В моем распоряжении было что-то около месяца, в конце августа я должна была уезжать домой, меня ждал десятый класс. То есть времени почти не оставалось.
На следующий день Люсьена предложила вместе с ее родителями поехать на Дон. Дальновидные родители решили собрать нашу компанию и посмотреть, что может угрожать их дочери. Разумеется, никто не отказался, и наша пятерка в прежнем составе погрузилась в служебный УАЗик Люськиного отца. Меня, как самую легкую и маленькую, решено было посадить на колени. Понятно чьи колени я предпочла! Но мой принц через несколько минут принялся стонать, что ему тяжело и жарко, и затекли ноги. Благородный Генка тут же пересадил меня к себе, а освободившийся от тяжелой ноши Вадик всю дорогу балагурил с нами, смешил родителей и всячески развлекался. Видимо удовольствие от поездки получили все, кроме меня. Но я упорно не желала сдаваться.
На пляже мы пробыли недолго: успели по паре раз искупаться, попытались построить замок из песка, – вот и все. Не считая того, что Вадик заговорщицки рассказывал нам о монастыре, выдолбленном прямо в меловой горе и чудом сохранившемся; о том, как неплохо было бы сходить туда. Еще они вспоминали с Генкой каких-то девчонок, которых водили в пещеры, они смеялись одним им известным подробностям того похода, и, в конце концов, Вадик пообещал на днях сводить туда и нас.
Чувство ревности ощутимо клацнуло, прищемив и без того ноющее сердечко, так что пришлось сделать глубокий вдох и выдох, оставаясь внешне непринужденной, задавая невинные вопросы и проявляя любопытство. То, что я поеду с ним еще раз в эти пещеры, или еще куда-то, мне было все равно куда, – не вызывало у меня никаких сомнений.
Конечно, Люську никуда бы не отпустили. Мне-то было все равно, но, чтобы подружку не выдали мои же дед и бабушка, пришлось соврать и им. Официальная версия выглядела так: мы все пошли на пруд. Пруд находился за поселком, был мелким и грязным, но местная речка была еще хуже. Так что у родителей не должно было возникнуть подозрений.
Утром, около одиннадцати, мы собрались на автобусной остановке. Люська волновалась, ее волнение передалось мне, и я чувствовала себя преступницей по отношению к ее родителям. Ребята посмеивались над нашими страхами и уверяли, что никто ничего не узнает. Но напряжение не покидало нас и тогда, когда удалось втиснуться в переполненный автобус, и позже, когда Люська увидела кого-то из знакомых и готова была впасть в истерику.
– Я выйду, – шептала она. Но автобус тронулся, и выйти из него не было никакой возможности. Мы висели на поручнях, наши тела бились о мешки, набитые зерном и семечками, оцинкованные ведра, узлы и сумки. Зажатые со всех сторон плотными и потными пассажирами, мы потихоньку проклинали соседей с их непомерным грузом.
Наконец, автобусная пытка окончилась, и нас выбросило на пыльный деревенский пятачок.
– Сагуны, – изрек помятый Вадик, – сейчас поймаем попутку, она нас подбросит до места.
Мы пили воду из-под колонки, а потом пошли узнавать расписание автобусов. Автостанция по совместительству – столовая, имела одну достопримечательность – огромное, во всю стену зеркало.
– Да красивая, красивая, – мимоходом бросил мне Вадик, и я застыдилась своего беглого взгляда, скользнувшего по отражению.
Нас согласился подвезти молодой парень на ветхом ГАЗоне. Мы с Люсьеной уселись в кабине, а ребята полезли в кузов. Вадик, подсаживая нас сетовал, что больше нет места, и мне показалось, что он с большим удовольствием одну из нас точно отправил бы в кузов, чтобы самому разместиться рядом с водителем, а не глотать пыль по дороге. Правда ехать было совсем недалеко, мы могли бы пройти пешком.
Водитель остановился у общественного пляжа, и нами было решено искупаться, чтобы смыть с себя пыль и пот.
Я, уже достаточно натерпевшаяся от дороги и почти жалеющая о том, что согласилась поехать, немедленно скинула одежду, и, бросив друзей на произвол судьбы, побежала по горячему песку туда, где берег был полон людей: молодых и старых, с визжащими и гомонящими детишками, с резвящейся молодежью, туда – в самую гущу. Я бежала ровно. На ходу сорвала резинку с волос, чтобы они красиво колыхались в такт движению лопаток. Я ни на кого не смотрела, но чувствовала, как в меня впиваются десятки взглядов. Мне это было необходимо, просто физически, чтобы подавить некое состояние ущербности, появившееся благодаря поведению моего принца.
