Я прекрасно понимаю серьезнейшую опасность языковой ассимиляции, перед которой стоит небольшой народ Латвии, иначе я бы не рассказал с возмущением в своей статье об омерзительной сцене, свидетелем которой я был в Риге много лет назад, когда продавщица закричала на латыша, обратившегося к ней по-латышски: «Ты что, человеческого языка не знаешь?» Господин Викснинс, однако, об этой сцене не упоминает, ему важно представить меня русским шовинистом.
А между тем на эту тему надо не дергать друг друга за галстуки, а говорить всерьез. Один латышский писатель в свое время мне говорил: «Наши традиции умирают, надо дать им умереть. Проблема языковой ассимиляции стоит перед каждым малым народом. Ирландцы говорят по-английски, корсиканцы по-французски. Если латыши отвыкнут от русского, не исключено, что через некоторое время они заговорят по-немецки. Не исключено также, что к ним присоединятся оставшиеся в Латвии русские, и по прошествии нескольких поколений население Латвийской Республики будет говорить на новом, латвийско-немецко-русском языке».
Профессор Викснинс сетует, что девяносто процентов бизнесов в современной Латвии принадлежат не-латышам и что большинство владельцев шикарных западных автомобилей на улицах Риги не говорят по-латышски. Хочешь не хочешь, говорит он, для изменения ситуации потребуется какая-то политика сродни американской «аффирматив экшэн», то есть политики предпочтения для этнических меньшинств. Это, пожалуй, самый туманный пункт моего оппонента. Что же, отбирать, что ли, «Мерседесы» собираются? Надеюсь, что до этого все-таки не дойдет в государстве, претендующем на звание демократического, а речь пойдет лишь о предоставлении латышским бизнесам лучших кредитов. В качестве поверхностного наблюдателя прошлым летом я заметил, что аффирматив экшен уже существует для принятия в администрацию или в полувоенные формирования. Впрочем, пардон, это абсолютно меня не касается, это действительно не мое дело.
Я совершенно согласен с профессором Викснисом, что Латвия должна как можно скорее избавиться от остатков российских военных гарнизонов и от монстров мегаломанической советской индустрии и на этой примирительной ноте я бы так и хотел закончить нашу полемику, если бы в самом конце своего письма он снова, как будто за карточным столом в Лас-Вегасе или Атлантик-Сити, не передернул карты.
Вспомнив опять все тех же полковников КГБ, господин Викснинс пишет, что только лишь закрытие нескольких специальных магазинов для этой братии да увольнение рабочих, строивших ракетные системы, можно подвести под статью нарушений прав человека в Латвии, в том смысле, что нельзя подвести под эту статью ничего. Боюсь, что с этим могут не согласиться очень многие там, в Латвии. Хоть это и не мое дело, но ситуация там значительно серьезней.
Профессор Викснинс приглашает меня посетить его родственников в Латвии, но в то же время он никак не хочет меня видеть в роли предъявляющего свои права собственника на Дом творчества в Дубултах. Мистер Викснинс, если бы и были у меня какие-нибудь права на «Дубулты», я охотно передал бы их вам. Только не устраивайте там казино, неизбежно прогорит. Вы не хотите, чтобы я вмешивался в латвийскую политику? Это вполне совпадает и с моим желанием, тем более что я никогда в нее и не вмешивался. Статья моя все-таки была напечатана не в латвийской газете, а в американской, в секции «Кругозор», специально существующей для выражения разных мнений. За приглашение же посетить ваших родственников спасибо, не премину им воспользоваться.
На следующий день после публикации письма профессора Викснинса «Русский шовинизм, громко и отчетливо» мне позвонил латвийский журналист. Мы стали говорить на все эти темы без всяких взаимных обвинений, а просто пытаясь разобраться, какие опасности существуют на самом деле, а какие возникают в результате слухов, а то и любимого дела компартии – дезинформации. Мой собеседник показался мне человеком вполне интеллигентным и непредубежденным.
Разговор снова зашел об этой пресловутой «бомбе замедленного действия». Если она взорвется, сказал я, то есть если возникнет бунт русского меньшинства, это вызовет не только кризис в Латвии, но и колоссальный слом по всей территории СССР, и прежде всего в Москве. Российское демократическое правительство будет загнано в тупик.
«А вы все еще считаете российское правительство демократическим?» – спросил журналист. «Пока да», – сказал я.
