– Сядь со мной рядом, – попросил он.
Воздух в комнате сгустился и стал горячим и вязким как кисель. Я поставила стул подальше от тахты и уселась на него. Но Алик настойчиво просил сесть с ним, я уступила, сдерживая дыхание. Села с краю. Он тут же придвинулся и лег, устроив голову на моих коленях.
– Сделай для меня одну вещь, – сказал он.
– Какую?
– Нет, ты пообещай, что сделаешь!
– Но я же не знаю, чего ты попросишь.
– Ничего такого… Пообещай.
– Ну, хорошо, – согласилась я.
– Сними платье…
– Что?
– Сними платье, я хочу посмотреть на тебя.
– Ты с ума сошел, – я отодвинулась, убрав его голову с колен.
– Ты обещала, – он приподнялся на локте, – я ничего не сделаю, клянусь!
– Зачем это? – я чуть не плакала.
– Просто… Чего ты боишься, ведь ты ходишь на пляж, и там мужчины смотрят на тебя.
– Это на пляже.
– Какая разница? Ну пожалуйста!
«Если я сейчас разденусь, то это будет глупо, глупо, по-дурацки… Почему я должна ему уступать? Господи, как же мне от него избавиться! А если я соглашусь, если я соглашусь с условием, что он сразу же уйдет? Он посмотрит и уйдет… А если нет?» Дальше мои мысли не шли, я не знала, что бывает дальше в таких скользких ситуациях. «Но ведь он один… Что он может мне сделать?»
– Хорошо. Но ты сразу же уйдешь!
Он был согласен, он был со всем согласен.
Я встала, отошла от тахты на середину комнаты, расстегнула пуговицы на платье и распахнула его, даже не сбросив с плеч.
Алик всхлипнул, вскочил, бросился ко мне и, обхватив меня руками, поволок к тахте. Я успела свести локти на груди, запахнуться.
– Нет, – сказала я.
Он попытался развести мои локти.
– Нет! Уходи.
Алик, словно опомнившись, отодвинулся от меня, обхватил голову руками.
– Ты подумала – все! – Произнес он. – Ты меня боишься. Не надо, не бойся, я умею уважать женщину.
– Хорошенькое уважение, – произнесла я, нервно застегивая пуговицы, – ладно, поигрались, теперь уходи.
– Хорошо, я уйду, но мы встретимся завтра?
Я пообещала, я бы пообещала все что угодно, только бы он ушел, чтобы я могла почувствовать себя в безопасности. Буквально вытолкав его из квартиры, я забилась в угол тахты и сидела так, пока совсем не стемнело. Разрывался телефон, но я не брала трубку.
Утром я побежала в институт, просить комнату в общежитии. Когда вернулась, чтобы забрать вещи, то встретилась с почтальоном, он-то и принес мне телеграмму от Вадика.
Я забрала документы из приемной комиссии, сказала вернувшейся с дачи бабушке, что не поступила и уезжаю в Воронеж.
– Тебе тут женихи звонят постоянно – сообщила бабушка.
– Да ну их! – отмахнулась я.
Так я не стала чеченской женой, авиационным инженером и женщиной. Одновременно, или порознь…
До потери девственности мне оставалось еще 9 месяцев, год до поступления в институт, три – до первых родов и смерти дочери, шесть – до замужества и восемь – до рождения сына.
22
– Поцелуйтесь, что ли! – крикнул Григорий от калитки.
Вадик приехал на новеньком мотоцикле, и теперь мы смущенно разглядывали друг друга, стоя посреди дороги. Я наклонилась и коснулась губами мотоциклетного шлема, не смогла дотянуться до его щеки.
Вечером он увез меня на гору. Мы остановились в посадке и сели на обрыве. Поселок внизу уже утонул в вечернем сумереке, а у нас еще было солнце, нежаркое и пыльное, оно собиралось упасть за гору, но пока держалось, давая нам возможность поговорить…
Мы молчали.
Я не выдержала первой:
– Вадик, не трави душу, расскажи все, как есть, – попросила и сжалась.
