Явление Гии[129] и Юсова[130].
Апрель
Готовимся к отъезду в Таллин. Телефонограмма: «Лаб» остановила цензура. Выезд в Москву. Кира в Карловых Варах. Возня с повестью. Визиты к Камшалову[131]. Разрешили. Слухи о Лене и Илье. Не звоню, не встречаюсь. Повесть вышла[132]. Вернулась Кира. Радость моя, Кит. Выступление в идеологической комиссии. Поездка в Таллин вместе с Эрнстом[133] в поисках дачи. Клога – Рад[134] пустой под ветром. Конец контактной подвески[135].
Договор с Кон. Дан. Еж. Каз[136].
Загул. Лена. Платок.
Май
Договора на «Мосфильме» не заключают. Интриги вместе со Стальной[137]. Отъезд со Стасиком[138] в Грузию. В Грузии Отар[139] и Томаз[140], Гурам Асатиани[141]. Возвращение из Грузии. Кира едет в Таллин. Лена с Чудаковым[142] ходит в ЦДЛ по мою душу. Встретились. Пошли к Вайсбергу[143]. Потом мы у Гладилина. Возобновились редкие встречи.
Июнь
Неслыханная жара. Семинар под Подольском. Замечательно. 4 дня спорта и дружбы. Стальная крутится. Возвращение из Подольска. Китяра один во всем дворе, носится в траве. Заключили договор[144]. Получил деньги предпоследним, встреча с Леной. Пен-клуб[145]. Отъезд в Кейла-Йоа[146] со всем барахлом и с Пашей[147]. Кит в окне.
Июль
Прекрасный месяц в Кейла-Йоа. Написал пять рассказов[148]. Катания, прогулки. Кит купается в море. Пустой пляж, лес, водопад. Л[149]. Не приехала. Поездка в Пирита[150].
Август
Явилась Стальная на автомобиле. Поездка в Таллин. Загуляли. Работа над сценарием. Кира уезжала в Москву на 4 дня. Встречи в Таллине с читателями. Путешествие. Хаапсалу, Лухула, Пярну, Таллин, Нарва, Ленинград. Штучки Стальной[151]. У Ахматовой. Встреча с Горышиным[152]. Обратно вместе. День рождения[153] в ресторане «Таллин». Кяннукук[154]. Витька – матрос[155]. Кира, Кит, Паша на самолете. Жуткое волнение[156]. Слава Богу, все кончилось благополучно! Улетаю сам.
Сентябрь
В Москве интриги. Стальная свалилась в Ленинграде. В Переделкино работаю над «Путешествием»[157]. В «Новом мире» рассказы отложили. Четыре из пяти приняли в «Юности»[158]. В конце месяца вылетаю в Одессу[159].
Октябрь
Одесская эпопея с Конецким, Казаковым, Ежовым[160], Данелия[161]. Мюзик-холл. Флотилия «Слава»[162]. Бегство во Львов, а Казакова в Казахстан. Инкогнито во Львове. Пишу грузинский очерк[163]. Разоблачили. Толик Конов[164] – менеджер. Знакомство с Соснорой[165]. Особняк Вики Малеевой[166]. Очень хорошие отношения с мамой[167]. Тонька[168] – взрослая девица. Отъезд в Москву.
Ноябрь
Начался бурными ссорами. 2 тысячи долгов. Последняя встреча с Леной. Отар[169], Гурам[170], Мишель[171]. У Гнеушева начало репетиций в «Современнике». Работа над пьесой[172]. В конце месяца рассчитался с долгами.
Джон Чивер[173].
Декабрь
Поездка в Харьков. Алик Гуревич[174], Вал. Харченко[175], Юра Турчик[176], Леонтович[177], Нелка[178], Ушанги[179], Вика. Возвращение. Ссоры. Работа над пьесой[180]. Репетиции. Джон Апдайк[181]. Евтушенко, Лена в ВТО и после танцы у Е[182]. Вылет в Краснодар к Садовникову[183].
Вышли рассказы[184].
Краснодар, Новороссийск, Абрау-Дюрсо. Возвращение, встреча с чехами. Ссора с Балтером[185]. Злюсь. Свадьба Садовникова[186]. Встреча Нового года в ЦДЛ. Все то же и все те же.
Январь 65
На даче у Евтушенко. 8-го летим в Фрунзе[187]. Фрунзе. Айтматов. Петрусь Бровка поражен моим откровением. Ал. Михайлов[188]. Вл. Мак. Пискунов[189]. Гостиница в горах. Арык. В кафе наболтал много пьяного вздора. Шимгуд-мэн. Возвращение в Москву. Репетиции в театре[190]. Пять дней в Малеевке. Работа над пьесой и над Звездным. Репетиции. Отослал в Ленинград сценарий[191]. Большой худсовет Мосфильма. Пьянство с Рекемчуком[192]. Клуб «Юности». Отравление. Кира.
