Курт был талантливым инженером и при желании мог с легкостью изготовить любой дубликат ключа. Так оно и оказалось: нагрянув в его жилище, Нойманн застукал воришку за пышной трапезой – на тумбочке стояла вскрытая банка рисовой каши, в руках была большая кружка с разбавленным сиропом.
– В следующий раз я тебя пристрелю, – грозно пообещал Нойманн, реквизировав украденное и отобрав дубликат ключа.
Настоящий стратегический резерв продуктов для скорейшего восстановления сил пробуждающегося экипажа U-3519 профессор держал за семью замками в одном из отсеков под ледником. И никто, включая вечно голодного Курта, не смог бы подобраться к этому богатству – Карл Нойманн охранял его пуще, чем злобный карлик Румпельштильцхен берег свое богатство. Там было припрятано замороженное свиное филе, консервированный лосось, оливковое масло, крупы, превосходная мука, сухие сливки, сахар, кофе и пяток ящиков разнообразного шнапса. Запасов имелось немного, но вся провизия отличалась отменным качеством.
Все это осталось от последней охоты 2005 года, а точнее, от случайной встречи с роскошным гражданским кораблем неподалеку от Шпицбергена. Рассказывали, будто офицеры отговаривали Мора от рискованной атаки, но тот не удержался и, как всегда прицелившись в машину, выпустил торпеду. К тому времени на борту субмарины практически закончились съестные припасы – слишком долго пришлось скитаться по морю в поисках подходящей цели. Получив пробоину, белоснежный корабль потерял ход и, накренившись на правый борт, налетел на банку. Как и предполагали скептики, экипаж успел передать сигнал бедствия – вскоре в небе появились странные летательные аппараты и, зависая в воздухе, приступили к эвакуации пассажиров. Находиться на перископной глубине стало опасно – подлодке пришлось лечь на грунт…
Подвсплыли под покровом ночи, осмотрелись. И, не обнаружив возле поврежденного корабля ни единой души, решились отправить на шлюпке группу разведчиков. Те вернулись через час и доложили:
– Корабль пуст. Можно подходить, швартоваться и перекачивать топливо.
Так и поступили. А вместе с топливом до утра успели «откачать» практически все запасы провизии из шикарного двухэтажного камбуза.
Послышались шаркающие шаги, внутри склада погас свет.
– Доволен? – насмешливо спросил Нойманн.
Вернувшийся инженер растянул в улыбке бледные губы:
– Спасибо. Я готов работать.
– Тогда пошли, – запер дверь профессор.
Курт поплелся в «лазарет». Карманы ветхой одежды смешно топорщились от банок, еще четыре штуки он нес в руках.
«Интересно, сколько он успел сожрать этой отравленной гадости? – идя следом, размышлял врач. – Банок двадцать, тридцать?… Впрочем, черт с ним. Главное, чтоб Курт помог мне на первых этапах пробуждения. А дальше пусть подыхает – он мне больше не нужен…»
И вновь длинный сумрачный зал «лазарета», где двадцать четыре человека из команды U-3519 возвращались из состояния длительного сна. Да, всего двадцать четыре: двадцать моряков и четыре специалиста из группы Нойманна. Остальные капсулы пусты.
Первый этап пробуждения уже завершился: температура тел восстановлена, люди извлечены из герметичных капсул и уложены на кровати. Над изголовьем каждого висела капельница со специальным реабилитирующим препаратом.
– Температура? – не поворачивая головы, властно спросил профессор – в делах, касающихся работы, он всегда непреклонен и строг.
– Тридцать пять и пять, – ответил Курт.
– Пульс?
– В пределах нормы: от тридцати до сорока пяти ударов в минуту.
– Частота дыхания?
– В среднем двадцать в минуту.
– Хорошо…
Процесс пробуждения проходил без сбоев, что в последнее время случалось все реже и реже – видно, сказывался возраст пациентов и изношенность медицинского оборудования. Да, по виду пациентам много не дашь – самые молодые и хорошо сохранившиеся мужчины выглядели лет на сорок – сорок пять. Это те, что надели форму Кригсмарине в юном возрасте, а попав в подскальную базу, проспали все одиннадцать шестилетних циклов. Другим повезло меньше: кто-то, оставаясь в дежурной смене, пропустил один цикл, кому-то выпадало дежурить по нескольку раз. Этим людям на вид по пятьдесят-шестьдесят. Хуже всех пришлось врачам – первые восемнадцать лет они жили в подскальной базе по обычному человеческому распорядку. Лишь в далеком шестьдесят третьем Нойманн впервые разрешил двум коллегам занять освободившиеся места в капсулах. Тот год выдался «урожайным» на трагические события: в страшных муках скончались последние члены экипажа «Верены», оставив в одиночестве своего командира Альфреда Ценкера – тот облысел, с трудом передвигался, но сдаваться не желал. U-3519 вышла на охоту в третий раз и в процессе сбора трофеев потеряла двух матросов. В общем, появилась возможность продлять жизнь в капсулах не только морякам, но и научному персоналу.
