающиеся доски способны творить чудеса?
Саладин расхохотался:
– Тут уже дело не в том, во что я верю! Дело в том, во что, в конце концов, веришь ты... Я знаю, что ислам ты принял только ради выгодной торговли в Дамаске и твоих темных делишек, до которых мне не было и нет дела. Знаю, что ты – еврей и не веришь в Аллаха...
– А вот это уже позволь, великий султан! – воскликнул купец, и на этот раз его небольшие глазки загорелись хищными красными искрами. – Я – правоверный магометанин и не нарушаю законов. Ведь ты же принимаешь под свои знамена христиан, принявших ислам? Правда, слыхал я, что таких находится очень-очень мало... Но отчего же еврею нельзя быть мусульманином? И то, во что или в кого я верю, ведь не смущает тебя, когда ты покупаешь у меня жизни своих подданных? Разве я не помог тебе год назад раскрыть заговор в Рамле? Разве ты не узнаешь от меня, кто и что говорит о тебе и твоих деяниях в разных городах твоих владений? Когда я доношу тебе на правоверных, ты не думаешь о том, крепка ли моя вера?
– Мне плевать на твою веру! – вырвалось у Саладина. – Верь на здоровье в свои Золотые врата и в мессию, это меня не касается. Но я не хочу, чтобы ты поучал меня, как совершать гнусности, оправдывая это государственой необходимостью.
Он смотрел в небольшие глазки купца и ясно читал в них: «Да-да! И это говорит тот, кто позволил убить на виду у своего войска почти три тысячи правоверных, пожалев золото и побоявшись выдать пленных...»
Но вслух Муталиб сказал совершенно другое:
– Сказать по чести, великий султан, солнце правоверных, я человек маленький, и не моего ума дело, кто прав и кто не прав в своей вере. Вон христиане утверждают, что мессия уже пришел, потому и поклоняются деревяшке, которую тебе так жаль им отдать.
Салах-ад-Дин снова засмеялся:
– А ты разве не слыхал, что те, кто первыми уверовали в Христа, были как раз евреи? И их было не так уж мало!
На этот раз султан наконец попал в цель. Случилось то, чего ему давно и очень хотелось: лицо купца исказила неподдельная злоба, даже его полные губы задергались и искривились.
– Те, кто тысячу с лишним лет назад поклонились распятому, перестали быть евреями! – взвизгнул Муталиб. – Мессия не мог придти сразу ко всем народам – он придет только к народу избранному. И он не может быть умертвлен вместе с разбойниками – он будет царствовать над миром!
– И это говорит тот, кто по утрам творит намаз и повторяет: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его!»[47] – воскликнул Саладин почти весело. – Так-то ты принял ислам!
Лицо купца тотчас приняло обычное выражение. Он чуть заметно улыбнулся в свою бороду:
– Чем же я плохой мусульманин, о великий слутан? – вкрадчиво спросил Муталиб. – Ведь то, что может случиться в будущем, не касается того, что есть в настоящем! И то, что пророки уже пришли, а мессия, вероятно, еще придет, разве мешает верить в Аллаха? Ведь это просто имя Бога.
– Единственное имя! – тут в голосе Салах-ад-Дина прозвучала ярость. – И тот, кто лицемерит в угождении ему, подлежит каре! Берегись при мне оскорблять мою веру, собака! Я могу в конце концов найти себе других осведомителей...
– Да сохранит меня Аллах от дерзости в отношении тебя и наей святой веры, повелитель! – на этот раз купец очень убедительно изобразил глубочайшее почтение. – Я, поверь, чту Коран и пророков больше, чем иные, рожденные в этой вере – я куда лучше понимаю, как важна вера...
– Довольно, – резко бросил султан. – Я не хочу говорить с тобой о вещах, в которых ты вряд ли смыслишь больше моего. Но мне кажется, ты приехал с каким-то делом, а не только с новыми саблями и кинжалами.
– Это действительно так. – Муталиб быстро зыркнул по сторонам, будто проверяя, не подслушивают ли их. – Есть люди, которые хотели бы с тобой встретиться, великий султан. Встретиться и предложить хорошую помощь.
