Эту категорию вместе с семьями расстреляли за городом в какой-то балке — Романов не интересовался. Оставлять в живых подобных креслократов глупо и опасно, содержать их в тюрьме — нелепо и затратно, перевоспитать — практически невозможно. А их семьи были просто балластом, приложением к своим «старшим». Причем балластом опасным.
Но в результате Романов остался в пустом, без чиновников, здании.
Вообще-то Романов намеревался опять создать нечто вроде министерств — просто потому, что система казалась ему апробированной и надежной. Но, поразмыслив, пришел к неожиданно ясной и четкой мысли: проблемы надо решать не министерствами. А людьми. Есть проблема — берем человека, который готов ее решить. Даем ему карт-бланш на привлечение людей, сил и средств. И в срок спрашиваем с него, и только с него, — и без оправданий. Если он справился — хорошо. Если справился, сэкономив силы и средства, — награждаем. Если не справился… нет, не наказываем, но помечаем, что дел такого типа ему поручать нельзя. А вот если убеждал всех, что справится, врал, а потом провалил…
Он не знал, как будет эта система действовать потом. Но пока… пока она действовала. И отлично.
Были, впрочем, люди, занимавшиеся и чем-то постоянным — тем, что требовало такого же постоянного контроля. Внутренняя и внешняя безопасность, продукты, строительство… И дети. Собственно, так и начал складываться реальный Большой Круг, в который входили сам Романов, профессор Лютовой, капитан Муромцев, каперанг Юрзин, Жарко, еще несколько человек, которые контролировали важные направления деятельности, например, бывший директор вполне процветавшего колхоза-АОЗТ «Рассвет» кореец Хегай Ли Дэ, который взял на себя почти все сельскохозяйственные дела. Кстати, именно он натолкнул Романова на мысль о необходимости работы над новой конституцией, которую Большой Круг решил назвать «Русская Правда». Романов был слегка поражен, когда Хегай во время самого начала обсуждения этого вопроса озабоченно сказал:
— Нужно первой же статьей непременно закрепить документально главенствующую роль русской нации в государстве и обществе…
— Я не пойму, ты вообще-то кореец, — откровенно в лоб высказался тогда Муромцев. — Так какого черта?
Это было больше шуткой, но Хегай неожиданно покачал головой и очень серьезно ответил:
— Не смейся, но я думаю, что эти беды посланы миру за то, что он забыл, что для него сделали русские.
Возражать было нечего, если честно…
Лютовой присутствовал на заседаниях всегда, хотя почти ничего не говорил на людях. Он, как и обещал, познакомил Романова сразу с несколькими небольшими группами молодых (в том числе на самом деле молодых) ученых, в разработках и наработках которых Романов мало что понял, но Лютовой рекомендовал эти вещи как буквально жизненно необходимые. Однако эта идея — точнее, целый ряд потащивших друг друга за собой идей, — пришла в голову самому Романову вскоре после разговора с начальницей Жарко, которую байкер-педагог и привел на прием поздно вечером.
Романов как раз занимался вопросом армии как таковой и мучился: бригаду, которой командовал сейчас Муромцев и которая рисковала стать самодовлеющим государством в государстве, надо было распускать, все начинать заново, а как, с какого бока взяться за эту реформу, даже в ум взять не получалось. Рядом лежала докладная записка того же Муромцева, что в бригаде живут двести семнадцать мальчиков-сирот от пяти-шести до четырнадцати-пятнадцати лет и с ними надо что-то делать. А пять минут назад ушел Лютовой, с которым опять состоялся очередной странноватый, парадоксальный разговор, начавшийся с ерунды: с вопроса о том, что компьютерная сеть в мэрии потребляет слишком много энергии.
— По-моему, ее следует вообще отключить, оставив лишь те машины, которые занимаются важными расчетами, — неожиданно сказал профессор. — И необходимо вычистить компьютеры из частного владения и из карманов. Конечно, большая их часть не работает… но все равно. Убрать. Надолго. На много десятков лет.
Романов даже слегка обалдел от такого предложения. Пока он подыскивал и формулировал возражения, Лютовой продолжал как ни в чем не бывало:
— Что такое компьютер в частных руках при нынешнем уровне развития морали — точней, при том, который был до катастрофы? Библиотека? Нет. Рабочий инструмент? Нет. Это тупое или грязное развлекалово плюс вынос мозга на аутсорсинг. И он стал, на мой взгляд, главнейшей причиной морального одичания последнего времени. Обычный мобильный телефон со множеством функций низвел основную массу детей до хилых тупых ублюдков, сыграв роль обычного электронного наркотика. Компьютер в руках взрослых убил множество ремесел, множество на самом деле полезных навыков… которые нам теперь придется восстанавливать и за отсутствие которых, наверное, уже миллионы людей заплатили жизнями. Прежде чем люди снова получат что-то подобное в руки, им надо будет здорово повзрослеть как биологическому виду. А раньше — нет. Нет. И нет.