– Что ты хочешь услышать? – он смотрел прямо перед собой, словно не хотел встречаться со мной взглядами.
– Я чувствую, что что-то случилось, – ответила тихо, не поворачивая головы, – ведь ты мне врал в письмах?
– Врал.
Тогда я пересилила себя и посмотрела на него:
– Но зачем?
Что-то похожее на извиняющуюся улыбку промелькнуло по его губам:
– Не знаю, – вздохнул он, – у меня была девушка, – он снова улыбнулся, – Это была любовь, понимаешь?
Я прикрыла глаза и кивнула.
– У нее на щеках такие ямочки, когда она улыбается, и щеки похожи на яблоки… Потом мы расстались, я был виноват, знаю. Тебе все равно сказали бы…
– Вадик…
– А?
– Ты предал нас обеих, – сказала я.
– Понимаю…
– Уезжай, – приказала.
– Прости, если сможешь…
– Уезжай!
– Я не могу, мы поедем вместе, – попытался протестовать он.
– Нет, пожалуйста! – крикнула я, испугавшись, что зареву сейчас, как последняя дура, а он не стоит моих слез, и уж тем более, он не стоит того, чтобы видеть, как я заливаюсь слезами оттого, что он был первым в моей жизни разочарованием, разочарованием первой любви. – Прошу тебя, уезжай! Я тебе все прощаю, но видеть тебя не могу!
Он вскочил, кинулся к своему мотоциклу и унесся сломя голову. Со своего обрыва я видела, как Вадик проскочил мост через Вонючку и скрылся в туче пыли поднятой его мотоциклом.
– Так тебе и надо, дура! – зло крикнула сама себе; и повалилась на бок, и зарыдала, а потом смеялась и била себя по щекам.
Истерика быстро кончилась. Я поднялась, вытерла лицо и пошла через посадку к дороге.
На мосту меня ждал испуганный Вовка, он и довез меня до дома.
– Я Вадика встретил, невменяемого, – поделился Вовка. – Он сказал, что боится, чтобы ты с собой что-нибудь не сделала.
– Много чести, – засмеялась я.
– Правда! – он обрадовался и, превознемогая принципы мужской солидарности, поделился, – Вадик – дерьмо по отношению к своим бабам. Если можешь – прекрати с ним общаться вовсе, или останьтесь друзьями… Сможешь?
Я пообещала.
Вадик не отпустил меня ни тогда, ни позже. Мы помирились на следующий день.
23
Ну, вот. Вспомнила. Только о чем тут говорить, все и так понятно. Я лучше расскажу о Валерке. С ним ведь тоже непросто все.
Ладно…
Я в электричке ехала в Подгорное. Скажете: опять поезда! Да, конечно, только что же я могу поделать, если вся моя жизнь в дороге; если не поезд, то вокзал и вереница чужих домов, как зал ожидания…
Вагон был забит людьми до отказа. Я протиснулась вперед по проходу, тогда какой-то дедок тронул меня за локоть, пододвинулся на скамейке, освобождая мне местечко.
– Ой, спасибо! – Я устроилась на краешке. Старичок обрадовался:
– Садитесь, садитесь. В ногах правды нет. Лучше плохо сидеть, чем хорошо стоять. Вам далеко?
– До Подгорного.
– О, мне ближе. Я в Евдаково схожу. – Он разговорился: я узнала о том, что у него давно умерла жена, дети разъехались, сам он на пенсии, чтобы не скучать делает разный мелкий инструмент и увлекается гороскопами. – Уже двенадцать лет, – с гордостью поведал старичок. Я вежливо кивала головой в ответ.
– Хотите, я о вас расскажу? – не унимался дед.
– Расскажите…
– У вас рождение когда?
Я сказала.
И странный попутчик с легкой улыбкой начал рассказывать мне всю мою жизнь…
Ребята с радиотехнического устроили танцы прямо на асфальтированном пятачке возле общаги. Был май, студенты, ошалевшие от весны, экзаменов и водки, плотной толпой взбивали ногами уже теплую пыль.
