– Возможно, экипаж «Верены» когда-то и партизанил в этих краях, но теперь-то чего напраслину городить? Субмарина давно подорвалась на мине, вход в пещеру засыпан, экипаж либо погребен внутри погибшего корабля, либо умер с голоду внутри базы…
– Все так, все так, – согласился Горчаков. – Знаешь, честно говоря, мне тоже не хотелось бы верить в существование хотя бы одной действующей базы нацистов. И все же для исключения любого совпадения мы обязаны проверить каждую деталь.
– Как скажете, – обреченно вздохнул я.
– Ты согрелся?
– Да, вполне. Спасибо за коньячок.
– В таком случае ступай – поспи. А то, не ровен час, опять придется лезть в воду…
В район гибели шведского судна нас навели самолеты МЧС, сменяющие друг друга над огромным пятном разлившегося дизельного топлива. Между самолетами и «Академиком Челомеем» хорошая устойчивая связь. Из переговоров стало ясно, что живых моряков летчики не обнаружили. Немудрено – при такой температуре воды самый натренированный человек не продержится дольше двух часов.
– Хорошенько осмотри корпус и установи причину гибели судна, – напутствовал генерал, – а поверхность мы возьмем на себя. Действуй!..
Моя пара пошла в воду первой, однако глубина здесь приличная, и нас страховали Жук с Савченко. Обе пары загрузились в одну шлюпку, а матросы «Челомея» уже готовили к спуску вторую. Задача ее экипажа – рыскать по волнам в поисках тел погибших моряков.
Отошли на десяток метров от «Академика».
– Поехали! – Надвинув на лицо маску, я свалился за борт.
Осматриваюсь, проверяю связь, включаю панель. И начинаю плавное погружение…
Объект мы нашли не сразу. В указанном летчиками месте пусто, и мне пришлось вспомнить о течении. Определив его направление, сместились к северу. И вот он – лежащий на боку «швед». Довольно крупное грузовое судно с белоснежной кормовой надстройкой и мощным краном посередине корпуса.
Для начала осмотрели находку со всех сторон. Сегодня перед нами не стояла задача отыскать и поднять тела моряков – этим займутся позже наши или шведские водолазы. Сегодня работа максимально упрощенная: мы обязаны установить причину трагедии.
В носовой части корпуса имелись приличные разрушения, но это всего лишь следствие удара о грунт. Настоящую причину гибели, как и в случае с норвежским траулером, мы нашли в районе кормы – метра на три ниже ватерлинии зияла огромная дыра неправильной формы. «А вот это уже похоже на последствия торпедной атаки».
Подплыв поближе, я осветил типичную чашеобразную вмятину с разрывом обшивки посередине. Снизу и сверху пробоины торчали обрывки шпангоута, палуба и две переборки, прилегающие к поврежденной области корпуса, были обрушены. Это так называемая «первая зона разрушения», образующаяся в районе взрыва. В ней полностью уничтожается корпус, технические средства и оборудование, а внутреннее пространство мгновенно заполняется забортной водой.
Площадь пробоины внушительна. Осторожно заглянув внутрь, я определил границы «второй зоны», где корпусные конструкции и технические средства повреждаются частично, а затопление происходит постепенно. Торпеда угодила в одно из помещений машинного отделения, и за обрушенными переборками виднелись соседние отсеки. Переборки «второй зоны» в трещинах и осколочных пробоинах, люки деформированы, а большой дизель сдвинут с фундамента.
По всем канонам, должна быть еще и «третья зона» разрушения, способная образоваться в любом отсеке и на любой палубе корабля даже на приличном удалении от эпицентра взрыва. Однако нас она не интересовала. Не станем мы искать и осколков торпеды, ибо сомнений в происхождении смертельных повреждений шведского судна практически не оставалось.
– «Ротонда», я – «Скат», – позвал я старого друга.
Тот откликнулся мгновенно:
– «Скат», я – «Ротонда».
– Мы заканчиваем. Можешь передать «Первому», что его версия частично подтвердилась.
– «Хозяйка»?
– Так точно, ее работа.
– Понял вас. Приступайте к подъему. Наверху тоже кое-что нашли. «Первый» разбирается лично…
Специальное спасательное судно, высланное шведской стороной для разбирательства в катастрофе, должно было подойти в район через несколько часов.
Поднявшись из шлюпки на борт научного судна, я вкратце и быстро изложил Горчакову свои соображения. Он просиял и тотчас повел меня в скромный медблок «Академика Челомея», где над телом мертвого шведского моряка колдовал местный эскулап.
