У Чауни всегда водились деньги. Он согласился. Они пошли в Сиди-Ямани и дешево купили животных у друга Буаяда. Наняли грузовик, чтобы перевезти овец в Танжер. Поместили в загоне у Буаяда и каждый день вместе гоняли их пастись за городом. Овца должна быть жирной и красивой к Аиду.
Как-то раз по лугу, где пасли овец Буаяд и Чауни, прошли солдаты. Полковник остановился и посмотрел на овец. Потом подошел к Буаяду и спросил, не хочет ли тот их продать.
— Может быть, — сказал Буаяд.
Цена, предложенная полковником, была в точности такой, какую они собирались запросить на рынке. Оба подумали, что лучше всего продать всех овец и больше не гонять их каждый день на пастбище. Полковник сказал, что на следующий день они должны придти в его контору в квачле и он отдаст им деньги. Поскольку он был человек известный, ему поверили на слово. Солдаты погнали овец, а Буаяд и Чауни остались одни на лужайке.
На следующий день, придя в квачлу, Буаяд оружил, что полковника вызвали в Рабат, зн Этм, Чауни решил на следующий день. Полковник по-прежнему был в Рабате. Они стали ходить в квачлу по очереди.
Так продолжалось несколько недель. В конце концов, им сказали, что полковник вернулся в Танжер. Но теперь, когда они приходили, его не было на службе. Им стало ясно, что платить полковник не собирается.
Буаяд был не из тех, кто смиряется с поражением. Он пришел к Чауни и сказал:
— Ты меня поддержишь? Что бы ни случилось? Мы получим деньги и добьемся, чтобы его разжаловали. Ты меня поддержишь?
— Нет, — ответил Чауни. — Мне надо думать о жене и детях.
— Так ты готов распроститься со всеми деньгами?
— Они пропали. Жаль, что вообще тебя послушал.
— Это значит, все, что я получу, — мое, — сказал Буаяд.
— Ладно. И заботы тоже твои. Тебе еще повезет, если в живых останешься.
— Все в руках Аллаха. Или я получу деньги, или ты меня больше не увидишь.
Он отправился в амалат и попытался встретиться с секретарем губернатора. Стража его не пустила. В этот момент удача озарила Буаяда. Пока он убеждал охрану перед входом в приемную, мимо проходил человек и остановился послушать. Потом заговорил с Буаядом. Они вышли наружу, и Буаяд поведал свою историю. Человек сказал:
— Я смогу тебе помочь. Приходи завтра к королевскому дворцу в Сиди-Амаре.
Буаяд не понял, чем занимается во дворце человек, но поверил ему, поскольку лицо у того было серьезное. На следующее утро он отправился в Сиди-Амар и вошел в открытые ворота. Немедленно его окружили солдаты. Они принялись наперебой его спрашивать, зачем он вошел. Он попытался рассказать им об овцах и о встрече, которую ему назначили накануне возле амалата, но они продолжали по-всякому его шпынять.
И тут удача Буаяда превзошла все мыслимое. Король и дня в году не проводил в Танжере, но вышло так, что накануне он приехал из Рабата. Он не только был во дворце, а находился в саду недалеко от ворот и заметил суматоху. Он сделал знак солдатам отпустить Буаяда, чтобы тот подошел и изложил свое дело.
Король дослушал до конца. Затем велел Буаяду подождать и ушел во дворец. Пока Буаяд стоял в саду, человек в форме дворцовой стражи прошел мимо и улыбнулся ему. Буаяд узнал его: это он предложил ему прийти во дворец. Потом слуга принес подписанное королем письмо с распоряжением отправиться в Тетуан и передать письмо чиновнику, имя которого значилось на конверте.
Буаяд даже не зашел домой пообедать. Он сразу направился на авениду де Эспанья, взял такси с тремя другими пассажирами и отправился в Тетуан.
И снова его не впустили. А он никому не доверял и не хотел показывать письмо. Несколько часов он настаивал, что у него сверхсекретное послание, которое нужно вручить чиновнику собственноручно. Наконец, ему разрешили войти.
Чиновник взял письмо и прочитал. Потом на секунду зашел в соседнюю комнату и принес все деньги. Буаяд поблагодарил его.
Он вернулся в Танжер окрыленный. Рассказал все родным, а потом сразу навестил Чауни.
— Я вернулся, — сказал он, — а это значит, что я получил деньги.
— Все? — не мог поверить Чауни.
— Вот именно.
Чауни не сказал ничего. На следующий день он зашел к Буаяду.
— Я тут подумал: ты ведь и мои деньги получил.