Валерка вышел на меня из темноты, широко расставив руки. Он был пьян. А мне было все равно.
Мои друзья прозвали его Испанским летчиком, Валерка часто рассказывал одну и ту же историю, вычитанную им в какой-то книге, там главным героем выступал этот самый летчик. Валерка каждый раз приукрашивал свой рассказ новыми подробностями, слушатели вежливо молчали, но однажды монолог слишком затянулся, и слушатели покинули комнату в студенческом общежитии, недоуменно пожимая плечами.
– Машка, зачем тебе этот Испанский летчик? Ты замуж хочешь? Гнездышко свить? Так ты посмотри на него, какой он муж! Он же идиот! Послушай, давай мы найдем тебе мужа, а? Хочешь?
Я мучалась от этих разговоров, отнекивалась, отшучивалась. Мне действительно надо было замуж и срочно. После смерти деда, мать, приехавшая на его похороны, устроила истерику. Она требовала немедленного замужества.
– У тебя остался последний год! Закончишь институт. Пойдешь на завод, а там сразу какой-нибудь женатый объявится!
– Мама!
– Молчи! Я знаю! Будешь всю жизнь в любовницах!
– Мама!
– Что, мама, что?! И этот твой Вадик опять тебе звонит. Свяжешься с этим подонком, он тебя и нас в могилу загонит!
– Он мне не звонит!
– Молчи! Мне бабушка все рассказала!
– Так ведь это бабушка с ним разговаривала, не я. Мы не общаемся.
Мать плакала, шумно хлюпая носом, голос дрожал и срывался на крик.
– В общем так: если замуж не выйдешь, к нам с отцом можешь больше не приезжать!
– Ты хочешь, чтобы я вышла замуж? – Я боялась этих ее слез, я боялась ее слов, ее страха, доходящего до ненависти.
– Да, хочу!
– Все равно за кого? – уточнила я.
– Все равно!
– Хорошо.
Валерка был первым после того ночного разговора, кто сам пришел с распростертыми объятьями – жениться. Мы были знакомы чуть больше двух месяцев.
– Все равно за кого? – уточнила я.
– Все равно!
– Хорошо.
Валерка был первым после того ночного разговора, кто сам пришел с распростертыми объятьями – жениться. Мы были знакомы чуть больше двух месяцев.
Валерка спился быстро. Два года я жила с ним, сама не знаю зачем. Все никак не решалась уйти. С самого первого дня – нашей свадьбы, когда проснувшись утром в Валентининой квартире, я лежала на старом, еще дедовом диване и, глядя в потолок решала что лучше: сбежать в никуда, или прыгнуть с балкона; с самого первого дня я знала, что загнала себя в угол, и биться мне теперь в этом углу, как пойманной в паутину мухе. Паутина была липкой, густой и привязчивой, а паук в моей голове шептал: «Куда ты пойдешь? Кому ты нужна? Сиди и радуйся, что хоть кто-то взял!». Я пыталась, но радости не было.
Был завод и проходная с 8 до 16.30. Было тупое переписывание бумаг: цифры из одного гроссбуха переносились в другой. Были бесконечные общаги и бессмысленные собрания и субботники. По вечерам приходили друзья, те, кто еще оставался. Мы играли в преферанс до одури, пили водку и говорили ни о чем.
Его родители жили у самого Азовского моря, в Мариуполе. Мы ездили туда, но море, почему-то, я видела только из окна вагона. Оно было свинцово-серым, ненастоящим: мелькнет куском тусклого стекла, затянутого рябью и исчезнет, словно его и нет.
Я стала такой же лениво-тусклой, и мои прежние сокурсники не узнавали меня при встрече.
– Валера, нам надо разойтись, – равнодушно говорила я ему иногда, – это бессмысленно…
Он пугался и грозил, что прыгнет в чан с негашеной известью, или сделает еще что-нибудь такое же ужасное, и это будет на моей совести…
– Но ведь это шантаж, – устало говорила я и оставалась.
Той осенью Авдотья подарила нам большое зеркало с отбитым уголком. Валерка закрепил его на стене нашей комнатушки в общежитии.