— Сдерживать прогресс? Не слишком умно, — возразил Романов. Почему-то ему всегда хотелось в разговорах с Лютовым возражать снова и снова. То ли из-за спокойного менторского тона… то ли потому, что возразить, в сущности, было нечего, даже если профессор говорил странные или страшные вещи.
— Да, — Лютовой легко, по-молодому, поднялся с кресла, — не слишком умно. Это я что-то… — Он подошел к окну и, стоя возле него, глядя наружу, сказал: — Погода опять мерзкая… Ну что, домой мне как добираться — такси вызвать или на автобусе?
— Я понял, — буркнул Романов почти тут же. — Хватит.
Профессор повернулся к нему и покачал головой:
— Постарайтесь на самом деле понять. Не на словах. Ваш прогресс — вон он, за окном. Это все вообще и произошло потому, что прогресс прогресса обогнал прогресс совести. Возьмите это в толк наконец. Нам надо спасти цивилизацию — согласен. Всю, целиком, — согласен. Но мы не должны быть идиотами и стараться ее поскорей вернуть. Иначе все начнется сначала. Рано или поздно. Наша задача — воспитать нового человека. Это надо делать с чистого листа. С абсолютно чистого. Чтобы ни на ногах, ни на руках ничего не висело. Ни презумпция невиновности, ни МР3-плеер. Не нужны они при отсутствии совести. Просто-таки опасны они в таком случае. Если уж выпал нам шанс — то его надо использовать на полную мощь, я не устану повторять это вам снова и снова. Тем более что мы за этот шанс заплатили так, что… — Лютовой не договорил и снова отвернулся к окну…
…Может быть, именно мысли о том разговоре не давали сейчас сосредоточиться на армейских вопросах. Поэтому Романов почти обрадовался, когда появился Жарко.
Он был не один. Вместе с ним пришла женщина лет сорока — неожиданно хорошо одетая, моложавая, с аккуратной прической и уверенным поведением. Романов насторожился — прическа явно была сделана недавно, да и одежда производила какое-то… какое-то немного странное впечатление. Словно ее долго не надевали, а потом надели хоть и умело, но в спешке.
— Знакомьтесь, Алина Юрьевна, — Жарко чуть поклонился, — вот это как раз и есть наша нынешняя власть. — Он почти изящным жестом указал на вставшего тоже с легким поклоном Романова. — Можно сказать, государь Владивостока. Товарищ Романов.
— Государь — и товарищ? — Алина Юрьевна улыбнулась. Видно было, что это у нее отработано — начинать разговор с легкой шутки, но начинать первой — в некоторой степени ставя собеседника, пусть и облеченного властью, в подсознательно подчиненное положение.
— Насчет государя — неудачная шутка Вячеслава Борисовича. — Романов указал на одно из кресел. — А насчет товарища — посмотрим. Подобное обращение надо еще заслужить. Итак, я вас слушаю. Думаю, что, если Вячеслав Борисович провел вас… по знакомству, когда я работаю с документами, для этого должна быть основательная причина.
Женщина расположилась по-хозяйски, привычно, много раз, видимо, бывала в кабинетах… может быть, даже в этом. Но снова в ее поведении на короткую секунду мелькнула какая-то… неуверенность. Точней Романов определить не мог и просто приготовился внимательно слушать. Жарко расположился у подоконника, глядя тоже с неким непонятным интересом.
— Слава, наверное, не говорил вам… — начала посетительница, с улыбкой посмотрев на Жарко.
Романов суховато спросил:
— Вячеслав Борисович ваш младший родственник? Или вы с ним в близких отношениях?
— Н… нет, — удивленно отозвалась Алина Юрьевна. Чуть покраснела и поправилась: — Вячеслав Борисович, наверное, не говорил вам обо мне: я была, так сказать, его начальством — заведующая ГорОНО. Алина Юрьевна Салганова. — Романов кивнул, имея в виду «очень приятно». — Я внимательно слежу за происходящим в городе, и, должна сказать, вы кажетесь мне представителем твердой власти. Прежний мэр явно не справлялся со своими обязанностями в этот кризисный период. Я бы сказала — в страшный период. Но ведь вы военный?
— Точно так, если сейчас это имеет значение… — медленно проговорил Романов.