В конце разговора со мной произошел небольшой психологический казус. «Откуда у вас появились все эти ваши сведения о Латвии, Василий Павлович?» – спросил журналист. Я ответил, что из разговоров с людьми. С какими людьми? С писателями в основном. Вы не можете вспомнить, с какими именно писателями? Я вдруг почувствовал, что мне не очень хочется называть имена.
Странная история, подумал я, ведь не опасаюсь же я за них. Ведь не может же быть, чтобы в демократической стране кому-то повредило упоминание в газете, даже и в таком злободневном контексте. Имена, тем не менее, упоминать не хотелось.
1993 (?)
Речь побеждает вой
Одним из синонимов для понятия Радио «Свобода» может быть слово «альтернатива». Сорок лет назад, в 1953 году, у советских людей никаких альтернатив не было. Расцвет советского, да еще и самого что ни на есть сталинского коммунизма. Даже представить себе что-нибудь другое для гигантской, обтянутой по всем периметрам колючей проволокой страны было невозможно. Нужно было обладать каким-то особенным чувством истории, каким-то особенным – я бы сказал, сугубо американским – хладнокровием, чтобы организовать и выйти в эфир с альтернативной идеей столь дальнего прицела.
Критически относясь ко многим аспектам американской жизни, следует тем не менее признать, что загипнотизировать Америку еще никому не удавалось. Пилигримская и пионерская основа ее ментальности всегда помогала ей выдвигать альтернативы в самых, казалось бы, безальтернативных ситуациях. Примечательно также то, что все американские альтернативы так или иначе бывают увязаны не только с идеологической, но и с технологической стороной дела.
Можно разглядеть Божий промысел в том, что такие таинственные технологии, как радиовещание, то есть передача речи поверх всех барьеров на огромные расстояния, становились главными средствами борьбы в двадцатом веке против тирании и массовых жестокостей.
Уже самое начальное и несовершенное, зародившееся в Лондоне в ходе Второй мировой войны антифашистское вещание доставило Гитлеру немало хлопот, ободрило немало отчаявшихся сердец. Возникни разветвленное и мощное, типа современной «Свободы», радиовещание в тридцатых годах, сталинской банде, может быть, и не удалось бы провести массовый террор в желанных масштабах.
Помнится, отец рассказывал мне, как в их лагере стало известно, что некая радиостанция сквозь неистовый вой глушилок передает номера лагпунктов и имена начальников вохры, отличающихся особенно жестоким отношением к заключенным. Режим тогда явно смягчился, у вохровцев очко сыграло. На отчетливом русском языке до их сведения доводилось, что в мире, пока хотя бы только в мире идей, существует альтернатива их гадской власти.
Не было у коммунистов врага страшнее, чем радисты «Свободы». Вся наша молодость прошла под знаком бесконечных проклятий в этот адрес, а также бесконечных гнусных карикатур всяких Кукрыниксы и Борисов Ефимовых, на которых перед микрофонами изображались извивающиеся чудища со змеиными языками.
Эта так называемая «контрпропаганда», хоть и не вызывала у советских людей соответствующего накала священной ненависти, достигла своей цели в одном – все, что было связано с Радио «Свобода», казалось, было пронизано высочайшим током опасности и провокации. Даже и в самые мягкие периоды ослабления международной напряженности, когда иные либеральные деятели советской литературы соглашались выступить на «Голосе Америки» или Би-би-си, интервью «Свободе» казалось чем-то если не самоубийственным, то непростительным. «Голос» и Би-би-си обладали все-таки некоторой респектабельностью как правительственные учреждения, за «Свободой» же подразумевались разведка и контрразведка, какие-то таинственные операции «плаща и кинжала».
В 1975 году мне после девятимесячной борьбы удалось пробить поездку по приглашению в Калифорнийский университет. Незадолго до отъезда со мной беседовал какой-то крупный чин КГБ. «А вы знаете, что некоторые ваши товарищи из числа новых эмигрантов скатились до самого черного дна, до сотрудничества с радиостанцией «Свобода»?» – спросил он и назвал имена Галича, Максимова, Коржавина, Свирского. Я представил себе этих людей, сидевших на этом самом «черном дне», и оно мне показалось чем-то вроде знаменитой «московской кухни».
Эмиграция росла, и компания «черного дна» расширялась, вскоре там появились Анатолий Гладилин, Виктор Некрасов, Наталья Горбаневская, Александр Гинзбург, Эдуард Кузнецов… Уже сами эти имена рассеивали демонический ореол вокруг «Свободы». Радиостанция заговорила голосами современной тираноборческой России. Кагэбэшным дезинформаторам все труднее стало проводить свои тезисы о продажности и церэушности.
