Ленька, он во всем был выдумщиком.
Сафронов, глядя на кладбищенские ворота, размашисто перекрестился. Завел машину и поехал в город. Домой было рано. Домой пока было нельзя. Почему? Да потому что из последних сил сдерживался, чтобы не удавить ненавистную девку.
Это надо, что удумала, тварь! Почитать, говорит, мне нужно документы! Он ей почитает! Он ей так сегодня ночью почитает! Она заплатит за все потраченные на нее деньги! За все страхи и риски. За всю безнадегу грядущую. Почитать ей надо, мать ее…
На панели засветился брошенный туда мобильный телефон. Сафронов сцапал его рукой, глянул на дисплей. Номер был без имени, но он знал, кто это звонит. Он запомнил четыре последние цифры. Удача отвернулась, а с памятью пока все было тьфу-тьфу.
И чего звонит, спрашивается?! Он же ему запретил! И даже униженно просил забыть! А он снова звонит! Неужели не понимает, сволочь старая?!
– Я же просил тебя не звонить мне больше, – тихо, но с явной угрозой произнес Сафронов, ответив. – Просил? Не понял? Не понимаешь, что отследить звонки могут?
– Так точно, Илья Гаврилович! – залопотал мужик в трубку. – Вы не волнуйтесь. Этот номер никому не известен. Он даже не на мое имя зарегистрирован. Не отследят!
– И чего хотел?
Сафронов медленно поехал прочь от кладбища. Сделалось противно и неуютно от соседства унылых безмолвных деревьев, окаймляющих кресты и памятники. Он туда еще не скоро собирается, тьфу-тьфу…
– Допрашивали меня, – признался мужик.
– Ты говорил.
– В этот раз иначе допрашивали! С пристрастием, – простонал мужик.
– Слышь, как тебя там, забываю вечно?
– Голин я, Иван Голин, – с некоторой обидой произнес мужик.
Будто Сафронов должен был знать всех придурков по имени, с которыми даже не он, а Ленька тогда работал вплотную.
– Отлично. Слышь, Иван, чего ты трясешься, не пойму? Чего ты знал-то? Ничего по большому счету. Чего видел? Тоже толком ничего. Пил неделю со мной. В этом твой грех.
– Вот и я им так же говорю, – обрадовался Голин, затараторил. – Ну, хорошо, хорошо, говорю, допустил должностную халатность. Чего-то не доглядел, чего-то не проверил.
– Не понял! – оборвал его Сафронов. – А чего ты проверить-то был должен?
– Так это… Вашу вторую девочку я не видал. А вроде видал. А ведь ее ваш помощник тогда в долину увозил. Так ведь?
– Ну! Мы это в прошлый раз по телефону уже выяснили. Чего повторяешься? И тебе за это заплачено было щедро, если не забыл. Чтобы ты на глаза девчонке не попадался своей протокольной мордой. Все же выяснили. Чего звонишь?
– Я вам в прошлый раз не все рассказал, Илья Гаврилович, – с заминкой признался Голин.
– Ух ты! Снова денег хочешь? Теперь за подробности?
Сафронов рассвирепел. Что же это делается с миром?! Все хотят денег!
– Да не нужны мне ваши деньги, – не очень уверенно отозвался мужик и вздохнул. – Я не сказал вам в прошлый раз, что в том ущелье, где вы потеряли дочь, нашли останки.
– Это ты мне говорил, – напомнил Сафронов.
– Да, но я не сказал, что нашли останки двух девушек. А не одной! Как вами было заявлено десять лет назад, – с легким раздражением признался Голин.
– И что? – в глазах у Сафронова потемнело. Он еле вырулил на повороте. – Мало там чудаков срывалось за эти годы вниз? Разве нет?
– Может, и срывалось, кто спорит! Но… – собеседник перевел дыхание. – Но останки найденных девушек были одеты в одинаковые костюмы, Илья Гаврилович.
– И это может быть совпадением, – неуверенно оспорил Сафронов.