– В борьбе с христианами?
– Скажем так.
Губы Салах-ад-Дина вновь брезгливо покривились. Он давно знал, что у Муталиба есть связи с самыми разными людьми, с разными властителями. Но это...
– Ты ведь говоришь об ассасинах? Ведь так? – не скрывая презрения спросил султан.
И был удивлен, услыхав ответ:
– Нет, мой повелитель. Я не заключаю союза с теми, кого считаю неспособными победить. Старец горы, вернее, все поколения старцев ставят себе одну лишь цель: поработить души людей страхом и с его помощью завоевать власть. Но страх в конце концов порождает хитрость, и тот, кто мнит себя всесильным, оказывается обманут. Убийства и устрашение – оружие тех, кто не верит в свою силу. Нет, нет, я говорю о тех, которые могут гораздо больше. И эти люди хотят того же, чего и ты. Вымести христиан из пределов твоих владений. Правда, – и тут Муталиб едва заметно ухмыльнулся. – Эти союзники сами христиане. Вернее, так себя называют.
И тут Саладин наконец понял:
– Тамплиеры!
Купец улыбнулся и наклонил голову:
– Да, мой господин. Тамплиеры. И никто не окажет тебе сейчас столь верной помощи.
Султан нахмурился:
– Я уничтожил не одну сотню рыцарей Храма. Они не могут стать моими союзниками. Жерар де Ридфор ненавидит меня как злейшего врага.
– О нет! – покачал головой Муталиб. – Его злейший враг – король Ричард. И другие христианские короли. Да, среди тех, кто выстроил замок на месте Соломонова храма, есть настоящие христианские рыцари, которые хотят сражаться во имя Креста. Но это воины. Те, кто возглавляет Орден, хотят совсем другого.
Султан вновь сморщился в брезгливой гримасе:
– По-моему, они хотят только золота. В этом-то, как видно, ты с ними и сошелся!
– Да, повелитель. Потому что золото – это то единственное, что ведет к власти неограниченной и полной. К власти над миром. Пока люди еще поклоняются своим дурацким выдумкам – чести, долгу, верности, любви, до тех пор существует сопротивление этой силе. Но со временем выдумкам придет конец. И тогда будет властвовать тот, кто сможет все купить. Потому что без этих выдуманных святынь все станет продаваться! Орден Храма создан ради накопления богатств, и я уверен, что они преуспеют в этом, потому что умеют хранить тайны даже от своих братьев – от тех, кто не понимает истинной их цели и умеет только махать мечом, как все дураки-христиане...
Саладин вдруг почувствовал, как к его горлу приливает та же холодная волна, что накрыла его при утреннем пробуждении. Волна страха. Откуда это? Неужто он боится этого болтуна?
– Я слыхал о тамплиерах и другое, – произнес он, опуская глаза, чтобы купец не видел их выражения. – Слыхал, что их вожди стремятся к тайным знаниям, учатся колдовству и умеют вызывать дьявола.
Муталиб охотно закивал:
– И я, и я это слыхал! Можно верить в это, а можно не верить. Тайные знания не так просто получить... Впрочем, они в любом случае не обратят их против тебя. Еще раз говорю – ты им нужен!
Саладин вдруг почувствовал, как к его горлу приливает та же холодная волна, что накрыла его при утреннем пробуждении. Волна страха. Откуда это? Неужто он боится этого болтуна?
– Я слыхал о тамплиерах и другое, – произнес он, опуская глаза, чтобы купец не видел их выражения. – Слыхал, что их вожди стремятся к тайным знаниям, учатся колдовству и умеют вызывать дьявола.
Муталиб охотно закивал:
– И я, и я это слыхал! Можно верить в это, а можно не верить. Тайные знания не так просто получить... Впрочем, они в любом случае не обратят их против тебя. Еще раз говорю – ты им нужен!
– Пока нужен, – морщась от отвращения, воскликнул султан. – Пока. Они хотели бы моими руками истребить как можно больше христиан, а потом, скорее всего, руками христиан – как можно больше правоверных. И вечно сеять вражду там, где надеются получить свое. Для чего им Палестина? У них уже много замков и земель в христианских землях.