Наконец, я нашла место, с которого мне удобно было зайти в воду. В несколько прыжков врезалась в течение реки, окунулась, проплыла немного вперед, выровняла дыхание остыла немного и повернула назад. Вышла из воды и только теперь огляделась в поисках друзей. Они медленно шли почти у кромки воды, высматривая меня. Генка нес мою одежду, аккуратно перебросив через локоть джинсы с футболкой, в другой руке – обувь.
Неожиданно Люська побежала, она делала высокие, короткие прыжки, и это было смешно. Я снова испугалась: а вдруг я тоже так выглядела?!
Когда все приблизились, Вадик сказал:
– Умеешь ты создать эффект…
– А что я такого сделала?
Вадик стоял напротив и слишком откровенно разглядывал меня. Люсьена, Генка и Вовка бросились в воду, а мы все продолжали свое противостояние. Вадик не торопился раздеваться, он лишь снял обувь и чуть подвернул брюки. Под его взглядом я казалась себе голой, но это только сильнее заводило меня.
– Я сейчас искупаюсь, – медленно сказал он, – а ты постарайся не привлекать к себе излишнего внимания лиц противоположного пола. Только драки мне здесь не хватало! – Это последнее прозвучало, как пощечина.
– Знаешь, я, пожалуй, поеду домой, чтобы ты так не напрягался.
– Ага, поедет она! – он сощурил глаза и неожиданно рассмеялся, – ну извини, я шучу. Мы же еще в пещерах не были, а там знаешь, как красиво. А еще здесь родник есть, рядом – прямо по пляжу. Неужели ты откажешься попробовать самую вкусную в мире воду? – он был почти нежен, это меня растрогало.
– Ладно уж, иди, купайся.
Он стянул с себя майку, брюки, и, не спрашивая разрешения, повесил их мне на плечо, медленно пошел в воду, покрякивая и ежась.
– Генк, ты себе ничего не отморозил?
– Не-а! – радостно крикнул подплывший Генка и нырнул. Вадик нырнул следом. Я увидела его голову далеко впереди, почти на середине реки, он пытался плыть против течения.
На песок выбрались Генка с Люськой, потом Вовка, а я стояла с чужой одеждой на плече и смотрела, как плавает мой принц. Опомнившись, бросила одежду Генке и тоже кинулась в воду.
Когда Вадик вышел на берег он долго и нудно отчитывал нас за то, что Генка положил его вещи на песок, и теперь все это имеет вид как из задницы, да еще и колется. Но Генка и Вовка лишь беззлобно смеялись, а Люсьена ввернула шуточку по поводу сибаритских привычек, от которых пора избавляться. Вадика удалось заставить замолчать на время.
Вода в роднике была пронзительно холодной, и мы долго пили ее, потому что не во что было налить и взять с собой.
Наш путь начинался с узенькой тропинки, поднимающейся к гребню горы; пройдя какое-то время по верху, мы спустились немного и очутились у круглого лаза, похожего на вход в естественную пещеру. На площадке перед ним расположились несколько человек. Они только что вышли из горы и отдыхали, грелись на солнце.
Мы поздоровались и Вадик спросил:
– Вы из пещер? Вход здесь?
Оказалось, что вход был где-то в другом месте, но он завален, а этот лаз – что-то типа вентиляционного отверстия. Когда-то пришедшие к власти большевики взорвали часовню на горе и попытались уничтожить монастырь. Любопытные дикие туристы обнаружили и расширили этот проход, теперь бывший монастырь стал доступен и посещаем многочисленными молодежными тусовками.
У нас не было с собой ни фонаря, ни факела, пришлось одолжить свечку, а факел Вадик соорудил из палки, намотав на нее старую тряпку и полив бензином из Вовкиной зажигалки.
Факел скоро погас, а свечной огарок не мог осветить густую темноту многочисленных переходов. Пройдя несколько коридоров и спустившись по узкой лестнице, мы все-таки решили вернуться, чтобы не заблудиться без света и не растерять друг друга.
На поверхности все сразу загрустили, Люська вспомнила свои страхи, знакомых в автобусе, родителей… Ее вяло успокаивали. Всю обратную дорогу говорили мало. Торопились, подгоняемые тревогой, передавшейся от Люськи.
Опасения подтвердились. Бабушка смотрела на меня с укоризной. А телефонный звонок Люсиной мамы совсем расстроил.
– Где вы были?
– На пруд ходили, – я старалась врать убедительно.
– Ах, вы, Маша, Маша, – услышала я в ответ, и трубка коротко запикала.
Люська смогла позвонить только на следующий день, она быстрым шепотом сообщила, что дома был скандал и ей запретили со мной дружить. Стало обидно, такого еще никогда не было. Я всегда считала, что если родители запрещают с кем-то дружить, то этот кто-то не совсем хороший человек. Себя к нехорошим я никак не причисляла.
– Как хочешь, – я попыталась быть равнодушной. Мы не виделись после этого разговора до Нового года.