– Может быть, хотя никто в это не поверил, – мягко укорил его Голин. – А после проведенной экспертизы сомнения и вовсе отпали. Девушки родственницы.
– Какой экспертизы?!
Он знал, какой, но все равно спросил. Последняя попытка придержать дверцу захлопываемой клетки. Наивно и смешно!
– Экспертизы ДНК, – тяжело вздохнул мужик. И тут же проговорил с обидой: – Вовлекли вы меня в историю, Илья Гаврилович! Если бы я знал тогда, что обе ваши дочери сорвались в пропасть. Разве бы стал брать деньги?!
Стал бы, гад, еще как стал! Что же, думал, что тебе за невмешательство заплатили такое бабло?! Урод! Лживый урод!
– Поэтому я попрошу вас, когда вас будут допрашивать, Илья Гаврилович, не упоминать мое имя всуе, – закончил Голин почти с визгом.
– Разберемся. Может, и промолчу, – с угрозой в голосе пообещал Сафронов. – Только ты мне вот что скажи, Ваня… Кому же в голову пришло делать такой дорогостоящий анализ? Кому вообще в голову пришло лезть в эту чертову расщелину? Туда же, приплати, никто не полезет! Мы с тобой даже по протоколам другое место указали, где дочка моя погибла. А тут достали трупы, и вместо того, чтобы их похоронить, на анализ ДНК отправили. Кто такой ушлый, а?
И сразу подумал о Ганьшине. Этот иуда плетет сети! Он к его состоянию подбирается. Вроде и улетел, пожав руку с вежливой улыбкой. А охранника-то его видели на неделе в городе. Значит, оставил его тут. Зачем?!
– Ганьшин? – не выдержал, спросил Сафронов.
– Ганьшин? – фамилия мужика вроде удивила. – Не слыхал такой фамилии. Там будто какой-то офицер из полиции инициировал поиски.
– Офицер? Из полиции? – он даже не сразу понял, о ком речь, удивился. Невольно подумалось о молодом парне, посещавшем его дом. – Какой такой офицер? Молодой?
– Будто нет.
– А чего этому офицеру надо?
– Так он дочку свою уже десять лет ищет. Пропала она у него при невыясненных обстоятельствах. Он и идет по следу уже десять лет. Он и поиски организовал в частном порядке, и на экспертизе настоял.
– Фамилия? – прохрипел Сафронов и резко вдавил ногой педаль тормоза.
Все, ехать дальше он не мог. Ни черта не разбирал дороги.
– Фамилия у того офицера полиции есть?! – проскрипел он, зажмуриваясь.
– Ой, боюсь ошибиться, но то ли Игнатов, то ли Игнатьев, то ли Игнатенко. Как-то так. Так что, Илья Гаврилович, мы с вами договорились? Вы не станете…
– Не стану, – буркнул Сафронов через силу и выключил телефон.
Игнатьев! Игнатьев была фамилия того мужика, что нашел в ущелье трупы двух его дочерей. Этот мужик захлопнул только что своими руками тяжелую дверь его клетки…
Глава 24
В доме было очень тихо. Так тихо, что ей казалось, она слышит, как ползают под мощным фундаментом всякие мелкие подземные твари. Конечно, этого быть не могло. Она не могла слышать, как ползают черви или скребутся в бетонные плиты несчастные мыши в тщетной попытке проникнуть в дом, где можно было сыто и вольно жить.
Сыто и вольно…
Эльза мысленно пролистала последние годы своей жизни. Те, которые провела в этом доме после возвращения с учебы из-за границы. Были ли они – годы эти – сытыми и вольными? Сытыми – да. Ей никто ни в чем не отказывал. Она утопала в роскоши. Вольными – никогда. Ее всегда контролировала охрана. Если не охрана, то прислуга, если не прислуга, то глазастая Нелька, которая ее люто ненавидела. За что? Эльза так и не поняла. Она никогда не считала себя помехой на пути к ее счастью. Она всегда старалась вести себя тихо и незаметно. Чтобы лишний раз не натыкаться на изучающий взгляд отца. Чтобы не раздражать Нельку своим присутствием.