– Это наша единственная и очень важная находка. Летчики обнаружили его в миле к северо-востоку, – доложил он мне по дороге. Распахнув дверь медицинской епархии, громко известил о своем прибытии: – Ну-с, доктор, каковы наши успехи?
Мужчина средних лет в зеленой спецодежде показал пулю, ловко захваченную острием мудреного инструмента.
– Как мы и предполагали, причиной смерти явилось не переохлаждение, а вот это. Держите…
Нацепив на нос очки, Горчаков подхватил улику, переместился к иллюминатору и с воодушевлением стал изучать убийственный снаряд, будто на его стальной рубашке выгравировано имя жертвы и биография убийцы.
Я же с грустью смотрел на мертвого шведа, каких-то пятнадцать часов назад двигавшегося, думавшего, говорившего, улыбавшегося и строившего планы на будущее. Насколько же хрупкая эта штука – жизнь…
Погибшему мужчине было лет тридцать, кожный покров неестественно белый, волосы на теле с рыжеватым оттенком – типичный скандинав.
Покончив с визуальной экспертизой пули, генерал поднял указательный палец и торжественно объявил:
– «Парабеллум»!
Что ж, приходилось согласиться: есть нечто странное в череде катастроф с участием неизвестной субмарины и экипажа с немецким стрелковым оружием времен Второй мировой войны.
– Скажите, доктор, – потирая подбородок, спросил Сергей Сергеевич, – ваши шведские коллеги поймут, от чего он умер?
– Разумеется.
– А отсутствие пули?
– Что «отсутствие пули»? – не понял тот.
– В черепе трупа пулевое отверстие, развороченные мозги, но почему-то нет пули. Это вызовет вопросы?
– Разве вы не расскажете шведам о нашем исследовании? Разве не отдадите им пулю?
– В том-то и дело, что не резон об этом распространяться, пока мы сами не найдем ответы на интересующие вопросы. Понимаете?
– Да.
– Вот и прекрасно. А посему попрошу вас никому о подлинной причине смерти этого моряка не распространяться.
– Хорошо, – кивнул врач, однако взгляд и голос выдавали полнейшее недоумение.
Горчаков потерял интерес к доктору и переключился на меня:
– Евгений, нам срочно нужен мертвый шведский моряк.
– Зачем? – я переводил взгляд с босса на доктора и обратно.
– Затем, чтобы до поры до времени не привлекать внимания к этому серьезному делу. Все должно выглядеть как заурядная катастрофа.
– Что значит «заурядная катастрофа»?
– В моей каюте лежит осколок немецкой мины времен Второй мировой войны, поднятый несколько дней назад недалеко от острова Медвежий, – перешел на шепот генерал.
Я отлично помню кусок железа, найденный мной в развороченном машинном отделении траулера, и, кажется, начал вникать в замысел Горчакова.
– Мы скажем шведам, что их судно подорвалось на старой немецкой мине, и предъявим этот осколок, – сказал он в заключение, подтверждая мою догадку.
– А смерть моряков вы хотите представить следствием переохлаждения? – вступил в разговор доктор.
– Совершенно верно.
– А как быть с ним? – доктор показал на труп с раскроенным черепом. – Вы о нем не забыли?
– Нет, не забыл. Сейчас боевые пловцы возьмут его и отправятся вниз – на глубину.
– Зачем?
– Затем, чтобы запихнуть его внутрь погибшего корабля, а взамен найти и поднять нормального.
– В каком смысле «нормального»?
– Без пулевых ранений. Просто утонувшего! – устав от объяснений, повысил голос генерал. – Ясно?
– Так точно, – почти хором ответили мы с доктором.
Вскоре в район подошло российское спасательное судно из Мурманска. Встретившись с руководителем группы МЧС, Горчаков ввел его в курс и обрисовал официальную версию.
– Нам без разницы, – легко согласился тот. – Мы же не эксперты, а обычные водолазы…
Перед последним погружением мы поменялись ролями: Жук с Савченко отдыхали, я сидел у станции гидроакустической связи и командовал спуском, рядом со мной – Игорь Фурцев. На промежуточную глубину ушла пара капитана третьего ранга Степанова, а заглавную роль исполнял дуэт Устюжанин-Маринин. Когда я назвал фамилию лейтенанта, лицо его озарилось таким счастьем, что и я не сдержал улыбку.
Моим ребятам вручили тело застреленного моряка, упакованное в холщовый мешок, и подробно объяснили задачу. Она не самая сложная для такого опытного пловца, как Георгий Устюжанин, и по истечении сорока минут его бодрый голос уже докладывал об окончании работы:
– «Ротонда», я – «Скат». Обследование закончил, причина установлена. Начинаю подъем.