Эмиграция росла, и компания «черного дна» расширялась, вскоре там появились Анатолий Гладилин, Виктор Некрасов, Наталья Горбаневская, Александр Гинзбург, Эдуард Кузнецов… Уже сами эти имена рассеивали демонический ореол вокруг «Свободы». Радиостанция заговорила голосами современной тираноборческой России. Кагэбэшным дезинформаторам все труднее стало проводить свои тезисы о продажности и церэушности.
Когда подошла моя очередь на пинок в зад, я стал время от времени сотрудничать со «Свободой» и никогда не пожалел об этом. Однажды в 1985 году в моем вашингтонском доме появился бывший товарищ, ставший порученцем оттуда. Он стал активно передавать мне претензии своего начальства и среди прочего, а может быть, и прежде всего, нарекания в том, что я выступаю на волнах «Свободы». Посмотри на меня, говорил он, ведь я же не выступаю по «Радио Москвы», а ты выступаешь на чужой радиостанции. Послушай, сказал я ему, на «Радио Москвы» нужно врать, а на «Свободе» не нужно. Как ты думаешь, что лучше: врать по своему радио или говорить правду по чужому?
Ироничная, современная, глубоко интеллектуальная среда «Свободы» уже самим своим существованием отрицала возможность вранья и провокаций. В этой среде всегда существовало и существует настоящее понимание роли писателя у микрофона. В принципе, я всегда работал в атмосфере доверия еще с тех времен, когда моим непосредственным редактором был скромнейший и преданнейший делу Борис Оршанский. Все свои темы я определял сам и постепенно пришел к тому, что я сейчас называю «радиодневником писателя».
Были годы, когда речь «Свободы», казалось, полностью тонула в реве коммунистических глушилок. Заслон был настолько тотальным, что возникали уже предложения о закрытии всего предприятия как провалившегося. К счастью, это не состоялось, альтернативная станция продолжала вещание, и, как сейчас, оказалось, речь все-таки проникала сквозь рев. Даже и в Сибири, и на Урале находились люди, которые исхитрялись записывать наши голоса на магнитофоны, а потом очищать их от прилипшей грязи.
Сейчас разговоры о том, кто работает на чужой, а кто на своей радиостанции, кажутся смехотворными и постыдными. Кроме последышей вохры и гэбухи, никому уже не кажется зазорным сотрудничество со «Свободой». Дикторы московского телевидения почти в каждой сводке новостей ссылаются на передачи радиостанции. Талантливые российские журналисты приносят свои скрипты в московское бюро некогда столь страшного радио.
В этой обстановке иногда можно услышать мнение, что радио сделало свое дело, радио может закрыться. Это, конечно, неверно. Борьба за демократические идеалы далеко не закончена. Коммунизм – это лишь одна из личин тоталитаризма. Сейчас, на его руинах, уже появляется множество новых зловещих физиономий, повсеместно поднимает головы слепой от бешенства национализм. К своему сорокалетнему юбилею Радио «Свобода» благодаря накопленному опыту и интеллектуализму становится снова важнейшим фактором поддержки демократических сил.
1993
Люди в ловушках, бесы гуляют
Всвязи с частыми перемещениями между Москвой и Вашингтоном я стал иной раз испытывать некоторую двусмысленность. Проснувшись однажды и включив телевизор, чтобы узнать новости, подумал: почему они сегодня говорят с британским произношением? Лишь через минуту сообразил, что я не в Америке, и это просто «Останкино» передает программу ВВС без перевода. Еще одно странное, и на этот раз не такое безобидное, телевизионное впечатление. Однажды вечером в Москве я смотрел популярную программу «Времечко», в которой трое ведущих, один гладко причесанный, другой всклокоченный, третий – красивая женщина, отвечают на телефонные звонки зрителей. Вдруг в ровное течение беседы врезался истерический голос: «До каких пор мы будем терпеть этих черных?! Пора от них избавиться раз и навсегда!» Пораженный, я вскочил. Каким образом здесь на телевидении оказалась расистская группа White Supremacy[334] и как они осмеливаются открыто нападать на афроамериканцев? Лишь с опозданием я понял, что этот звонок не имеет никакого отношения к американским делам, и вспомнил, что «черными» в Москве называют не негров, а кавказцев. Мрачная ирония состоит в том, что в Америке Caucasian означает «человек белой расы». Оказалось, что «черные», в данном случае чеченцы, только что обманули этого нервного бизнесмена на три тысячи долларов.