Зато мы виделись с Вадиком. Каждый день. И, чем дольше мы общались, тем сильнее он сопротивлялся, а я все азартнее хотела его. Так и уехала ни с чем. Наша вымученная дружба-соревнование кто кого, была шита белыми нитками, и, казалось, все – всё знают и видят, кроме нас.
В Джезказгане выдалась на редкость длинная дождливая осень. Я уходила из дома и бродила, прикрывшись старым зонтом, у которого все время задирался край под порывами ветра. Шлепала по лужам и мечтала о Вадике. Сама себе я казалась большой мокрой жабой.
До взрослой жизни оставалось всего – ничего, оставалось пережить эту длинную осень, никак не уступающую зиме, и потом еще чуть-чуть, а там экзамены, и будет чем занять мозги.
Быстрее, быстрее, мелькайте дни и недели, не задерживайте, не толпитесь. Я ничего не жду от вас, просто проходите мимо, уносите прочь этот год, этот целый год…
21
«Любимая, еще пять дней, и я разобьюсь» – такую телеграмму он прислал мне, когда я сдавала экзамены в МАИ. Отец привез меня в Москву и оставил на попечение бабушки Маши. Маша уехала на дачу, и я была предоставлена сама себе.
Учебник по физике я обычно читала в скверике у Большого Театра, там мы встречались с девочкой из параллельного класса – Ритой, она тоже поступала в Энергетический. Правда, у нее не было московской бабушки, и она жила в общежитии.
Мы как-то сдружились, гуляли вместе, даже один раз были в ресторане, совсем по взрослому.
В тот день я ждала ее, чтобы пойти в кино. Скамейки были заняты, поэтому я устроилась на бордюре фонтана и, по обыкновению, читала свой учебник. Вот интересно, я изучила эту книжку вдоль и поперек, я с ней не расставалась, я открывала ее в любую свободную минуту, когда была возможность почитать, но текст проходил сквозь меня, не задерживаясь, что называется – не цепляя, как будто в моей голове отключили тот участочек, который отвечал за память. Точнее, так: я запоминала все маловажное, незначительное и ненужное: голубя, который садился мне на плечо, едва я устраивалась на скамейке, маленького пузатого мужичка, приставшего ко мне на улице с предложением сняться в кино, молодого негра, преследовавшего меня от Ритиного общежития до моего дома, даже имя его помню – Грин… бархатные синие шлепанцы, которые я зачем-то купила у Риты на последние деньги; все эти подробности прочно оседали в моей голове и от этого параграфы и задачки с разбором по физике уже не могли там поместиться, как я ни старалась.
Я думала о Вадике, все время думала о нем: вспоминала, представляла, мечтала… И Москва с ее шумными улицами, залитыми солнцем, людьми и машинами, с ее экзаменами, этажами, метро, с площадями, башнями и парками, казалась мишурной, ненастоящей, грандиозной настольной игрой, правила которой проходили сквозь меня, как параграфы задачника по физике.
– Привет, – сказал парень, садясь на край фонтана справа от меня.
– Привет, – легко ответила я, повернув к нему голову и улыбнувшись. А слева сел второй и тоже тихо сказал «привет». Оба – мальчишки, мои ровесники, черноволосые, не русские. Только мы тогда не делились на русских и не русских и не умели бояться.
– Меня зовут Бесхан, – сказал тот, что справа, – а его – Алик, – кивнул он на друга. Я посмотрела на Алика; от неожиданности, открыла рот и поперхнулась «очень приятно»: Алик был очень похож на Вадима, как будто они родились в одной семье, имели общего предка, и…
– Ребята, а вы откуда? – спросила я.
– Мы чечены, – важно ответил Бесхан, – а ты?
– Я?
– Ну, то, что ты русская, понятно… А сама москвичка? Зовут как?
– Маша. Нет, не москвичка, я из Казахстана приехала.
Бесхан засмеялся:
– На казашку не похожа. У них глаза вот такие, – он растянул пальцами уголки глаз к вискам, так что остались узкие щелочки.
Мне тоже стало смешно:
– Во-первых, не у всех казахов такие глаза как ты показал, во-вторых, мои родители живут в Казахстане, уехали туда давно, еще после института. А в Москве у меня бабушка…
– Значит ты Москвичка, – заключил Бесхан. Я пожала плечами.
– Учишься? – не унимался парень.
– Нет, только поступаю.
– Правда! Мы тоже экзамены сдаем. Ты куда?
– В Авиационный.
– А мы – в технологический.
Он так и сыпал вопросами, чтобы быть вежливой я повернулась к нему, оставив прообраз моего Вадика – молчаливого Алика за спиной и на время забыв о нем. Бесхан тоже развернулся ко мне лицом, и тут я увидела, что его левый глаз закрыт бельмом, я снова вздрогнула, но подавила в себе этот испуг, чтобы не обидеть парня.