24
– Бабам – водка, мужикам – самогон!
Длинный кухонный стол быстро заполнялся снедью, посудой, бутылками… несли все, кто что может. На двух этажах маленького русского барака, собранного из немецких панелей, царило оживление… Из дверей комнат, распахнутых настежь, то и дело выскакивали разгоряченные женщины, бегали, по длинному общему коридору, таскали эмалированные тазики с неизменным салатом по кличке «Оливье», винегретом, котлетами…
– Машка! Где Машка?
– Дома, наверно.
– Пойду, позову.
Две женщины столкнулись и сразу разбежались в разные стороны.
Из тамбура, с лестничной площадки высунулась чья-то лохматая голова:
– Ольк!
– А!
– Валерку позови!
– Ладно, – кивнула головой Олька и без стука распахнула дверь, одной из немногих закрытых комнат.
Они сидели рядышком на софе в отмытой до блеска комнате, первой в их жизни «своей» комнате и смотрели на мельтешение теней в экране телевизора. Она вздохнула:
– Опять пьянку затеяли…
– День рождения, у Ольки, – с готовностью ответил он, – нас звали…
– Я не пойду! – твердо сказала она.
– Я тоже не пойду, – пообещал он.
Они пододвинулись друг к другу ближе. Он стал гладить ее по голой руке, коснулся плеча, обнял. Она склонилась к нему и прикрыла глаза. Он поцеловал ее в макушку, скользнул ладонью по бедру: она засмеялась.
– Масечка, ты трусики так и не надела? – игриво зашептал он ей в ухо.
– Не успела…
Он чаще задышал, и лоб его покрылся испариной:
– Давай подружим? – Второй рукой он добрался до нижней пуговки на ее халатике.
– Ой! – она схватилась за разошедшиеся полы халата.
Дверь с шумом распахнулась:
– Машк! Привет! Вы чего тут? Валерк! Ты ей сказал? – с порога закричала новорожденная Олька. Валерка кивнул.
– Так, чего? Вы идете?
– Оль, нам что-то не хочется… – Маша торопливо застегнула пуговицу. Она побоялась обидеть соседку, поэтому ответить «нет» сразу не решилась. И Ольга потянула ее за руку с домашнего дивана, от мужа, туда, в коридор, в общую суету. Маша растерянно подчинилась. Ее муж – Валерка, потопотал следом.
– У меня же, день рождения! – быстро объясняла Ольга, ведя за руку вялую Машу на кухню, к длинному столу, – Все уже готово, только вас и ждем.
– А кто будет-то? – обреченно спросила Маша.
– Да все, все наши: и мама моя с отцом, с работы мужики, ЦЭМовские… Вот, привела!
Несколько трезвых мужиков топтались у стола, поглядывая на запечатанные бутылки. Валерка к ним присоединился.
Что-то докипало и догорало на четырех общественных плитах, кухня утопала в клубах пара и разнообразных запахов. Мелькали раскрасневшиеся лица взволнованных женщин.
– Хлеб-то! Хлеб-то порезали?
– Вика, сходи за тарелками, не хватает.
– О, Машка пришла! Садись.
– С Валерычем рядом!
– Ты уж, не побрезгай нами!
В проеме кухонной двери появлялись люди, еще и еще… В руках у приходящих были стулья, миски и бутылки: с заводскими пробками и свойские, с заткнутыми газетой горлышками.
– Здорово, Валерка!
– О, здорово!
– Это – твоя?
– Моя!
– Здрассте…
– Привет.
– Сидай, сидай…
– Кому не хватает вилок?
– Да, не, все нормально!
– Мне немножко…
– Двадцать капель.
– Ну, за здоровье!
– Пусть родители скажут.
– Сделайте тише магнитофон!