Увы, для многих людей в России «чеченец» является синонимом «мошенника». Еще в последнее «советское» лето 1991 года я стал свидетелем паники на Измайловском «блошином рынке», когда на торговцев напали чеченские рэкетиры. Народ сбежался, в том числе и многие свои блатные молодчики, разносился клич «Бей Чечню!». Это была как бы одна из многочисленных репетиций нынешних трагических событий. Больше всего я боюсь, что эти события вызовут взрыв шовинизма в России. Пока этого, слава Богу, не происходит. Напротив, публика как бы симпатизирует простым чеченцам, жертвам государственного погрома в Грозном.
Советская идеология оставила в наследство новой России огромную бомбу своей «ленинской национальной политики» с ее ханжеским постулатом «вечной и нерушимой дружбы народов СССР», с ее искусственно прочерченными границами и с ее кадрами коррумпированной национальной партбюрократии. Джохар Дудаев был не кем иным, как членом этой обнаглевшей партбюрократии в ее военном варианте. Сейчас ленинская бомба с шипением кружится на Кавказе.
Спору нет, идет исторический и вряд ли остановимый процесс дезинтеграции вековой российской империи. Когда-то мы мечтали о возникновении содружества демократических республик. Сейчас перед нами стоит угроза возникновения многочисленных фашистских диктатур в отделяющихся этнических регионах. Под угрозой уже не империя, а «российская цивилизация», которая сквозь все препоны пытается найти свое место в демократическом мире.
Весьма любопытны исторические параллели, что появляются в связи с чеченскими событиями в американской прессе, которая на этот раз почему-то нередко отступает от своей традиционной непредвзятости и изображает ситуацию в голливудском духе: good guys and bad guys[335]. С подачи Збигнева Бжезинского параллели проводятся либо с колониальными войнами, либо с советскими оккупациями Венгрии, Чехословакии, Афганистана.
Легче всего, однако, российская операция в Чечне поддается сравнению с совсем недавним американским штурмом Панамы. В обоих случаях речь шла об удалении периферийного криминального режима, который мог дестабилизировать метрополию, причем в американском случае дело было менее законным, поскольку проходило на территории независимого государства. Панамская операция, однако, была отлично спланирована и профессионально исполнена, что привело к меньшему числу жертв и не вызвало возмущения внутренней и мировой общественности.
Бжезинский, всю жизнь боровшийся против советского империализма, и сейчас размышляет в прежнем ключе, делая из России все того же советского монстра, а из фашиста, генерала Дудаева, едва ли не романтического борца за свободу, безупречного рыцаря своего «маленького, но гордого народа». Между тем, по сравнению с ним генерал Норьега выглядит сущим либералом. В условиях распада российского конгломерата личности типа Дудаева с их криминальным мессианизмом представляют страшную опасность не только для России, но и для всего мира. Идиотское бахвальство, угрозы сжечь Москву, развалить «колосса на глиняных ногах» были бы смешны, если бы не огромное количество скопившегося там оружия. Слетают порой с языка и какие-то темные ядерные намеки. Вожди окружающих Чечню маленьких республик живут в постоянном страхе перед свирепой дудаевской гвардией. Видя теперь, как они умеют воевать, мы понимаем, что они легко могли бы уничтожить, скажем, Грузию или Дагестан.
У меня нет ни малейшей симпатии к скопившейся сейчас вокруг Ельцина группе старорежимных коммунистических аппаратчиков и уж тем более я не испытываю приязни к бесноватым в своей тупости постсоветским генералам. Это они с их бездарностью и наплевизмом (вечный советский гонор – «шапками закидаем!») умудрились превратить полицейскую акцию в колониальную войну против целого народа. Они же, сохраняя своих элитных опричников, пустили в первый серьезный бой сосунков-первогодков: авось, мол, и так сойдет. Стойко проследовав за давней российской традицией бессмысленных жертв, генерал Грачев проливает теперь крокодиловы слезы по «мальчикам, умиравшим с улыбкой на устах». Школу советской армии не так легко забыть. В результате главный мазурик превращен теперь в мифологический образ вождя свободолюбивого Кавказа. А ведь можно было бы, скажем, исключить дудаевскую Чечню из состава Федерации, блокировать границы, защитить железную дорогу, и тогда все пошло бы по другому, не столь жестокому сценарию.