– Ты должна понимать, девочка моя… – наставлял ее в прежние годы вкрадчивым мягким голосом Ерофеев Андрей Сергеевич, втыкая иголку от капельницы ей в вену. – Что ты не такая, как все.
– Почему? – интересовалась она сонно, препарат всегда начинал стремительно действовать.
– Потому что в твоей жизни, на твоих глазах разыгралась жуткая трагедия. Ты своими глазами, не по рассказам – нет, видела, как срывается в пропасть твоя сестра. Срывается и погибает. Срывается и погибает. А перед этим страшно кричит, зовет на помощь. Ты помнишь ее крики? «Эльза, сестренка, помоги!»
Каждый раз, погружаясь в тяжелое забытье от препаратов, Эльза успевала подумать: а зачем ее психиатр ей каждый раз об этом рассказывает? Если хочет уберечь ее от стресса, зачем всякий раз напоминает о страшных криках сестры? О моменте ее гибели? Зачем?
Сейчас, вспомнив об этом, Эльза неприятно удивилась. А действительно, зачем?! Она включила телефон, странно, что отец не отобрал его, запирая ее в комнате. Нашла в небольшом списке фамилию Ерофеев. Нажала вызов. Врач ответил лишь с третьей попытки.
– Слушаю вас, Эльза Ильинична, – заплетающимся голосом, как если бы был пьян, проговорил Андрей Сергеевич.
– Добрый вечер, – поздоровалась она, не зная, с чего начать. Доктора своего она всегда недолюбливала. – Я не сильно вас беспокою?
– Ничего, я не занят. У тебя проблемы? Что-то случилось? И ты хочешь об этом поговорить? – заученно пробормотал он все так же странно, нетрезво. – Говори, Эльза. Если смогу, помогу. Хотя… Хотя вовсе не обязан этого делать. Твой отец уволил меня! После стольких лет добросовестной службы он меня уволил. Знаешь, а и славно! Хорошо, что уволил, а не…
Он запнулся, и Эльза так и не поняла, что хотел сказать Ерофеев.
Он запнулся, и Эльза так и не поняла, что хотел сказать Ерофеев.
– Кстати, ты принимаешь таблетки? – продолжил он после паузы играть в заботливого врача, хотя уже было ясно – он пьян.
Эльза отчетливо слышала, как звенит бутылка о стакан и переливается какая-то жидкость.
– Я не принимаю таблетки, Андрей Сергеевич. Уже пару недель. Вообще.
– Да?! – он изумился. – И как? Как самочувствие?
– Нормально. Сны снятся. Стали сниться сны.
– Кошмары не мучают? Видения? – он заметно оживился. – Это же интереснейший случай, Эльза. Послушай, ты должна мне сейчас все подробно рассказать. Голова? Головные боли не мучают?
– Да нет.
Она равнодушно пожала плечами, поймав свое отражение в темном окне. Безликий силуэт в длинном светлом платье.
– Послушай, но это же… Это же невозможно! После всего, что с тобой стряслось! – возмутился Ерофеев.
– А что со мной стряслось, Андрей Сергеевич? Я же ничего не помню.
– Ну… Твой отец говорил, что на твоих глазах в пропасть сорвалась твоя сестра. Что ты пыталась ее спасти и едва сама не погибла. У тебя случился страшный припадок. И потом в течение года, когда ты проходила лечение за границей, эти припадки повторялись несколько раз. Заграничные доктора всерьез опасались за состояние твоей психики. Этим и было вызвано постоянное наблюдение врачей… Врача… То есть мое наблюдение, я хочу сказать. И…
– А чем было вызвано то, что вы постоянно напоминали мне об этом, Андрей Сергеевич? – прервала его заплетающийся лепет Эльза.
– Что?!
– Каждый раз, как вы мне ставили капельницу, вы подробно рассказывали мне о том страшном дне. Зачем?