– Но здесь особая земля! – тут уже отвел взгляд Муталиб. – И для них, и для вас, и...
– И для вас! – негромко произнес Салах-ад-Дин. – И все-таки, чего же эти люди хотят от меня? Я никому не собираюсь уступать своей власти!
Муталиб вновь заблестел зубами во мраке своей бороды.
– Речь ведь идет об их власти в будущем, а не в настоящем. Сейчас Жерару де Ридфору нужно ослабить власть христианских королей. Ослабить рыцарство, которое им мешает. И тут – прямая выгода заключить с тобой союз. Если ты согласишься принять послов де Ридфора, я обязуюсь их к тебе доставить.
– Что я, сам не смогу отправить послов к тамплиерам, если надумаю принять их помощь? – резко спросил султан. – И у меня нет нужды торопиться с таким решением. Я буду думать над твоими словами, Муталиб. А сейчас хочу услышать обычное донесение о делах в Дамаске и за его пределами.
Глава третья
Шесть труб
– Я говорил, что к рассвету мы увидим их войско. И я не ошибался. Смотрите: вот они! Они успели занять выгодные позиции, и на этот раз их больше, чем когда бы то ни было. Тысяч двести на первый взгляд.
Действительно, пологие горные скаты, заключенная меж ними равнина, плоская, будто раскрытая ладонь, слабо угадываемые в полупрозрачном утреннем мареве берега реки Рошеталии[48], – все это было покрыто сплошной темной массой – живой массой людей и лошадей. В рассветных лучах показавшегося из-за горизонта солнца искрами вспыхивали наконечники копий и серебряные полумесяцы на шлемах мамелюков.
Для Ричарда эта встреча со всей объединенной армией Саладина не была неожиданной. Он не сомневался, что султан попытается преградить путь крестоносцам именно здесь. Попытается, потому что у него не остается иного выхода: христиане, продолжая свое движение по Святой Земле, все ближе подходили к Иерусалиму, и там, где им еще оставалось пройти, уже не было подходящего обширного места, где магометане могли бы укрепиться и дать решительный бой.
Вот уже месяц двигалось войско крестоносцев от побежденной Птолемиады к сердцу Святой Земли. Английского короля единодушно избрали предводителем всех христианских отрядов: его находчивость, мужество и невероятные подвиги при взятии Сен-Жан д’Акры не оставляли иного выбора, даже для тех вождей, кому это решение и было не по душе... А потому армия строго придерживалась пути, который избрал для продвижения Ричард Львиное Сердце.
Крестоносцы направились из Птолемиады сначала вдоль берега, затем, обогнув Каифский залив, двинулись на Капернаум, где сделали недолгую остановку, потом несколько дней шли через скалистые хребты, по узким тропам, проделанным здесь в незапамятные времена. Дальше была широкая безводная равнина, а за ней мелководная, но быстрая река со зловещим названием «река крокодилов», которую никак нельзя было обойти. Воины приготовили копья и сети, чтобы в случае чего расправиться со злобными гадами, давшими название этому потоку. Но ни один крокодил так и не показался из мутных желтоватых вод: то ли тварей устрашило огромное войско, сверкающее сталью и бряцающее оружием, то ли в это время года водяные ящерицы предпочитали низовья реки, где более лесистые берега, водится больше зверья, а значит, попадается больше добычи. Все это время сарацины то и дело нападали на пилигримов – то пытаясь отсечь арьергард армии и захватить его, то разоряя отставшие обозы, то пытаясь напасть врасплох во время ночных стоянок. Крестоносцы были настороже и успешно отражали эти нападения, но каждый раз в схватках гибли воины, многие получали раны, войско потеряло часть лошадей, а воду приходилось беречь и хранить, как главное сокровище: каждый из встреченных колодцев мог оказаться отравленным, и запасы воды пополняли поэтому только в ручьях и реках, которые попадались на пути не каждый день.
