(отправлено Памеле Лёффлер)
Поневоле тревожусь, поскольку не получил ни слова от Сью. Знаю, ты говоришь, что у нее все хорошо, но я в этом не убежден. Будь она такой, как всегда, она бы написала. Ясно, что-то беспокоит ее, и она не решается сказать это мне, — не просто чепуха, которой она пичкает тебя, о том, что я ее «запугал». Она знает, что это смехотворно. Как она может говорить, что я «авторитарный»? Мы несколько лет не встречались, а по переписке никого запугать невозможно.
Что на нее нашло? Сложность в том, что ты ее не знаешь, так что не можешь уловить мелкие перемены, которые случились с ней в последнее время. Ты пыталась убедить ее сесть и нацарапать несколько слов?
Само собой разумеется, я не ожидаю, что ты примешься выбирать для нее друзей. Я вовсе не возражаю чтобы она встречалась с японцем-механиком три вечера в неделю, да хоть бы и каждый вечер, так что на мой счет беспокоиться тебе не следует. Пожалуйста, пойми, что я ни в коей мере не считаю тебя ответственной за ее поведение. Она достаточно взрослая и может все решать сама. И, как несомненно она тебе сообщила, она — сторонница женского «освобождения».
(отправлено Сьюзан Чоат)
Видел сегодня утром нечто забавное. Два мальчика лет пяти играли в корриду. Быком была детская коляска с пристегнутым младенцем под одеялами, а тот, кто ее толкал, отчаянно пытался пронзить тореадора, который увертывался и уходил от удара. В какой-то момент бык сделал отчаянный рывок и помчался с такой силой, что врезался в телеграфный столб. Тореадор был в восторге. Младенца тряхнуло, но он остался невредим.
Напиши пару слов о том, где ты живешь, как все выглядит. Не забудь, что я там никогда не был и мне интересно. Несколько строк личных впечатлений интереснее многостраничной статьи о путешествиях. Я не прошу эссе, достаточно и двух абзацев. Один о Гавайях, другой о Памеле. Finis.
((отправлено Сьюзан Чоат)
Ну вот — ты пишешь мне только теперь, когда уже собралась уезжать, так что я даже не уверен, что ты успеешь получить это письмо. По крайней мере, честно объяснила свое молчание: ты слишком хорошо проводила время. Это, разумеется, лучшая причина, и я рад, что все обернулось именно так. Было бы ужасно, если бы ты возненавидела все вокруг и тебе наскучила бы Памела. Но что за удивительное ты существо — заставила меня ждать все лето один листок, который написала за пять минут.
Последней твоей весточкой была телеграмма, посланная из Сан-Франциско, так что я понятия не имел о твоих финансовых делах и даже не знал, купила ли ты билет в оба конца. Оставалось только изрядно побеспокоиться, а потом отнестись ко всему философски. Подозреваю, что философия — всего лишь подавленное беспокойство. Будь это телефонный разговор, я бы сказал: «Дай мне поговорить с Памелой». Так что я поговорю с ней — в письме, которое напишу, как только положу в конверт это. Счастлив, что ты довольна своими каникулами.
(отправлено Памеле Лёффлер)
Только что завершил послание преступнице. Как ты, должно быть, знаешь, она наконец-то решила написать мне перед возвращением в колледж. Описывает все в восторженных тонах — особенно тебя, причем сделала несколько проницательных наблюдений, исключительно благосклонных. Думаю, она уловила спектр твоей личности со всей ее сложностью, и за это ставлю ей высшие отметки. Вижу из твоего последнего письма, что тебе понравилось принимать ее у себя.
Заботит ли ее вообще мысль о деньгах? Если она была благоразумна, у нее осталось более чем достаточно на обратную дорогу в Массачусетс. В любом случае, если получишь это письмо вовремя и решишь, что ей следует иметь чуть больше, снабди ее, пожалуйста. Я возмещу незамедлительно.
Вскоре попытаюсь написать настоящее письмо, каковым это не является. То, что я называю настоящим письмом, должно быть сочетанием личного разговора, хроники (что именно случилось) и дневника (что ты думаешь о том, что случилось). Ну, уж как есть.
(отправлено Памеле Лёффлер)
Действительно, дурные новости в твоем письме. Ты в самом деле довольна врачом? Спрашиваю потому, что он, похоже, не уверен, действительно ли это возвратный гепатит, которым она заразилась на Гаити, или простая дизентерия (неамебная, я имею в виду).
Бедная Сьюки! Вели ей отдохнуть и не волноваться из-за того, что она опоздает на занятия. Она с легкостью наверстает.