Пришла Рита. Мы долго гуляли в тот вечер. Сначала ходили в кино, где наши кавалеры заплатили за билеты, а потом чинно сидели рядом с нами и смотрели «Москва слезам не верит».
Потом провожали Риту, и только в начале первого ночи втроем доехали в Измайлово, стояли в подъезде бабушкиного дома и говорили, говорили…
– Ребята, вы в метро не попадете, – мне удалось убедить их поторопиться, и, прощаясь, я чмокнула обоих в щеки.
Я почти заснула, когда раздался телефонный звонок. Это мои кавалеры решили пожелать мне спокойной ночи. Бесхан вроде бы в шутку сказал:
– Алик в тебя влюбился. Лежит на кровати, лицом к стене, я думал, он онанизмом занимается, а он плачет…
– Бесхан! Как тебе не стыдно!
– Извини, я привык называть вещи своими именами. Когда мужчина плачет, согласись – это ненормально.
– Смотря что явилось причиной его слез. Но рассказывать малознакомому человеку о своем друге да еще такое – это, знаешь ли, не совсем прилично, – я была шокирована. Бесхан в течение всего вечера был на этой грани, балансировал между приличием и пошлостью, но ни разу не сорвался, почему же теперь он позволил себе все эти разговоры?
– Я спросил у него, отчего он плачет, и он ответил, что влюбился и теперь не знает, что ему делать. У нас такие браки не приветствуются, слышала наверно. Но я ему сказал, что во всем вас поддержу. Короче: нечего бояться родителей. Мы все уладим!
– Погоди, погоди, причем здесь брак? Я еще никакого согласия и желания не высказывала…
– Чего ждать? – искренне удивился Бесхан.
– Да ведь мы не знакомы почти, я даже не знаю, что он за человек. Мы не разговаривали, виделись один раз… И вообще, у нас это происходит не так!
– А, – не унимался Бесхан, – ты переживаешь, что вы друг друга мало знаете, так надо повстречаться, поговорить… А как же. Завтра он будет у тебя, я не приду, все…
В трубке послышались короткие гудки.
Почему кто-то принимает решения за меня? Что я должна делать? Мне было неловко и стыдно и еще как-то немножко гадливо: то ли на саму себя, то ли на нагловатого Бесхана, то ли на молчаливого Алика. Промаявшись без сна до рассвета, я все составляла и составляла ответ нежданному жениху, приводила доводы, объясняла, старалась быть корректной; но, чем больше слов я находила, тем менее убедительными они казались. В конце концов, я уснула, измученная поиском ответа.
Алик пришел часов в 8 утра. Спросонья я никак не могла понять, откуда звонок, схватилась за телефон, потом бросилась к двери, но все-таки сообразила спросить: кто там.
– Это я, – прозвучал голос Вадика из-за двери.
И снова это жаркое предчувствие, и поспешные руки открывают замок, и бархатные глаза в полумраке подъезда.
– Доброе утро… Разбудил? – он потянулся ко мне, обнял, прижался, нашел губами ухо и прошептал, – ты такая теплая…
Я высвободилась, шагнула назад, кашлянула.
– Прогонишь? – грустно спросил Алик.
– Зачем же, входи…
Мы прошли в комнату, он присел на краешек тахты и смотрел на меня снизу вверх своими тревожными глазами, молчание затянулось, он нарушил его, сказав:
– Ну, что, ты меня завтраком покормишь?
– Пойдем на кухню.
Я поставила чайник, сделала несколько бутербродов с колбасой, потом смотрела как он ест: молча и аккуратно.
– А ты со мной? – только и спросил. Я отказалась.
Мы снова гуляли по городу. Он разговорился постепенно, рассказывал о своей маме, какая она у него молодая и красивая, как любит она петь. Но поет редко, потому что отец очень суровый человек, намного старше ее.
– Отец справедливый, всегда.
– Ты любишь родителей? – глупо спросила.
– Маму, – он улыбнулся тепло и опустил длинные густые ресницы, – отца уважаю.
Я не смогла его прогнать. Он вернулся вместе со мной в квартиру моей бабушки. Мы позвонили Бесхану и он деловито осведомился: «вы уже этим занимались, или только целуетесь?» Алик бросил ему что-то отрывистое.
Я снова не знала, что мне с ним делать, о чем говорить. Он сидел на тахте, но уже не как утром, а по хозяйски развалившись, и разглядывал меня из-под полуприкрытых ресницами глаз.
– Сядь со мной рядом, – попросил он.
Воздух в комнате сгустился и стал горячим и вязким как кисель. Я поставила стул подальше от тахты и уселась на него. Но Алик настойчиво просил сесть с ним, я уступила, сдерживая дыхание. Села с краю. Он тут же придвинулся и лег, устроив голову на моих коленях.