Ключевая фраза «причина установлена» означала, что тело одного моряка надежно упрятано на борту затонувшего судна, а тело другого найдено и готово к подъему.
– «Скат», я – «Ротонда», понял вас. Ждем наверху…
Мы вовремя закончили операцию, так как с западной стороны горизонта неожиданно появился силуэт корабля.
– Шведы, – предупредил нас капитан «Челомея».
К подходу небольшого судна с водолазной командой на борту мы полностью готовы: на столе медблока лежал поднятый парой Устюжанина моряк, который, вне всякого сомнения, был оглушен взрывом и попросту утонул. Причиной взрыва, согласно нашей версии, являлась старая немецкая мина (осколок прилагается).
Все это с подробными пояснениями представили шведской делегации, прибывшей на борт «Академика Челомея». Шведы выслушали наш доклад, осмотрели труп с ржавым осколком и, забрав улики, удалились. А через час приступили к подводным работам.
– Поверили? – поднявшись в ходовую рубку, спросил я у Горчакова.
– Не знаю, – выпустил он клуб табачного дыма. – Подождем немного, а перед уходом свяжемся по радио, спросим о результатах.
Поверили или нет – сказать сложно. Во всяком случае, были вежливы и спокойны, а приметив наше намерение отбыть из района, поблагодарили и пожелали счастливого пути…
Глава третья
Архипелаг Земля Франца-Иосифа,подскальная база на островеЗемля АлександрыДве недели назадСогласно созданной Нойманном программе, начинался первый этап пробуждения, суть которого состояла в плавном повышении температуры подаваемого в капсулы воздуха на три с половиной градуса.
Два пожилых человека – дежурная смена – находились в разных концах длинного зала, едва освещаемого плафонами тусклых ламп. Вдоль одной стены ровным рядком располагалось несколько десятков одинаковых капсул с круглыми окошками наподобие судовых иллюминаторов. Вдоль противоположной стены стояли обыкновенные армейские койки, застеленные чистым, но весьма потрепанным постельным бельем. В ближнем торце зала рядом с тяжелой бронированной дверью находился инженерный пост наблюдения и приборного контроля. В дальнем был обустроен врачебный пост с операционным блоком, с хирургическим и реанимационным наборами.
За приборами, сгорбившись, сидел сухощавый мужчина в грязной одежде. Лица не было видно за ниспадающими локонами засаленных волос, почерневшие руки дрожали, затуманенный взор надолго приклеился к каменному полу.
У врачебного поста прохаживался другой старик – осанистый, высоколобый, с пронзительным, ястребиным взглядом. Хорошо отстиранный халат буквально слепил белизной в полумраке узкого зала.
Мужчины ждали пробуждения своих товарищей с нетерпением и опаской. Нетерпение происходило от обычного человеческого желания сменить обстановку, пообщаться, выговориться. Чувство опасности появилось вследствие того, что процесс пробуждения с каждым разом усложнялся, становился более длительным и в некоторой степени непредсказуемым.
Прокипятив и аккуратно разложив на столе медицинские инструменты – на тот случай, если потребуется оперативная помощь, – профессор Нойманн вытащил сигарету и разломил ее пополам. Спрятав одну половинку в портсигаре и подпалив другую, он с наслаждением затянулся и громко произнес:
– Хватит дуться, Курт, пора мириться – впереди тяжелая работенка.
Напарник не откликнулся и даже не пошевелился. Его растрепанные волосы, вечно грязные руки, засаленная одежда и невероятный смрад, исходивший от давно не мытого тела, жутко раздражали Нойманна. И это раздражение было одной из причин ссоры, произошедшей несколько дней назад.
– Курт, – снова позвал профессор, – мы будем выглядеть перед товарищами не лучшим образом. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я?
Тот медленно повернул голову, поправил волосы. Взгляд голубых подслеповатых глаз некоторое время бесцельно блуждал по стенам, по капсулам и кроватям, по источникам света, по фигуре ненавистного профессора…
До Второй мировой войны Курт окончил Технический университет в Мюнхене, затем работал младшим инженером на различных военных заводах, не особенно продвигаясь по службе. В команду U-3519 он был зачислен инженером криогенных установок в последний момент – вместо погибшего под американскими бомбами коллеги. К слову, специалистом он оказался отменным.
– Очнись, Курт, пора браться за дело, – навис Нойманн над подчиненным, протягивая ладонь. – Ну же, Курт!