– Но… Разве ты запоминала? Ты же отключалась почти сразу! – он неожиданно пакостно хихикнул. – Надо же! Ты просто экземпляр для изучения, Эльза! Пардон… Я не то хотел сказать и…
– Так зачем, потчуя меня таблетками, которые блокируют нежелательные болезненные воспоминания, вы каждый раз напоминали мне о том дне? Это… Это такой метод лечения воспаленного сознания? Разве так подавляют стресс, Андрей Сергеевич?
– О господи! Дожил! – отозвался он с раздражением. – Каждая козявка будет учить меня лечить! Отец…
– Что отец?
– Твой отец рекомендовал мне делать это, – нехотя признался Ерофеев. – И настаивал. Утверждал, что это предписания заграничных психиатров.
– И вы в это поверили? – изумилась Эльза и насторожилась, ей показалось, что на первом этаже дома раздался какой-то грохот.
– Мне не платили за то, чтобы я верил кому-то! – фыркнул Ерофеев и снова принялся что-то там переливать. – Мне платили за то, чтобы я держал твою психику, твои воспоминания в узде. Все! Я это благополучно и делал. А методы… У каждого мозгоправа они свои, детка. Если врачи, которые выводили тебя из состояния глубокой душевной депрессии, считали, что так надо, то…
– А вы? Вы как считали? – перебила она его.
Разговор требовалось срочно сворачивать. Шум ей не показался. Тяжелые шаги отца она узнала. Тот поднимался по лестнице.
– Я считал, что это тебя излишне травмирует. Но моего мнения никто не спрашивал. И…
Что еще хотел добавить Ерофеев, Эльза так и не узнала. Она выключила телефон, потому что в замке ее двери заворочался ключ.
– Выходи! – жестко скомандовал отец, распахивая дверь. – Жду тебя в гостиной! Быстро!
– Сейчас, папа, – крикнула она в дверной проем. Отец так и не заглянул в комнату. – Я только переоденусь!
Широкое светлое платье, которое было сейчас на ней, особенно было нелюбимо им. Она решила, что не стоит дразнить его. Поэтому надела черные тонкие брюки и трикотажную рубашку кораллового цвета. Волосы, подумав, распустила по плечам. Он часто упоминал, что в подростковом возрасте ее невозможно было заставить убрать волосы в хвост или косу. Глянула на себя в зеркало: если не считать чрезмерной бледности, выглядела она терпимо. Не должна была вызвать приступа раздражения в нем. Поколдовав над телефоном, положила его в карман брюк и, обув домашние туфли на мягкой подошве, пошла в гостиную.
Верхний свет не горел. Комната освещалась двумя настольными светильниками под темными абажурами, почти не дающими света. Отец сидел в дальнем от входа кресле. Тяжелый взгляд, крепко стиснутые губы. В левой руке бутылка дорогого виски, ее он поставил на колено. В правой стакан, наполненный на два пальца.
– Пап?
Эльза застыла посредине комнаты, не зная, куда присесть. К столу – будет к нему сидеть боком. Ему не понравится. На соседнее с ним кресло – слишком близко, ей не хотелось дышать его перегаром. Села на двухместный диванчик и не близко, и не далеко, и глаза в глаза.
– Умная девочка, – неожиданно похвалил он. – Хорошо место выбрала. И обзор отличный. И не далеко. И не близко, удрать можно, если что. Плоды моего воспитания все же не пропали даром.
И сделал большой глоток из стакана. Эльза слегка улыбнулась, хотя и не поняла, с чего это она – если что – должна будет удирать.
– Ты подумала? – спросил он, отдышавшись после выпитого. И вдруг сказал: – Прекрасно выглядишь, детка…
А ей почему-то сделалось неприятно от того, каким тоном он сказал это «детка». Так он Нельку частенько называл, звучно шлепая ее по заду. Ее лично почти никогда.
– О чем, пап?
– Я о документах. Ты подумала насчет подписи?