Февраль
Репетиции. Миллер[193]. История с Кирой. Кутёра в Черемушках. Зюзинский лес. В главке по «Путешествию». Ссора с Ефремовым[194]. 14-го отъезд в Дубулты. Здесь Бен[195], Балтер, Стас[196], Толька. Пишу «Убийцу»[197]. Вчера, 18/ II, Толька раскрыл карты[198]. Пока не знаю, что делать. Кто тут виноват, не знаю. За час до сообщения Тольки шел с переговорного пункта по ночному Майори и удивительно тепло думал о Кире. Собирался 14 марта пригласить ее вдвоем в ресторан, провести вечер вдвоем, как когда-то.
7 марта 65
Трясет[199] последний вагон № 0 (международный) – уезжаю из Дубулт. Проводы – Рэм Трофимов, Саша Чигас[200] (выпивали у него), Юра Лебедев[201] (старый младенец). Я уезжаю и оставляю верного и милого Тольку, а все остальное х-йня. Написал 2/3 «Убийцы» и, совершенно неожиданно, «Победу» (наблюдение за шахматной игрой). По телефону – Кира сделала аборт. Неожиданно получил письмо. Видно, С.П. дал координаты. Где и что, и надо ли? Ужасное чувство перед возвращением в Москву. Мысль об «Ищите третьего…»[202]. Условность всеобщая. Молодая особа и старые особы. Что в театре?[203] Полная неизвестность. Мне кажется, что Ефремов, наряду с умными предложениями, самоутверждается и все тянется к модерну. Никаких девочек не было. Непонятное равнодушие к девочкам. Что я буду делать в Москве?
Вчера только перед отъездом были люди, всегда так глупо. Утром последнее катание на лыжах. Солнце, тень, жара ужасная.
В Дубултах с церкви снесли перекладину креста. Разрушена гармония этого единственного спокойного вида.
Gala Saknes[204]. Толька читает про тигра. Пинг-понг. Командует в красной рубашке.
День рождения Рэма (нрзб).
Итак, я безмятежно и мятежно в полной неизвестности, сохраняя респектабельность и (нрзб), качу в Москву.
22 марта
С Толей Н.[205] у Ахматовой. На Таганке. Спектакль по Джону Риду. Красногвардейцы в фойе. Два залпа из настоящих трехлинеек. По началу было страшно – Толик думал, что нас застрелят, я думал, что заколют. Замечательно разлагалась на сцене империя и республика. Потом замечательно красиво и пластично наступила революция. Красное пламя – извивающаяся девица в красном трико. Белое пламя – извивающиеся кисти рук. Вообще какая-то возня в театре.
28 марта
Утром автобусом выехал в Новгород. Воскресный день. Москва чистенькая, залитая солнцем повсюду. Весь этот блаженный солнечный воскресный день мы ехали по России, по Московской области, потом по Новгородской. Всё воскресенье – ослепительное, с грязными ручьями, с клочками сухого асфальта, с синими тенями на плотном и еще белом снегу, города, заплеванные семечками и с пьяными.
В Калинине закуска на автостанции сыром и яблочной водой. Миша наваливался на столик, зубами рвал пробку из бутылки вермута. Вася – его родственник, провожал.
Торжок – море разливанное. Чистенький Вышний Волочек. Легкая приятная дремота в полупустом автобусе.
Обед в издавна интриговавшем меня Валдае. Офицер упал в лужу. Под крыльцом трое пили лимонад. Мужчина все хотел допить – тонкая уж у меня натура! Валдай – маленькие домишки карабкаются по холмам, красивый парк.
Везде у автостанций нахлобученные кепки, семечки, междометия – бля, на х…, е… в рот и т. д. Обратишься – все объяснят культурно и без междометий. Отмечено повсеместное распространение тонконогих мальчиков и девочек в черных чулочках. Самое молодое поколение.
Прозрачный и печальный вечер на автостанции в Крестцах. Молодое поколение томится, тузит друг друга. Подошел представитель среднего поколения. Предложил золото. Недорого. Рубль – и золото ваше. Показал колечко. Должно быть, стащил у жены.
В сумерках воскресные толпы мужчин подтягиваются к освещенным окнам магазинов.