Тем не менее обитатели подскальной базы регулярно уходили в мир иной: кто-то терял самообладание и добровольно лишал себя жизни, кого-то в короткие периоды бодрствования подкашивали болезни, справиться с которыми профессор был не в силах, некоторые погибали в результате несчастных случаев. А кто-то забирался в капсулу, засыпал и не просыпался. В последний раз команда пробудилась в полном составе в далеком восемьдесят первом. А с восемьдесят седьмого постоянно следовали неудачи: из длительного сна не выходило по одному, а иногда и по несколько человек, часто происходили несчастные случаи. Так, во время ремонта гидравлических механизмов субмарины был насмерть раздавлен инженер-механик Гюнтер. От сердечной недостаточности скончался хирург Циммерман, поспавший в капсуле всего однажды. Заснул и больше не проснулся кок Бауэр…
Разглядывая розовеющие лица товарищей, Нойманн вдруг заметил неладное.
– Курт, – позвал он инженера, – посмотри, что с температурой в девятой капсуле.
– Все параметры в норме, – доложил тот через минуту. – А в чем дело?
– У обербоцмана Коха не видно признаков улучшения кровообращения…
Доктор оказался прав: организм старого дизелиста начал давать сбои. Около получаса дежурная смена боролась за его жизнь, но… Кох умер, так и не выйдя из глубочайшего сна.
Профессор устало упал на стул и взялся листать карту обербоцмана. Ничего особенного: родился осенью 1911 года в Инсбруке, окончил гимназию, реальное училище, школу младших морских специалистов, служил, воевал, участвовал, награжден…
«Несколько месяцев не дожил до столетнего юбилея», – скривился в усмешке Нойманн и, небрежно закинув карту в ящик стола, направился к остывающему телу.
Вместе с инженером они упаковали усопшего в специальный мешок, переместили на каталку и повезли на местное «кладбище» – в дальний закуток подскальной базы, чей тонкий каменный потолок соседствовал с ледником.
Трупы на «кладбище» лежали тремя плотными рядами у северной стены. Их было так много, что в закутке скоро не останется места. Все как живые – словно только что из капсул. Последним здесь шесть лет назад похоронили вахтенного офицера Отто Шнайдера, пустившего себе пулю в висок вместо того, чтобы залезть в капсулу и принять «препарат бессмертия».
Уложив Коха рядом с Отто, Нойманн помассировал свою нездоровую поясницу и с нескрываемой завистью произнес:
– Как бы я хотел умереть так же тихо и незаметно – ушел на шесть лет и не вернулся. Ни боли, ни истерик, ни сожалений…
Ничего не ответив, Курт зашаркал к выходу.
Не задержался на «кладбище» и профессор. Второй этап пробуждения еще не окончился – извлеченных из капсул товарищей нельзя надолго оставлять без присмотра.
Смерть подкарауливала людей на первом и втором этапах пробуждения – это был опаснейший промежуток времени, когда человеческий организм переходил из одного статичного состояния в другое. На третьем, заключительном и самом длительном, этапе гибели членов команды U-3519 еще не случалось. Однако от этого легче и спокойнее не становилось. Напротив, те несколько часов, в течение которых люди окончательно возвращались к жизни, истязали, выматывали и лишали дежурную смену последних сил.
Смысл проблемы заключался в том, что пространство внутри капсулы разбивалось на три температурные зоны: область с грудной клеткой охлаждалась до тридцати одного, область с конечностями – до тридцати трех градусов. Голова же – до уровня гипофиза, продолговатого мозга и аксиса (второго шейного позвонка) – «хранилась» при самой высокой температуре, равной тридцати пяти с половиной градусам. В «подмороженном» состоянии тело не посылало в мозг сигналов, порождающих кошмарные сновидения, и человек забывался ровным спокойным сном. В этом профессор Нойманн имел возможность убедиться лично – как-никак четырежды ложился в капсулу и принимал «препарат бессмертия». Зато на третьем этапе возвращения к жизни тело возобновляло нормальное кровообращение, обмен веществ, чувствительность кожного покрова. И вот тут начиналось невообразимое – сон разума порождал чудовищ.