— Твои деньги? Ты ведь распрощался с ними. Помнишь?
Чауни пошел домой. Вскоре он подал в суд на Буаяда, требуя не только свою долю, но и долю приятеля. Суд решил, что Буаяд имеет право оставить свою половину. А из другой Чауни должен был заплатить изрядную сумму адвокату и возместить то, что Буаяд потратил на поездку в Тетуан.
1980
переводчик: Дмитрий ВолчекДомик
Домик построили шестьдесят или семьдесят лет назад на главной улице тогдашней деревни в нескольких милях от города; теперь же город окружал его со всех сторон. Первоначально домик был одноэтажный, но потом над кухней надстроили еще одну комнату. В ясную погоду из верхнего окна можно было разглядеть очертания далеких гор на юго-западе. Перед этим окном лалла Айша и любила сидеть, перебирая бусины четок и раздумывая, как изменилась ее жизнь после того, как сын перевез ее к себе в город. Там, за горами была долина, где она провела всю жизнь. Снова увидеть ее она не надеялась.
Поначалу ей казалось, что переезд в город — величайшая удача, но потом она засомневалась. Спору нет, еда лучше и ее вдоволь, но домик оказался слишком маленьким, и лалле Айше в нем было тесно. В глубине души он горевала, что Садек не нашел жены получше Фатомы, хотя у родителей Фатомы и был неподалеку большой дом. Ей казалось, что в обмен на брак с их никчемной дочерью Садеку могли бы предложить часть их дома. Все они бы там спокойно поместились и не путались друг у друга под ногами. Но когда она сказала об этом Садеку, тот лишь рассмеялся.
Молодые были женаты больше года, но о ребенке не было и речи, и лалла Айша винила в этом невестку, не зная, что пара решила завести детей, когда Удастся скопить денег.
А Фатома с того самого дня, как лалла Айша цереехала к ним, была нервной и несчастной. Старуха жаловалась на еду и постоянно придиралась к манере Фатомы вести хозяйство. За что бы ни взялась невестка, лалла Айша застывала, внимательно на нее глядя, а потом качала головой и приговаривала: «Не так делали в мои времена, когда был жив Мулай Юссеф». Ей казалось, что, когда Садек возвращается с работы, Фатома небрежно подает ему ужин.
— Почему он должен ждать полчаса, прежде чем сесть за стол? — возмущалась она. — Почему ты не можешь все приготовить заранее и принести тайфор, когда услышишь, что муж идет? Он слишком добр с тобой, вот в чем беда, ты пользуешься его доверчивостью.
Потом лалла Айша отводила Садека в сторону и рассказывала, как не любит ее Фатома и как пренебрежительно с ней обходится.
— Она не берет меня с собой на прогулки, не разрешает ходить с нею на рынок. Мне иной раз хочется пройтись, но сама я не могу. А в тот день, когда она водила меня к врачу, она шла так быстро, что я запыхалась. Ясно, она желает моей смерти, вот и все.
— Ты с ума сошла, — засмеялся Садек.
С того самого дня, как старуха переехала к ним, Фатома пыталась убедить ее отказаться от хаика и носить джеллабу, как все городские женщины, но лалла Айша категорически не одобряла женщин в джеллабах и говорила, что Мулай Юссеф наверняка запретил бы такое бесстыдство. Для Фатомы хаик был символом деревенщины: больше всего она не хотела, чтобы ее приняли за провинциалку. Ей было стыдно ходить по улице рядом с ковыляющей старухой в хаике.
Всякий раз, когда находился повод, Фатома напоминала лалле Айше, что ей выделили лучшую комнату в доме. Обе знали, что это не так. Действительно, тут было больше окон и ярче свет, чем там, где спали супруги. Но комната была наверху, и с каждой грозой в крыше открывались новые течи, а Садек с Фатомой в это время нежились рядом с кухней.
Ни та, ни другая женщина не была уверена в своем верховенстве в доме, так что они не решались идти на риск и выказывать открытую враждебность: каждая боялась, что Садек внезапно возьмет сторону противницы. В его присутствии они вели себя тихо, и жизнь в домике текла относительно спокойно.
Давно уже лалла Айша знала, что у нее посреди спины растет большая опухоль, но никому об этом не говорила. Как-то раз, помогая ей подняться с пола, Садек нащупал выпуклость под ее одеждой и вскрикнул от изумления. Было непросто уговорить ее сходить к врачу, но Садек настаивал и, в конце концов, добился своего. Врач посоветовал немедленно вырезать опухоль и назначил дату операции.
Перед тем, как лечь в больницу, старуха волновалась. Она слышала, что нужно опасаться наркоза, боялась истечь кровью до смерти и говорила, что не верит в назарейские лекарства.