Алина Юрьевна удовлетворенно кивнула и продолжила:
— Тем не менее вы не можете не согласиться, что каждый должен заниматься своим делом. Вы простите меня, — на этот раз улыбка ее была искренней и немного виноватой, — я говорю слегка плакатным языком, но я так привыкла… и я прошу вас поверить, что намерения мои искренни. Я, сами понимаете, ничего не могла поделать раньше для установления хоть какого-то порядка… — Она на миг запнулась. По лицу промелькнула тень, и Романов прочел все, что пряталось в этой тени: темная квартира, нелепо придвинутый к двери стол, страх выдать себя хотя бы звуком, настороженное прислушиванье к звукам на улице, ужас — шаги на лестничной клетке… Но уже через миг тень исчезла — в кресле снова сидела уверенная в себе, спокойная деловая женщина. — Я бы хотела вам предложить свои услуги. По прежней специальности. Как я понимаю, детей вы без внимания не оставите? — В голосе было почти обвинение. Словно она сомневалась, что Романов вообще способен думать о детях.
— Ни в коем случае, — покачал головой Романов. Повторил задумчиво: — Ни в коем случае.
— Ну вот. — Алина Юрьевна решительно кивнула. — Думаю, что следует в первую очередь озаботиться созданием для детей максимально комфортных условий… конечно, я понимаю, что с учетом нынешних реалий, но… вот, например, по дороге сюда я видела группу мальчиков лет по восемь-десять, кажется, которую вывозили куда-то за город, на посадку картошки, это…
— Прервитесь, — Романов решил все для себя в одну секунду. Салганова удивленно и даже слегка оскорбленно умолкла. — Я верю, что у вас очень большой опыт. Возможно, просто грандиозный. Я ничего не знаю о вашей деятельности до… этих событий. Но я вижу, что произошло. И вы видите, что произошло. И мне почему-то кажется, что в немалой степени ваша деятельность на прежнем посту к этому финалу и привела.
— Что? — Глаза Алины Юрьевны стали непонимающими.
Романов вздохнул и подвел черту:
— С мальчишками вы работать не будете. Может быть — я пока не уверен и в этом, — но может быть, вам найдется место при девочках. А мальчишек должны учить и воспитывать мужчины.
— А я, например, одна ращу сына, — возразила Салганова.
Романову стало смешно: «Ращу сына!» Но тема была не смешной совсем. И он спросил с интересом:
— У вас один сын?
— Да…
— Сколько вам лет?
— Женщинам таких… — улыбнулась Алина Юрьевна.
Голос Романова стал жестким, откровенно повелительным — он ждал ответа:
— Сколько вам лет?
— Сорок пять… — Женщина стушевалась.
— Выглядите моложе… И один сын? Плохо. Очень. А его отец?
— Я в разводе уже три го…
— Сколько мальчику лет?
— Двенадцать… Что это за допрос?! — откровенно возмутилась наконец женщина.
— Ясно, — кивнул Романов. — Развелись, когда мальчишка стал откровенно тянуться к отцу… чтобы сохранить себе комнатную куколку в виде вечного маленького мальчика, который «никогда не огорчает маму»… Чем самооправдались? Пил, бил, не уделял внимания, приходил поздно, смотрел косо, снимал туфли стоя, спотыкался о кота? Впрочем, неважно… Мы найдем вам мужа.
— Что? — В вопросе было настоящее потрясение, Алина Юрьевна даже чуть наклонилась вперед, словно желая убедиться, что ослышалась.
— Мы найдем вам мужа, — повторил Романов спокойно.
— Без любви? — Женщина еще пыталась шутить, хотя ее тревожный взгляд скользил туда-сюда по непроницаемому лицу Романова.
— Эта болезнь быстро проходит, — ответил Романов.
— Нет уж, спасибо! — Салганова резко встала, вздернув голову, оправила юбку. — Всего…
Но Романов опять перебил ее:
— Воля ваша. Но в таком случае ваш сын немедленно переселяется в казармы бригады.
— Что?! — В этом вопросе уже не было недоверия. Был ужас.
— Поймите, — Романов тоже поднялся и говорил спокойно, взвешенно, — мы просто не можем себе позволить еще одно искалеченное мамочками поколение мальчишек. Посему за вами выбор. Или вы находите мужчину, с которого мальчик, спасенный вами, но от этого не переставший быть жертвой, будет брать пример… или вы вольны и дальше жить, как хотите, но, простите, одна.