Любопытно, пришло ли в голову твоему врачу, что у нее, быть может, солнечный удар. Ты говорила, что она часами лежит на пляже. Ее симптомы слегка похожи на мои, когда меня ударило солнце на Кубе. В подобных случаях я жалею, что у меня нет телефона. Телеграфируй мне, если ее состояние внезапно ухудшится.
Видел нечто невероятное во французском журнале на прошлой неделе. Брали интервью у друга де Голля. Вопрос: «Так де Голль не был антисемитом?» Ответ: «Ну, в 1940 году, помню, Андре Моруа пришел и хотел поговорить с де Голлем с глазу на глаз. Генерал повернулся к кому-то рядом и спросил: „А что тут делает этот жиденок?“ Но у него просто была такая манера выражаться. Де Голль никогда не был антисемитом». Мелочи вроде этой придают жизни смысл.
Собака может быть лучшим другом человека, но только если у нее есть хозяин, который ее кормит. Здесь бездомные собаки опасны. Они сбиваются в стаи по пятнадцать-двадцать и завели привычку с наступлением ночи нападать на привязанных ослов. Толпятся возле морды осла, пытаясь добраться до его шеи. Тот отступает и медленно обматывает цепь вокруг дерева. Обездвиженный, он принадлежит собакам, и те его пожирают. В Танжере раньше был собаколов, который запихивал бездомных псов в грузовичок и отвозил в приют. Теперь больше нет ни ловца, ни приюта. Собаки считаются природной опасностью, как кабаны или змеи.
Надеюсь, для тебя было не очень обременительно терпеть Сьюки, прикованную к постели. Мне жаль, что я сам поневоле взвалил это дело на тебя. Ты ангел, как всегда. Напиши мне поскорее.
(отправлено Памеле Лёффлер)
Твой рассказ о здоровье Сью звучит безрадостно. Разумеется, она мне не написала ни слова, но я вряд ли мог на это рассчитывать, раз она скверно себя чувствует. Она знает, что ты со мной в контакте.
Итак, теперь нанесла визит Флоренс — и без предупреждения. Естественно, она защищается историей о том, что якобы послала письмо из Санта-Барбары, хотя и видит, что оно не пришло и через три дня после ее прибытия. И, разумеется, приехала как раз тогда, когда у тебя лежит больная Сьюки. Знаю, ты говоришь, что гости тебе никогда не мешают, но всегда уходит много времени на заботу о больном человеке, и я надеюсь, что теперь-то уж наша больная встала на ноги. Уже почти месяц, как она слегла с тем, что у нее было.
И до сих пор врач не может определить, что же с ней такое? После всех анализов? По-моему, это неслыханно, однако, по-твоему, видимо, нет, раз ты лишь кротко цитируешь его, точно он сам Пастер. Поразительно, с какими неудобствами связана жизнь в Каулуи. Как видишь, чужие болезни приводят меня в ужас. Я, скорее, согласен заболеть сам, нежели опекать страдальца.
А что ты? Все нормально? Жаль, что каникулы Сью закончились так. Надеюсь, сейчас она уже на пути в Маунт-Холиок.
Ну а я буду ждать от тебя вестей. И расскажи побольше о Флоренс. Она всегда меня занимала. (На расстоянии.)
Оотправлено Памеле Лёффлер)
Ты так же плохо себе ведешь, как и сама Сьюки, если не хуже, поскольку, насколько мне известно, ты в добром здравии, тогда как я должен заключить что она все еще хворает, раз не услышал обратного. Как ты могла за целый месяц не написать мне ни словечка? Я не браню тебя, но мне любопытно и в то же время горько. У меня смутное ощущение, что, несмотря на то, что я, как ты выразилась, «одержим» Сьюки, ты полагаешь, что в глубине души она меня не волнует.
В самом деле, я в сущности ее не знаю — не было возможности. Но не в этом дело. Я взял на себя ответственность за ее обучение и хочу, чтобы оно продвигалось успешно. Разумеется, ты можешь это понять.
Просыпаясь сегодня утром (мгновение, когда вещи далекого прошлого вдруг проявляются во всех подробностях), я вспомнил первые строки двух песен, которые пела мама, когда я был совсем маленький. Это были, как я сейчас понял, песни отказа. Одна начиналась: «Забери свое золото, ведь золотом меня не купишь», а вторая, еще более нелепая: «Не хочу играть в твоем дворе, я тебя больше не люблю». По ее словам, это были очень популярные песенки. Слышала ли ты их когда-нибудь?
Тороплюсь закончить это письмо, поскольку питаю жалкую надежду, что, если ты еще не написала, мои мольбы заставят тебя это сделать. Расценивай эту записку как одну долгую мольбу. Расскажи мне о Сью!