Его глаза сейчас из-под набрякших верхних век смотрели на нее как два ствола из бойниц. Вот не сложилось у нее в уме другого определения, когда посмотрела на отца.
– Да, конечно. Я подпишу, – улыбнулась она, кивнув. – Ты прости. Чего-то настроения не было. Закапризничала.
– Ну-ну… – Он зажал бутылку коленками, опустил руку вниз за кресло, пошарил там, достал папку с бумагами, запустил ее по полу в сторону Эльзы. – Подписывай!
– Сейчас? – Эльза подставила ногу, поймав папку возле себя. – Прямо сейчас?
– Прямо сейчас, – кивнул отец и налил себе еще.
Она вытащила стопку бумаг, с гербами и голограммами, плохо ориентируясь в объектах недвижимости, что там упоминались. Начала поочередно подписывать там, где юрист отца наставил карандашных галочек. Бумаг было очень много. Ушло минут десять на то, чтобы пролистать и подписать все. Потом она сложила все обратно в папку, щелкнула кнопкой. Протянула отцу.
– Вот, пожалуйста.
– Умная девочка. – снова похвалил он похабным, не отцовским голосом. Приказал: – Положи на стол.
Эльза подчинилась. Положила папку на стол, вернулась на диванчик, стала смотреть, как отец напивается. В бутылке убавлялось заметно и быстро. Уловив момент, когда он отвлечется, Эльза сунула руку в карман брюк и нажала нужную кнопку на телефоне. Тут же смиренно сложила руки на коленях, опустила голову. В комнате было очень тихо. Не по-хорошему тихо. Даже придуманные ею мыши оставили попытки попасть в дом. И старинных напольных часов в простенке возле камина не было слышно. А монотонное движение огромного маятника всегда ее завораживало. И медленное солидное тиканье гипнотизировало. Дождь по стеклам не стучал, ветер стих. Воцарившаяся тишина будто готовила ее к чему-то. К чему-то нехорошему.
– Я пойду? – Эльза чуть привстала.
– Сядь! – рявкнул отец. Скомандовал: – Подай бумаги!
Эльза взяла папку со стола, подала ему. Он влез в бумаги, полистал, удовлетворенно улыбнулся. Сунул папку себе за спину. Кивком указал на диван. Эльза подчинилась.
– А где охрана, пап? – спросила она через минуту, чтобы не глохнуть от противной тишины. – Никого нет?
– Никого, детка. Только мы с тобой. – Он облизал край стакана, подмигнул ей. – Наш разговор не терпит свидетелей, детка.
– Разговор? Что за разговор? – странно заухало сердце, тревожно, предупреждающе. – А отложить нельзя? У меня… Что-то голова болит и я…
– Отложить нельзя. – Он мотнул крупной головой, недобро хмыкнул, уставившись в стакан. – Времени почти не осталось.
– Времени? Не осталось? Для чего, пап?
– Для того, чтобы выбраться из западни… – произнес он едва слышно и хрипло рассмеялся, заметавшись головой по подголовнику кресла. – Господи! Надо же было такому случиться! В западне… Я в западне, в которую сам себя вовлек!
– Я ничего не понимаю, папа. Я ничего не понимаю!
Едва заметным движением она потрогала мобильник в кармане, искренне надеясь, что он не отключился, что работает как надо.
– А ты никогда ничего не понимала! – взревел он, тяжело поднимаясь на ноги. Бутылка выпала из его рук и покатилась за кресло. – Тебе и не надо было понимать! Не надо было понимать, не надо было помнить! Кукла чертова! Чертова кукла!
– Не нужно, пожалуйста, – попросила она, вымученно улыбаясь, она всегда боялась его таким – громогласным, свирепым. – Не нужно кричать. Все будет хорошо, вот увидишь.
– Хорошо?! – он вдруг оборвал крик и рассматривал ее какое-то время пристально, изучающе, и неожиданно погрозил ей пальцем с тихим смешком. – А знаешь, ты права, малышка! Все еще может быть хорошо! В самом деле! Да, да, ты умница, детка!