Из-за стола поднялась не старая еще женщина, робко улыбнулась, оглядывая присутствующих, нашла взглядом дочь Ольгу и снова улыбнулась теперь только ей. За столом замерли, в ожидании тоста. Нетерпение отразилось на лицах, тарелки наполнены закуской, в рюмках подрагивает водка…
– Ну, мать, давай! – толкнул в бок женщину, сидящий рядом усатый дядька – отец именинницы. Женщина, сжимая в руках стопку с водкой, набрала побольше воздуха в легкие и начала говорить:
– Мы так рады, что Оля и Вова получили эту комнату. Теперь они заживут своим домом… – она задумалась, опустила голову, потом снова оглядела ждущих и продолжила:
– Вы такие дружные все! Собирайтесь почаще, не ссорьтесь…
– Ура! – заглушил последние ее слова возглас нескольких глоток. И пошел звон стекла, издаваемый стаканами, стопками, рюмками… Выпили залпом.
– Эх, хорошо!
– После первой и второй?
– Перерыва нет вообще!
Женщины заулыбались, подставляя опустевшие сосуды под новую порцию водки.
– Ну, Ольк, чтоб все у вас с Вовкой было хорошо!
– Давай.
«Дзинь! Пом-пом! Тук! Тук-тук!»
– Поехали!
Сошлись и разошлись в нестройном хороводе стаканы.
– Закусывайте!
– У всех налито?
– Котлеты-то, котлеты берите.
– Предлагаю выпить за женщин и девушек… – галантный Антон привстал и постучал вилкой по стакану, привлекая к себе внимание.
– Тихо! Антон говорит!
– За баб!
– Целоваться будем?
– Ах-ха-ха!
Сошлись, разошлись, опрокинулись…
– Эх, хорошо сидим!
– А пойдем плясать!
– Да, погоди.
– Чего годить-то?
– Еще выпьем!
– Мужики, успеете надраться! Пойдем плясать!
Под окнами, не попадая по клавишам, баянист – Серега отрывал визгливую «Матаню». Разухабистая маленькая бабенка – Ленка, уперев руки в бока, отбивала чечетку.
– Эх, мать – перемать..! – кричала Ленка под нестройные звуки баяна. Вокруг постепенно собирались гости, приплясывали и радостно подхватывали наиболее непристойные припевки.
– Машка!
– Что?
– Тихо! Там Валерку бьют! – Ольга появилась неожиданно, схватила стоявшую на крыльце Машку, и потащила ее в коридор.
– Кто бьет-то, и за что?
– Тихо! А то все сбегутся! Он с моим братом поссорился.
– У тебя брат есть?
– Ну да! Да идем!
Пятнистый свет от одинокой лампочки блуждал по коридору. В дверях бытовки топтались какие-то мужики. То ли были они за столом, то ли не были…
– Эй, что здесь происходит?! – грозно спросила Машка. Ей никто не ответил, и она протиснулась сквозь плотный строй спин.
На кафельном полу в душевой валялся тучный Валерка. Ярким желтым пятном выделялась на грязно-буром полу его футболка. Вокруг, покачиваясь и тыча в Валеркины бока ногами, толклись еще четверо: мелкие, востроглазые, похожие друг на друга. Сбегутся, разбегутся, как собаки на медведя. А Валерка только смеялся, да покряхтывал.
– А ну, разойдись! – закричала Машка, врываясь в самую свалку. Ее попытались отстранить, но она энергично заработала локтями, резко саданула кому-то в больное место. Растопыренной пятерней схватила чей-то загривок, и ломая длинный маникюр, оторвала от Валеркиной туши. Оцарапанный обиделся, но в драку больше не полез.
Спокойная обычно Машка, бывала страшна в гневе. Однажды она отбила пьяного Валерку у троих дружинников, и они ничего не смогли сделать; так и уехали ни с чем на своем «Уазике». Тогда дело было зимой, у дверей ресторанчика, тоже что-то отмечали…
В душевую, расталкивая зрителей, вошел Антон. Нападавшие расползлись по углам. Антон поднял счастливого Валерку, и под руководством, все еще возбужденной Машки, потащил его прочь из душевой. Валерка радостно орал, что он всем еще покажет. Ольга суетилась вокруг своего пьяного Вовика. Остальные сбились возле окна и проводили, удаляющуюся победно Машку, злыми взглядами.