В 9 ч ровно въехали в загадочный Новгород. Одиночные световые рекламы и широченная световая полоса «Кафе молодежное», где за стеклами опять всё та же современная молодежь расселась, утверждая стиль «Голубого огонька». Вот так Новгород!
29 – 30 марта
С утра до вечера шатание по Новгороду с промокшими ногами.
Обычный областной город с бесконечными львовскими авобусами, газиками, самосвалами, волгами. Борьба за благоустройство. Монументальный обком в стиле позднего онуфризма. И вот среди желтизны нынешних построек (преобладает желтый цвет) там и сям мутно белеют церкви Господина Великого Новгорода. Несмотря на страшные военные разрушения, их все еще много осталось, много восстановлено. Почти все они закрыты на замки, внутри, вероятно, мерзость запустения. В двух местах старина сгущается – это Кремль и через Волхов Ярославово дворище. Когда-то здесь был Великий Новгородский мост. Тут досадные попытки включить воображение, дорисовать. Ничего не получается. Попробуй, вообрази Волхов, забитый ладьями, дорисуй разрушенные башни и усадьбы, запруди все это теми людьми и зачеркни телевышку, флаги, лозунги, автобусы. В Софийской звоннице помещается промторг. В Никольском соборе ХII века планетарий.
Венец всего – Новгородская София, самое старое здание в России – ХI век! Центральный купол, как шлем гиганта. Покой и простота гладких белых стен. Еле видимые фрески.
Внутри – роспись конца ХIХ века. От старины осталась лишь одна фреска и мозаика у Престола. Тетка-дежурная показала гробницу Мстислава Удалого. Там ли это?
Перед Софией могила Державина и его жены.
Монумент Тысячелетия России – патриотический гимн. Счет, видимо, идет от Рюрика. Наверху фигуры гигантов, ниже: священнослужители и мудрецы, Кирилл и Мефодий, Нестор-летописец, патриарх Никон и т. д.; затем князья, цари, политические деятели, здесь среди наших и литовцы Гедымин, Ольгерд, Витовт; потом полководцы, начиная от Святослава, кончая Нахимовым; потом писатели от Ломоносова до Баратынского. Шел дождь, в черном мраморе смутные отражения, от черной бронзы, от голов, плеч, от мечей, держав, скипетров, крестов, папирусов отскакивали и попадали в лицо крупные капли. 1862 год. Микешин.
В музее замечательная коллекция икон и поздней живописи. Древние иконы, потом школа Феофана Грека, есть вещи Репина, Серова, Пастернака, Коровина, Петрова-Водкина.
Сейчас пойду еще раз в музей.
Два дня здесь жил в полном одиночестве, разговоры только с обслуживающим персоналом, читал, отсыпался, сто грамм на ночь. Вчера выпил немного больше, потянуло идиота в «Молодежное кафе». К счастью, там был закрытый вечер школьников.
Позвонил в Москву – у Лены ветрянка разыгралась во всю. Температура 39 градусов. Ужасно волнуюсь, сегодня уезжаю домой. Хорошо, что побывал здесь, вырвался из идиотского цэдээловского мира.
Надо сделать вот что: 1. Выпустить спектакль.
2. Закончить договорную пьесу.
3. На юге написать «Бурную жизнь»[206].
4. Про гигантов.
5. О Блоке.
6. Детская книжка[207].
7. Стальная птица[208].
8. Распланировать, хотя бы ориентировочно, поездки и лето.
Что было в марте. Сначала был Всероссийский съезд дворников. Прошел на высочайшем интеллектуальном уровне. Обеды с Женькой[209], Конецким, Казаковым, Горышиным, Шимом[210], Вильямом Козловым[211]. Последний привел двухметровую датчанку Еву Андерсен.
8-го марта пьянство началось в Кремле, потом твисты в ЦДЛ, закончилось в Доме кино.
Затем все время изматывающая и возбуждающая работа в театре. Приехал Толя Найман. С ним, с Милой[212] и М. Козаковым ездили в село Коломенское. Солнечный день, обед в «Баку». Дом архитекторов. Свечи. Кикок имени Хичкока.
Частые встречи с Толей[213], хорошие разговоры. Ему понравилась «Победа»[214]. Читал А.А. Ахматовой. Ей тоже понравилось. В «Смене» завернули мне «Жаль, что вас не было с нами»[215]. Ситуация. Какая же ныне ситуация?
Ездили с Женей к Олегу Целкову. Цикл его последних картин – потрясающ. Красные, налитые, как волдыри, рожи с низкими лбами и мощными шеями, цветы и голубые ножи. Замечательный художник.
Андрей Волконский[216] (инязище) сочиняет музыку для спектакля.