(отправлено Памеле Лёффлер)
Твоя открытка с Фиджи выглядит пощечиной. Ты думаешь, что меня «позабавит» известие о том, где ты находишься, но это не так. Я потрясен и возмущен, что ты потащила Сью в путешествие на юг Тихого океана, когда ей надо быть в колледже. И я не поддерживаю твою теорию, что такая поездка способствует ее выздоровлению. Думаю, на самом деле и ты в это не веришь. Наверняка ты воображаешь, что люди в преклонном возрасте становятся наивными. Или это замечание было первым предлогом, который пришел тебе в голову? Ты находишь странным, что, потратив столько нервов, времени и денег на ее образование, я хочу увидеть, как она его завершит?
(отправлено Памеле Лёффлер)
Твоя открытка с Фиджи выглядит пощечиной. Ты думаешь, что меня «позабавит» известие о том, где ты находишься, но это не так. Я потрясен и возмущен, что ты потащила Сью в путешествие на юг Тихого океана, когда ей надо быть в колледже. И я не поддерживаю твою теорию, что такая поездка способствует ее выздоровлению. Думаю, на самом деле и ты в это не веришь. Наверняка ты воображаешь, что люди в преклонном возрасте становятся наивными. Или это замечание было первым предлогом, который пришел тебе в голову? Ты находишь странным, что, потратив столько нервов, времени и денег на ее образование, я хочу увидеть, как она его завершит?
Само собой разумеется, этот год потерян. Меня потрясает, как безответственно с твоей стороны взять девочку под свое крыло и потащить ее бог знает куда и бог знает на сколько.
Полагаю, в ближайшие недели это письмо ты не получишь. Скажи С., как я огорчен, что она абсолютно не заботится о собственном благополучии. Скажи ей, что я рад ее выздоровлению (если в самом деле она была больна, как ты мне внушала), и скажи ей, что, когда она даст о себе знать, я отвечу. Но, возможно, она считает себя виноватой и не хочет со мной общаться.
Я отойду от шока и возмущения, но не сразу.
(отправлено Памеле Лёффлер)
За последние десять недель получил три твоих открытки с Фиджи, Апии и Папеэте плюс жалкую попытку Сью сострить: «Замечательно провожу время. Рада, что тебя здесь нет». Скажи ей, что это послание не считается. (Хотя я подметил, что в твоем присутствии она чувствует себя неуязвимой и потому демонстрирует враждебность ко мне). Она должна написать мне письмо, если желает получить ответ.
Если ты соблюдаешь график, который описала в своей открытке, ты уже вернулась домой. Надеюсь получить от тебя известие.
По-прежнему не в силах понять, отчего ты отправилась в это бессмысленное путешествие. Возможно, когда ты обоснуешься снова, тебе захочется все объяснить. Или не захочется. Это не имеет значения. Думаю, общую схему я уловил.
(отправлено Памеле Лёффлер)
Кажется, мы зашли в тупик: взаимное непонимание, как следствие нпи (недостаточной предварительной информации). Ты протестуешь против всего, что я говорю. Ты безрассудна. У меня сложилось впечатление, что вы обе объединились против меня. Также вижу, что С. полностью тебе доверяет, причем — в ущерб мне. Я действительно сказал ей, что ты щедра, каковой ты всегда и была.
Моей ошибкой, думаю, было то, что я посоветовал ей уничтожить мои письма. Это глупо, поскольку в них не говорилось ничего предосудительного: уверен, ты бы с этим согласилась, прочитав их. Но должно быть, они сбили ее с толку, так что теперь она воображает, будто я использовал ее как «пешку» в своем собственном «финансовом планировании». Тебе должно быть ясно, что эти аргументы неоправданны. Если тебе не ясно, я с этим ничего поделать не могу, и это не имеет значения.
Получил короткое послание от Флоренс — первое как минимум за пятнадцать лет. Она хочет уведомить меня, как отлично проводила время с тобой и как ей понравилась Сью. Полюбила климат, пейзаж, пикники, купание, но случайно позабыла и слово сказать, что кто-то болен и прикован к постели. По ее словам, вы всюду ходили вместе, и это было великолепно. Изрядно расходится с официальной версией.
(отправлено Памеле Лёффлер)
Несколько посмертных соображений. Можешь сообщить Сью, что я написал ее тетке Эмили Уэст (которая стала ее опекуншей после смерти родителей) и сообщил, что племянница бросила колледж и поселилась на Гавайях, где ее и можно отыскать. Я также связался с адвокатом в Нью-Йорке и известил его, что мои финансовые обязательства перед Сьюзан Чоат прекратились с завершением ее академической карьеры, и попросил прекратить какие-либо отчисления в дальнейшем.