Затем дорога вновь вывела стотысячную армию Ричарда к морским берегам, к живописной Кесарии, окруженной крепостными стенами с высокими башнями. Здесь в изобилии была вода, а местные жители охотно продавали христианам плоды и вино. И все негдовали на Саладина и призывали на его голову проклятия Аллаха! Крестоносцев сначала изумляло такое отношение к великому султану. Ясность внесли переводчики, а их теперь в войске было немало – из числа пленных сарацинов и тех рыцарей, что часто бывали в этих местах и выучили арабский язык. Во многих мусульманских землях и прежде дурно думали о Салах-ад-Дине: во-первых, он был курдом, а многие арабы не жаловали представителей этого племени, во-вторых, и это было главное: отступая на пути христиан, султан теперь безжалостно разорял все более или менее крупные города и крепости. После падения Акры, которая была одной из самых надежных твердынь, Саладин более не рисковал организовывать оборону каких-либо укреплений. Он их просто-напросто разрушал, насколько это возможно было успеть, увозил все ценное, собирал со всей округи продовольствие и даже в иных местах сжигал посевы, уже готовые к жатве. Это страшно обозлило пахарей и виноградарей, ценивших свои плоды куда больше власти правоверного султана, а местные правители пребывали в ужасе: что если христианские короли подумают, будто это они учиняют такой разбой в своих же владениях?
Тем не менее, в Кесарии удалось найти все необходимое для краткого отдыха – здесь армия остановилась на три дня, чтобы затем двинуться в путь скорее: до сих пор за день удавалось пройти от трех до пяти миль – мешали плохие дороги, нападения врагов, усталость лошадей и частые поломки телег и колесниц, которые нельзя было оставить – пополнять запасы удавалось редко.
Здесь, в разоренном замке на берегу моря, Ричард сделал последнюю попытку уговорить свою молодую жену и свою неустрашимую мать вернуться с отрядом рыцарей в Англию, чтобы там дожидаться его возвращения из похода. В Кесарии как раз чинили оснастку нескольких купеческих кораблей, и король решил не пожалеть сарацинского золота – купить у купцов три галеры, чтобы отправить женщин домой.
Сопротивления Элеоноры он ожидал и готов был сражаться с ее упрямством, опираясь на благоразумие жены. Тяжелейший поход, постоянная опасность, множество лишений должны были настроить избалованную прежней своей жизнью юную королеву нужным образом. Но, к изумлению Ричарда, Беренгария тоже взмолилась и просила позволить ей остаться.
– Я приехала к тебе, чтобы делить с тобой любую опасность, и епископ, когда венчал нас, благословил быть вместе «пока смерть не разлучит нас»*! Никто не знает, сколько еще продлится этот поход. Пожалуйста, любимый, не прогоняй меня!
Что до Элеоноры, то у нее вместо пылких восклицаний нашлись вполне разумные доводы:
– По пути в Мессину на нас уже нападали и уже пытались похитить твою невесту. Кто знает, что еще придумают тамплиеры, ассасины и вся прочая нечисть, которой так упорно нужно тебя остановить, сын мой? Здесь, в окружении ста тысяч твоих воинов, мы по крайней мере в относительной безопасности. Сон в пыльных палатках и теплую гнилую воду из здешних речек легче пережить, чем возможное нападение врагов на небольшой отряд. Мне терять нечего, и я совершаю не первый в своей жизни поход. А твою жену надо бы поберечь. И от волнений тоже: сдается мне, что в ней уже созревает твое семя. Если же она не будет знать, где ты и что с тобой, может случиться всякое!..
Эти слова совершенно смутили Ричарда. В битвах с любыми врагами он не знал ни сомнений, ни колебаний, но битву с двумя любящими его женщинами проиграл, даже не дав генерального сражения.
– Взял же вас на свою голову! – рявкнул он, в ярости и отчаянии покидая походную палатку своей супруги.
Через несколько дней крестоносцы миновали Кесарию и вышли к берегам Рошеталии, за которой простиралась равнина Рамлы и начиналась Арсурская возвышенность. Оставалось три-четыре перехода до крепости Арсур, от которой предстояло идти через прежние владения крестоносцев, освобождая их от магометан, добраться до богатой Яффы, где по некоторым сведениям сарацины прятали Животворящий Крест, а затем выступать на Иерусалим.