Было еще несколько секунд тишины. Потрясенной. Казалось, сейчас в ней разразится гроза. Но… вместо этого послышался сдавленный, тихий голос, в котором были ужас и слезы:
— Нет, только не это… только не это… умоляю вас… не разлучайте с сыном… я согласна на все… на все, слышите?! — выкрикнула женщина и разрыдалась, пряча лицо в ладонях.
— Не надо, — вздохнул Романов. — Видите, как легко было сделать вас из решительной и деловой женщины жалким существом, готовым на все — подчеркиваю это! — ради слепого чувства к своему единственному сыну? Что само по себе уродство… Впрочем… без этого чувства мир бы разрушился. Оно нужно. Оно — необходимо. Но… под контролем мужчин… Выпейте воды, Алина Юрьевна. — Он налил из графина в высокий узкий стакан, протянул Салгановой, потом втолкнул в руку силой и заставил пить. — Я не шутил, когда говорил вам то, что говорил. И, кстати, спасибо вам. Именно вы натолкнули меня… впрочем — неважно. Найдите человека сами. Не любовь ищите, сейчас вы ее не найдете, — найдите мужчину. Если не будет получаться — мы на самом деле поможем. Понимаете, что я говорю?
— Но это же… — Женщина достала из кармашка платок, но не вытирала слезы, а судорожно комкала в руках. — Как вы не понимаете…
— Я все отлично понимаю, — покачал головой Романов. — Вам найдут место. В интернате для девочек. Конечно, не на начальствующей роли. Воспитательницей… Я не знаю, там, на месте, разберутся. Но у вас есть… есть четыре недели, чтобы сделать то, что я сказал. Или мы заберем мальчика. Вы понимаете, что я говорю?
— У вас нет сердца… — Это были не просто слова, женщина не пыталась «давить на жалость», она просто говорила. — Вы зверь… для вас достоинство женщины — пустые слова…
— Звери — это те, от кого вы прятались за запертыми дверями, — тихо сказал Романов и по лицу женщины — по вновь мелькнувшей тени — понял, что угадал. — И они не кончились. Вообще ничего не кончилось. Даже не началось толком ничего. А что до достоинства — полминуты назад вы были готовы на все, что угодно, чтобы сохранить рядом сына. Какое достоинство, кроме охраняемого мужчинами, есть у вас? И кто вам его сохранит в будущем? И какое достоинство вы воспитаете в своем сыне? Анекдотичное: «Черт, бык, педераст — зато живой!» Да? Все. Простите — закончен разговор. Я еще раз вас благодарю — без вашего визита я бы подумал об этом позже, а с этим нельзя опаздывать… Вячеслав Борисович, проводите Алину Юрьевну и помогите с устройством.
Жарко кивнул, взял женщину под локоть, вывел ее, не сопротивляющуюся, наружу. Романов схватил графин, долго пил из горлышка. Потом пудово выматерился и замахнулся графином… но не бросил. Поставил на стол, сел сам. Тяжело дыша, придвинул к себе черную папку с угла, резко открыл.
Внутри была груда листков, исписанных разными почерками, исчерканных разными правками. И эта груда представляла собой основу будущей «Русской Правды». На первом же чистом месте под строчками, набросанными почерком, кажется, самого Лютового («…у половой ориентации не может быть „вариантов“, любые отклонения являются либо болезнью, подлежащей лечению, либо в случае отказа от такого лечения — общественно опасными преступлениями, карающимися…»), Романов написал размашисто и крупно: «Семьей является союз мужчины и женщины, безусловным главой которого является мужчина. Никакие вариации решения вопроса не допускаются» — и жирно подчеркнул написанное. Потом вырвал из отрывного блокнота на столе перед собой лист и стал набрасывать распоряжение, которое завтра следует огласить и расклеить в напечатанном виде по всей контролируемой территории…
«В 28-дневный срок настоятельно предлагается всем одиноким женщинам, равно и мужчинам, воспитывающим детей, найти себе пару. В противном случае дети будут отняты и переданы на общественное воспитание либо в другие семьи. Семьям, в которых менее трех детей, настоятельно предлагается взять на воспитание сирот (информация в мэрии и в Думе) до этого числа или же сверх него по желанию. Семьи, которые этого не сделают, будут привлекаться к дополнительным грязным работам за малодетность. Отсутствие спутника жизни после 30 лет недопустимо, создание полноценной семьи является обязанностью человека…»
Жарко вернулся, когда Романов заканчивал писать. Снова прошел к окну. Постоял там, глядя наружу, на черные ночные кроны деревьев, потом кашлянул и сказал, поворачиваясь к столу:
— Да уж. Некрасивый разговор. Но правильный. Чего-то подобного я ожидал, когда привел ее сюда…