Что же касается возможности написать непосредственно Сью, не вижу в этом смысла. Она ясно дала понять, что не хочет от меня ничего слышать. Что мне сказать в таком случае? «Надеюсь, ты не будешь сожалеть о своем решении»? Как ты мне сообщила, она уже подозревает, что я ее выбор не одобряю, так что все, что бы я ни сказал, превратит подозрение в убежденность. Трудно было бы уверить ее, что я не возражаю против того, как она поступит. Ей, возможно, приятно воображать, что я скандализирован ее поведением: так она получит больше удовольствия. Она ожидает, что я недоволен тем, что все вышло не так, как я предполагал. Но это лишь потому, что она меня не знает. Возможно, из-за моего архаичного эпистолярного стиля она вообразила, что я предвзятый и неуступчивый старый дурак.
В любом случае, пожалуйста, поверь мне, что она может влюбиться в японского механика из гаража, спать с тобой и выйти замуж за орангутанга, и мне это будет одинаково безразлично. Жизнь слишком коротка, чтобы затевать склоку.
1987
переводчик: Дмитрий ВолчекУжин у сэра Найджела
В те времена в городе существовало два жестко разделенных социальным барьером мира — марокканцы и европейцы, причем последние во всех смыслах воспринимали первых как прислугу. Обычно европейское хозяйство обсуживали пять-шесть марокканцев. В большом доме, разумеется, требовалось гораздо больше, и к туземной рабочей силе обычно добавлялись европейский повар, экономка и шофер. Непостижимым исключением, согласно местным слухам, был дом сэра Найджела Ренфру: ему явно был необходим большой штат прислуги, однако говорили, что он обзавелся лишь одним слугой и служанкой. Эта аномалия безустанно обсуждалась в британской колонии, и доходили смутные слухи, что спартанское ограничение прислуги у сэра Найджела объясняется не просто скаредностью.
Год его прибытия в Танжер точно не известен; вроде бы, это случилось сразу после окончания Второй мировой войны. Наверняка он привез с собой изрядное состояние (законно или, что вероятнее, тайно), поскольку, не теряя времени, принялся строить большие многоквартирные дома на тогдашних городских окраинах. Вряд ли хоть одна из этих строек окупилась, ведь по всему городу пустовали десятки квартир.
Первые прямые свидетельства о сэре Найджеле дошли до меня от двух английских знакомых, приглашенных к нему на обед. Они дожидались его полтора часа, и, появившись наконец, он не попросил прощения и не предоставил никаких объяснений; после этого они еще полчаса ожидали, когда единственный слуга накроет стол и принесет еду. Их рассказ об этом испытании был лаконичен: они сошлись на том, что сэр Найджел «невыносим». Насколько мне известно, ни один больше не посещал его дом. Но это не удержало меня два или три года спустя, и вместе с группой британских и канадских журналистов я принял приглашение на ужин у сэра Найджела.
Нам пришлось оставить машины вдали от дома и пройти по неухоженному пастбищу, где бродили овцы. Было еще светло, но я поинтересовался вслух, как мы отыщем обратную дорогу в темноте. У одного журналиста очень кстати оказался с собой фонарик.
Затрапезный вид сэра Найджела удивил меня. Коротышка, очень худой, с морщинистым лицом и бесцветными глазками, посаженными совсем близко. Он уселся между двумя корреспондентами, которых явно хорошо знал, и разговаривал с ними, не обращая внимания на остальных. Я разглядывал его лицо и понял, что он не способен улыбнуться или не выглядеть постоянно недовольным. Он излучал враждебность, и гости это почувствовали: они перестали разговаривать друг с другом и сидели молча, прислушиваясь к скрипучему голосу хозяина.
Черный слуга принес виски, содовую и лед. Когда он вышел, сэр Найджел взмахнул руками:
— Видали? Я привез его с Занзибара. Это мой повар, дворецкий и садовник. Пять ваших мавров будут делать ту же работу. Шайка ленивых пидоров — слоняются, курят трубки и клянчат жратву. Никчемные мрази. — Он уставился на нас, словно подозревая, что мы — замаскированные марокканцы, и я заметил, что он уже пьян.
На полу в сумрачной части комнаты стояли несколько барабанов разных очертаний и размеров, обтянутые шкурами зебр. Надеясь подать иную тему для разговора, я спросил сэра Найджела, привезены ли они тоже с Занзибара. Бросив на меня взгляд, полный острой неприязни и презрения, он буркнул только: «У меня там дом» и вновь принялся проклинать марокканцев.
О самом ужине помню только, что мы ели, сидя по трое на низких скамеечках за тремя низкими столиками, и чем дальше, тем возбужденнее становился наш хозяин. Он позабыл марокканцев и теперь осыпал проклятиями и непристойностями французов и испанцев. Они понятия не имеют, как управлять колонией или укрощать тупых и вялых туземцев. У меня возникла ни чем не подкрепленная уверенность, что нарастающий раж нашего Амфитриона объясняется его решением втянуть нас в какую-то пакость.