Выдумки Табакова.
Репетиции, прогоны. Ночной прогон 22 марта. Жуткая нервная дрожь, но уверенность в успехе. Ефремов губами прошептывает весь текст.
Наконец, 23 марта утренний прогон в костюмах, в гриме, с декорациями, показ для начальства и публика – столичные драматурги, критики, интеллектуалы (С. Чудаков).
Что же это было – провал или не провал? Раньше это называлось провал, сказал Т. Найман. Всего два вызова. В сцене (нрзб) измерения на меня повеяло мертвенной скукой. Не так это надо играть.
Драматурги, кажется, шокированы.
В.М. Озеров[217] по телефону – новый этап советского театра.
Кто говорит гениально, кто – вздор.
Кажется, есть возможность «пробить инстанции». Посмотри, посмотрим, сказал старик-дракон.
Ефремов, Табаков, Козаков[218], я – мы все весьма злы.
Обед в «Пекине» с Женей, Робертом, Козаковым, Эдлисом[219], Гизей[220], Мариной[221]. Галя[222] «изменила мнение обо мне», теперь я просто «свиненок». Напилась она, бедная. Потом в «Арагви» Ефремов и Мельман[223]. Женя[224] привел Алана Гинзберга[225], волосатого еврея. На следующий день Алан у меня. Рассказывает о наркотиках и гомосексуализме, бьет в литавры, поет индийские песни. Городской сумасшедший.
Уезжаю в Новгород.
Перед отъездом был на спектакле Хмелика[226] «В нашей школе всё в порядке». Все правильно и все смешно в этой пьесе, но все-таки она вызывает горечь из-за насмешек над В.[227], Е.[228], в общем над «нами», как это ни глупо звучит. И все-таки сейчас эти слова: «нас», «мы», «наши» – опять как-то стали звучать после высказываний Балтера, Наровчатого[229] и прочих. «Мальчики, которым были созданы все условия».
По меньшей мере, это несправедливо, хотя и было много пошлого и смешного, в этом Хмелик прав.
Выступление по радио.
Поэзия. Слишком много уделялось внимания интимным чувствам, описаниям времен года и слишком мало было гражданских чувств, что не к лицу нашей поэзии. Вл. Константинов раньше писал только публицистические стихи, сейчас они стали более мягкими, лирическими. А. Свечкин стал писать более образно, более гражданственно[230].
Непривычный американец [231]
Вот передо мной книга, написанная Дж. Д. Сэлинджером, таинственным человеком из Соединенных Штатов, и переведенная Ритой Яковлевной Райт-Ковалевой, моей соседкой по дому на Второй Аэропортовской. Талант выдающегося писателя и талант переводчика, людей столь далеких друг от друга, соединились в небольшой книжке для новой, русской уже, жизни.
Повести и рассказы, вошедшие в эту книжку, в последние годы появлялись на страницах нашей периодики и вызывали чрезвычайно живой, чуть ли не трепетный интерес читателей. Дело тут, кажется, состоит в появлении перед нами нового американца, героя этих произведений – американца Дж. Д. Сэлинджера.
Народы, отдаленные друг от друга, да, впрочем, часто и неотдаленные, живут во власти привычных шаблонных представлений друг о друге. Этой осенью в Югославии один молодой писатель спросил меня за чашкой кофе:
– В России кофе нет?
Я с изумлением взглянул на него, но потом сработало: ага, понятно, Россия – самовар, стало быть – чай, кофе нет. Дальнейшая беседа с этим образованным человеком вполне убедила в правильности предположения.
Пример анекдотичен, но все-таки, сознайтесь, при слове «американец» сразу мелькает где-то на периферии сознания нечто такое ковбойско-гангстерско-спортивное.
Отбросим банальности, я имею в виду здесь совсем другое, а именно тот образ американца, который предстает перед нашим интеллигентным читателем, предположим, даже знатоком американской литературы XX века, поклонником знаменитой Большой Пятерки, образ героя этой литературы, образ американского писателя – Эрнеста Хемингуэя, этот привычный образ.
Хемингуэй – человек-миф, легендарный «Хем», «Папа», каждый шаг которого интриговал газетчиков и читающую публику и становился известен всему миру.
О Дж. Д. Сэлинджере мы знаем лишь то, что он «живет в Уэстпорте и имеет собаку».
Френсис Макомбер самоутверждается выстрелами в буйволов, Симор Гласс – выстрелом в собственный висок.
Не будем говорить о последнем выстреле Хемингуэя, но все-таки, если верить последней легенде, это тоже был выстрел по буйволам.