– Помоги, Курт! – закричал профессор, обхватив руки могучего торпедиста, гаупт-ефрейтора Вебера.
– Он же привязан! – нескладно переставляя ноги, подбежал инженер.
– Знаю! Только для его железных мышц эти жалкие ремешки – не помеха.
Навалившись вдвоем, они кое-как справились с силачом, неистово сражавшимся во сне с врагами Рейха. Затем пришлось сдерживать похожие порывы еще у двух десятков людей…
К химерам Морфея добавлялись жуткие мышечные спазмы и судороги, заставлявшие членов команды биться в невероятных конвульсиях. Дежурные смены давно привыкли к подобной технологии пробуждения, называя происходящее «ломкой», Нойманн объяснял страшную боль естественной реакцией сосудов на восстановление кровяного давления.
– Кажется, все, – в изнеможении прошептал Курт, усаживаясь прямо на пол между кроватями.
«Когда-нибудь они меня растерзают, – тяжело дыша, профессор оглядывал лежащих людей. – Проснутся и разорвут за те страдания, что приносит мой препарат…»
Команда затихла. Никто не дергался, не мычал, не скрипел зубами, не кричал. Процесс возвращения к нормальному существованию почти завершился, и все пережившие страшные этапы спокойно спали обычным человеческим сном. Теперь достаточно было подойти к любому и просто потормошить за плечо.
Однако Нойманн не торопил события.
Глава четвертая
Баренцево море – архипелагЗемля Франца-ИосифаПодскальная база на островеЗемля АлександрыНаше времяШведы припозднились, придя в район гибели своего судна через двадцать часов после нас. Горчаков лично передал прибывшей делегации тело погибшего моряка и осколок старой немецкой якорной мины, якобы найденной нами у затонувшего корабля. А также лично изъяснялся и выражал соболезнования. Чутья с дипломатическим тактом ему не занимать, и мы были почти уверены: скандинавы не заподозрили подвоха. Хотя что это за подвох? Ведь не мы же шарахнули по беззащитному судну торпедой. Тех, кто совершил это преступление, давно уж и след простыл.
Приметив наше намерение отбыть из района, шведское спасательное судно просигналило тремя длинными гудками, означавшими на морском языке: «Желаем счастливого плавания!» Ну, а «Челомей», взяв северо-западный курс, направился к архипелагу Земля Франца-Иосифа…
Погода к вечеру резко испортилась, и не слишком резвый ход старенького научного судна упал до неприличного значения. В итоге сто пятьдесят миль до уже знакомого пролива Кембридж мы тащились дольше суток. А притащившись, поспешили укрыться от ветра и волн в ближайшую бухту острова Земля Георга.
Потянулось тоскливое ожидание приемлемой для нашей работы погоды…
– Ты решил свои семейные проблемы? – по всей строгости допрашивал я старшего лейтенанта Маринина.
– Не совсем, – мялся он у порога.
Мы, ветераны «Фрегата» – Георгий Устюжанин, Миша Жук, Толя Степанов и я, – собрались в самой вместительной каюте, где уничтожили скромные запасы крепкого алкоголя и провианта, захваченного в командировку. За плотно закрытыми иллюминаторами по-прежнему ревели волны, завывал ветер – погода скоро не наладится, следовательно, можно перед сном накатить граммов по триста. На столе довольно аппетитный натюрморт с бутылками, коробками апельсинового сока, копченой колбаской, острым сыром и шоколадом.
– Понимаете, я хотел… Я пытался… – растерянно лепетал лейтенант.
Постучав в дверь моей каюты, он, скорее всего, надеялся услышать лестное предложение составить мне компанию в ближайшие рабочие дни. Ведь Игорь Фурцев приболел, и я остался без напарника. И вдруг снова вопрос в лоб о разладившихся отношениях с молодой супругой.
Да, жестоко. А что прикажете делать? Он донимает меня просьбами взять на глубину – я отвечаю тем же.
– Садись, – кивнул я на свободное кресло.
Старлей смутился под нашими взглядами, но прошел.
Да, было в этом действе нечто от дедовщины. Но не от той, насквозь пропитанной бездушием и жестокой подлостью. Мы, опытные «старики», взирали на мальчишку беззлобно и пытались помочь, исходя из жизненного опыта.
– Пойми, Владимир, спорить с бабами бесполезно. Принять нас, мужчин, такими, какие мы есть, способен только районный военкомат, – говорил я, разливая крепкий алкоголь по бокалам.