Перед тем, как лечь в больницу, старуха волновалась. Она слышала, что нужно опасаться наркоза, боялась истечь кровью до смерти и говорила, что не верит в назарейские лекарства.
— Все в порядке, — сказал ей Садек. — Ты поправишься. Вечером перед ее отъездом Садек с Фатомой сидели у себя комнате, обсуждая, во сколько обойдется операция. Лалла Айша пошла наверх собирать вещи.
— Все деньги, которые я сберегла, экономя на еде, — с горечью заметила Фатома.
— Будь это твоя мать, ты бы об этом не думала, — сказал Садек.
Она не ответила. В дверь постучали. Лалла Халима, старуха-соседка, зашла повидаться с лаллой Айшей и пожелать ей счастливого пути.
— Она наверху, — равнодушно сказала Фатома. Вздыхая и кряхтя, старуха вскарабкалась по ступеням, а Садек и Фатома продолжили безрадостный спор.
Утром, когда лалла Айша отправилась в больницу, а Садек с Фатомой завтракали, Садек оглядел комнату.
— Все как-то изменилось, когда она уехала, верно?
— Стало тихо, — отозвалась Фатома.
Он быстро повернулся к ней:
— Знаю, тебе не нравится, что она здесь. Знаю, она тебя раздражает. Но это моя мать.
Фатома почувствовала, что атмосфера накаляется.
— Я просто сказала, что стало тише, вот и все.
Вечером, когда Садек пришел с работы, Фатома передала ему большую корзину. Он поднял ее.
— Тяжелая.
— Отнеси матери в больницу. Это таджин с лимоном, еще горячий.
Это было любимое блюдо его матери.
— Слава Аллаху, она будет очень рада! — И он поцеловал Фатому, довольный, что она так похлопотала.
Когда он добрался до больницы, двери были заперты. Он постучал по стеклу. Появился охранник и сказал, что приемные часы закончились, а еду вносить ни в коем случае нельзя. Садек льстил, умолял, угрожал, но все без толку. Охранник захлопнул дверь, оставив его с корзиной на ступенях.
Они с Фатомой не любили лимонный таджин, так что он не видел смысла нести его домой. Было бы грешно его выбросить: кто-то должен съесть, пока не остыл. Тут Садек вспомнил о родителях Фатомы, живших в двух шагах от больницы. Они любили старомодные кушанья и наверняка обрадуются свежему таджину.
Встретив мать Фатомы на кухне, он поздоровался и вытащил горшок из корзины.
— Вот таджин, который только что приготовила Фатома, — сказал он.
Она заулыбалась:
— Си Мохаммед будет очень рад, когда увидит, что у нас на ужин.
На следующее утро, спозаранку, когда Садек завтракал, в дверь забарабанили. Двое полицейских, стоявших на улице, схватили его и, не дав попрощаться с Фатомой, запихнули в джип.
Его недоумение было недолгим. В комиссарии ему предъявили корзинку и горшок, в котором еще оставалось изрядное количество таджина. Ему объяснили, что таджин был полон яда, а его теща умерла. Си Мохаммед, лежавший в больнице, обвинил его в убийстве.
В этот момент одна только мысль занимала Садека: Фатома пыталась убить его мать. Сбитый с толку длинным допросом, он громко пробормотал что-то из своих соображений: эти обрывки привлекли внимание полиции.
— Аллах покарал ее! Хотела убить мою, а убила собственную.
Вскоре они поняли, что он говорит о своей жене, но не поверили рассказу, пока вызванный охранник больницы всё не подтвердил. Он хорошо запомнил Садека, поскольку тот так назойливо пытался передать еду своей матери.
Послали за Фатомой. Ее ошеломило известие о смерти матери, а внезапный арест Садека потряс. Ее ответы были невнятными, если не считать признания, что она дала Садеку корзинку с горшком таджина и попросила отнести в больницу. Фатому заперли в камере.
Прошло несколько недель, начался суд. Лаллу Айшу выписали из больницы, и она вернулась в пустой дом. Дурные новости о Садеке и Фатоме она восприняла бесстрастно, только покачала головой и прошептала:
— Такова воля Аллаха.
— Не понимает, что стряслось, — шептались за ее спиной. — Это слишком для нее, бедняжки.
Каждый день соседи приносили еду, так что ей не приходилось ходить на рынок. Теперь лалле Айше не нужно было карабкаться наверх по вечерам; она устроилась в супружеской спальне, объяснив соседям, что когда Садек с Фатомой вернутся домой она уже поправится после операции и взбираться по лестнице ей будет проще.