– Я готов, – кивнул тот, пожимая руку. – Но с условием, что ты вернешь мне банки с рисовой кашей и датским брусничным сиропом.
Профессор выпрямил нескладную фигуру, незаметно вытер ладонь о халат и бросил на подчиненного полный презрения взгляд. Так смотрят на опустившегося человека, подняться которому уже не суждено.
– Хорошо. Ты заслужил праздничный ужин. Я отдам тебе банки, – отчеканил он. – Пошли…
«Есть многие вещи, которые мы не в состоянии понять. Но их необходимо использовать, в том числе силами дилетантов», – начертал Генрих Гиммлер в письме одному из чиновников Рейха.
Дилетантов среди команды, обитавшей в подскальной базе, было с избытком. Нет, с профессиональной точки зрения все моряки-подводники, инженеры и врачи, прибывшие на остров Земля Александры, в честном соперничестве могли бы дать фору многим коллегам – все-таки этих людей отбирали долго и тщательно. Но при всем своем глубочайшем профессионализме они оставались полнейшими дилетантами в большой политике и в способности просчитать будущее собственной страны. На эту неспособность и полагались такие люди, как рейхсфюрер Гиммлер и профессор Рашер.
Да, Зигмунду Рашеру – известному немецкому медику-экспериментатору – довольно часто приходилось вспоминать высказывания человека, личное знакомство с которым предопределило его судьбу и в конечном счете спасло от виселицы. Именно Гиммлер в начале тридцатых предложил ему стать членом НСДАП, именно он рекомендовал молодого врача из Фрайбурга в институт «Аненербе», а затем, присвоив звание гауптштурмфюрера СС, направил в концлагерь Дахау для проведения секретных медицинских экспериментов. Именно Гиммлер в конце войны организовал имитацию его ареста и гибели в Дахау, спасая тем самым от правосудия победителей. И, наконец, именно Гиммлер помог Рашеру улизнуть из Германии, дав ему вымышленное имя Карл Нойманн и назначив научным руководителем команды U-3519.
– «…В том числе силами дилетантов», – тихо процитировал Нойманн, подходя вслед за Куртом к стальной двери одного из дальних отсеков технической зоны.
Когда-то этот отсек был под завязку забит стрелковыми боеприпасами: на стеллажах плотными рядами стояли цинковые коробки с патронами и снарядами для зенитных автоматов, ящики с гранатами и магнитными минами. Со временем их запасы таяли, а стеллажи освобождались. На свободные полки Нойманн приказал перенести из общего склада те продукты, что прибыли в подскальную базу на борту «Верены».
Вставив в замок и провернув ключ, профессор потянул на себя тяжелую дверь:
– Прошу.
– Сколько можно взять? – не веря в свое счастье, прошептал Курт.
– Сколько унесешь.
Тот сделал шаг к распахнутой двери, но внезапно остановился.
– Я стал рассеянным и совершенно не помню, где включается свет.
– Держи, – протянул фонарь Нойманн.
– И еще… я забыл, где лежат съестные припасы.
– Банки с кашами стоят на нижней полке левого стеллажа. Датский брусничный сироп – на пару полок выше.
Сгорбленная фигура прошмыгнула в склад, внутри нервно затрепыхался луч желтоватого света…
Нойманн стоял снаружи и ждал, пока ассистент набьет карманы консервами. «Забирай, наивный дурашка, – посмеивался он про себя. – Не видишь дальше собственного крючковатого носа, не умеешь обуздать свою слабость, значит, умрешь, как умирали другие, – в страшных судорогах и мучениях».
Продукты, хранившиеся в течение долгого плавания в кормовых отсеках «Верены», стали такими же опасными для человеческого организма, как и сами контейнеры с изотопом урана. Это профессор выяснил путем экспериментов – осторожных и тонких, дабы не будоражить и не пугать подводников. Выяснив исходящую от зараженной провизии опасность, он под видом формирования неприкосновенного запаса приказал морякам перетащить ее в этот отдаленный отсек. С тех пор она здесь и хранилась…
И вдруг, много лет спустя, он наткнулся на пустую банку из-под датского брусничного сиропа.
«Курт! – молниеносно догадался профессор. – Мы полгода употребляем в пищу водоросли, вот он и не устоял…»
Курт был талантливым инженером и при желании мог с легкостью изготовить любой дубликат ключа. Так оно и оказалось: нагрянув в его жилище, Нойманн застукал воришку за пышной трапезой – на тумбочке стояла вскрытая банка рисовой каши, в руках была большая кружка с разбавленным сиропом.