– Согласен, – упавшим голосом отвечал Маринин. – Но понимаете, Евгений Арнольдович, у меня уже кончаются тряпочки, в которые я должен молчать. Квартиру нам подарил тесть, моей зарплаты хватает только на продукты. Жена меня, конечно, любит, но слишком избалована и постоянно тычет в неустроенный быт: то краны текут, то стол качается, то шуруп не завинчен, то лампочка перегорела… А стоит сказать слово против, и тут же – обида или скандал.
Классический случай истеричной жены.
– Куда же ты смотрел раньше? Или она стала такой в последние пару месяцев?
– Нет, конечно. Сам виноват… Но и она изменилась!
М-да… совсем сник парень. Надо срочно выпить – оптимист отличается от пессимиста содержанием алкоголя в крови.
Молча подал ему бокал, молча выпили и так же молча закусили…
Давить в данном случае бессмысленно. Маринин должен разобраться и принять решение сам – без постороннего вмешательства.
Коротко постучав, в каюту зашел генерал и, обдав нас ледяным взором, спросил:
– Расслабляетесь?
– А что еще делать? – ответил я на правах старшего и хозяина каюты. – Судя по всему, завтра тоже придется загорать.
– Видимо, так. Я сейчас разговаривал с оперативным дежурным пограничной заставы Нагурское. Ждут улучшения погоды, но не раньше послезавтра.
– Присаживайтесь, товарищ генерал, – уступил место Горчакову Маринин.
Генерал сел, а я поставил на стол чистый бокал и наполнил его коньяком. Он предпочитает коньяк – мы это хорошо знаем.
– Как настроение? – поинтересовался Сергей Сергеевич, смакуя напиток.
– Обычное.
– Работать готовы?
Я подвинул к нему плитку шоколада.
– А что вы называете работой? Повторное погружение к заваленному тоннелю?
– Разве вы не хотели бы узнать, куда ведет этот тоннель?
У молодого Маринина глаза тут же загорелись азартом. Степанов и Жук восприняли слова высокого начальства спокойно: прикажут – полезут в ледяную купель, не прикажут – будут сидеть в теплых каютах. Мы же с Георгием скептически пожали плечами.
– Тоннель может оказаться короткой пещерой естественного происхождения, – пояснил Устюжанин.
– Или же ведет в давно заброшенную базу, в которой когда-то пряталась погибшая «Верена», – добавил я.
Хитро прищурившись, Горчаков спросил:
– А где же, по-вашему, прячутся те, кто утопил шведское судно?
– Ну, мало ли в здешних архипелагах скал, где немцы могли устроить похожие базы! Шпицберген, Новая Земля, Северная Земля, десятки островов Земли Франца-Иосифа.
– Что ж, ладно. Не хотел раньше времени будоражить твои чувства, но, видно, придется. – И генерал полез во внутренний карман своей куртки.
Интересное дело! Чем же он собрался расцарапать мою загрубевшую на морских ветрах душу? Не приказом же о начислении премии!..
Нет, это явно не приказ. Вынув бумажник, Горчаков аккуратно извлек из него сложенный вчетверо ветхий листочек и протянул его мне:
– Читай.
– Что это?
– Читай-читай…
Осторожно развернув лист, я увидел неровные строчки из больших неуклюжих букв, написанных нетвердою, дрожащею рукой. Надпись была сделана карандашом, и местами ее почти не видно – некоторые буквы и слова пришлось додумывать самому.
В полном ошеломлении я перечитал послание вторично…
– Что там, Женя? – начал уже терять терпение Устюжанин.
Подняв взгляд на Сергея Сергеевича и получив утвердительный кивок, я зачитал текст:
– Я – Матвей Черенков, бывший капитан-лейтенант ВМФ СССР. В 1951 году руководством ГУЛАГа Архангельской области был направлен в составе ста одиннадцати заключенных из Мехреньгского лагеря в новоземельскую Белушью Губу. На переходе в Баренцевом море судно «Вельск» было атаковано немецкой субмариной U-3519 под командованием корветтен-капитана Хайнца Мора. Все члены экипажа, сопровождавшие и заключенные, кроме меня и Богдана Остапчука, погибли или были расстреляны немецкими моряками. Нас двоих экипаж пленил и доставил в подскальную базу острова Земля Александры…
Мой голос дрожал, а горло перехватывало от волнения. Я замолчал.
– Это все? – спросил кто-то из моих коллег.
– Далее неразборчиво – текст размыт водой. А в самом конце значится дата – 25 марта 1993 года.
– Да, Евгений, письмо написано твоим дедом всего лишь восемнадцать лет назад, – подал голос генерал.
– Вы уверены?
– Абсолютно. Наши специалисты подняли массу архивов, провели графологическую экспертизу. Можешь верить: это рука твоего героического деда – Матвея Никифоровича Черенкова.