— Она до сих пор не поняла, — говорили друг другу соседки.
На суде Фатома показала, что дала Садеку корзину с едой, но ничего не знала о яде.
— Итак, вы признаете, что таджин был сделан на вашей кухне.
— Конечно, — сказала Фатома. — Я была там, когда старуха его готовила. Вечером перед тем, как отправиться в больницу, она все для таджина сложила вместе, как она любит. И велела мне приготовить на следующий день, чтобы Садек отнес в больницу.
Это показалось суду неубедительной выдумкой. Решено было прерывать заседание и вызвать лаллу Айшу на следующее.
Старуха появилась на месте для свидетелей, закутанная в свой хаик. Ей велели снять его с головы, чтобы слышно было, что она говорит. Затем, потрясенные, они услышали, как она заявила с ноткой гордости, что, разумеется, приготовила таджин собственноручно.
— Да, да, — сказала она. — Я люблю, когда там много маринованных лимонов.
— А что еще вы туда положили? — спросил кади обманчиво ласковым тоном.
Лалла Айша стала перечислять список ингредиентов. Потом умолкла и спросила:
— Вам нужен полный рецепт?
Все засмеялись. Кади призвал к тишине и, пригвоздив ее угрожающим взглядом, произнес:
— Ясно. Среди нас шутница. Садитесь. Мы к вам вернемся позже.
Лалла Айша села и опустила взгляд, бормоча и перебирая бусины на четках. Кади время от времени поглядывал на старуху, раздраженный ее безразличием. Он ждал полицейских, которых оставили в доме Садека, когда лаллу Айшу привели в суд. Вскоре они появились. Наверху, в шкафу среди ее одежды обнаружили полупустую банку того же крысиного яда, который нашли в таджике.
Кади с довольным видом снова вызвал лаллу Айшу на свидетельское место. В его левой руке была жестянка, и он потряс ею перед лицом старухи.
— Вы когда-нибудь видели эту банку? — спросил он. Лалла Айша не смутилась:
— Конечно, видела. Это мое. Я это положила в таджин.
Шепоток пробежал по залу: зрители решили, что старуха слабоумная. На миг глаза и рот кади расширились. Потом он нахмурился:
— Ах так, вы признаете, что положили яд в таджин?
Лалла Айша вздохнула: — Я же спросила вас, хотите ли вы весь рецепт, а вы не захотели. Я положила туда полкило лимонов. Они забивают вкус порошка.
— Продолжайте, — велел кади, не спуская с нее глаз. — Это была специальная еда для меня, — продолжала старуха возмущенно. — Ни для кого другого. Это было лекарство. Вы же не думаете, что я бы стала его есть, верно? Я хотела, чтобы яд в таджине вытянул яд из моего тела.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — сказал кади.
— Набираешь его в рот и выплевываешь. Потом набираешь еще больше и выплевываешь, и так дальше, а в промежутках полощешь рот. Это старое снадобье из моего тчара. Оно избавляет от всех ядов.
— Вы что — не понимаете, что убили женщину своей ерундой?
Лалла Айша покачала головой:
— Нет-нет. Так заповедал Аллах, вот и все.
Из другого конца зала донесся крик Фатомы:
— Вранье! Это неправда! Она знала, что еду не разрешат пронести! Знала до того, как попала в больницу!
Фатому утихомирили. Кади, тем не менее, сделал пометку, и на следующий день, когда Фатому вызвали на свидетельское место, попросил продолжить. После рассказа Фатомы вызвали лаллу Халиму — соседку, жившую напротив. Ее тоже попросили развязать хаик, что она сделала с заметным недовольством.
— За два, а может, три дня перед тем, как лалла Айша должна была лечь в больницу, я пришла ее проведать. Я хотела сделать ей приятное, так что сказала: «Я попрошу дочку приготовить каброзели и может быть мрозейю, чтобы тебе принесли в больницу». Она ответила: «Это очень мило с твоей стороны, но ничего не выйдет. Врач мне говорил, что есть новый закон: они ничего не пропускают снаружи». Но я все-таки попросила дочь испечь каброзели и отнесла ей за день до того, как она легла в больницу. Подумала, может ей удастся обернуть их в одежду и засунуть в сумку, чтобы не увидели.
— Хватит, — сказал кади, жестом отпуская ее. Его глаза блестели, когда он обратился к лалле Айше:
— Ну а теперь что скажете?
— Я вам все сказала, — спокойно ответила та. — Я очень спешила, чтобы мое лекарство было готово, и забыла, что его не позволят пронести. Я старая женщина, у меня в голове все спуталось.