Внимательный смотр не замедлил, однако, показать, что разбито окно для отвода глаз и кража не могла быть произведена через него, ибо ковёр ни коим образом не мог быть протиснут в образовавшееся отверстие.
Подозрение вызвал слуга потерпевшего крестьянин Касимовского уезда Андрей Рябов, который после некоторого запирательства признался в преступлении и тогда всплыл новый персонаж – мужчина тридцати лет с приветливым лицом, обходительными манерами. Как это часто бывало, Рябов разоткровенничался с незнакомцем в трактире за чаркой вина, пожаловался на судьбу, посетовал на то, что не имеет никакой возможности сочетаться браком с любезной сердцу Агриппиною. Как получилось, что слуга барона согласился на покражу, сам понять не мог. Украденные вещи точно так, как и незнакомец, найдены не были.
Наконец, Барбазанов осознал, что столица – это золотое дно, никакая провинция не сравнится с богатством петербургских жителей, и притом в большом городе легче затеряться.
Николай имел дар располагать к себе людей и так быстро с ними сходился, что Путилин диву давался. Вот в прошлом году 2 марта в квартире отставного губернского секретаря Венгерова, жившего по Стремянной улице, обнаружена кража 12 тысяч рублей из запертой шкатулки. По дознанию оказалось, что досадное происшествие могло произойти в промежуток времени с 23 февраля, когда ни Венгеров, ни его жена ничего из шкатулки не брали. Подозрение пало на племянника потерпевшего Игнатия Перловского, который никаких определённых занятий и постоянной квартиры не имел, а жил у отставного губернского секретаря без прописки вида, и самое интересное, исчез 28 февраля. Тотчас же были приняты все меры к задержанию господина Перловского, но усилия сыскной полиции успехов не имели. И только через информаторов стало известно, что вышеозначенный господин 1 марта около 11 часов вечера ужинал в трактире «Лондон» за Невской заставой с господином лет тридцати– тридцати пяти, элегантно одетым и проявившим завидную щедрость при расчёте. Извозчика разыскивали быстро, он—то и поведал, что вёз господина, по описанию Перловского, из гостиницы «Лондон» на Колпинскую станцию Николаевской железной дороги. В то же время выяснили, что попутчик Игнатия отставной штабс—капитан Богуславский, проживавший в Московской части по Разъезжей улице на постоялом дворе и в тот же день, 1 марта, внезапно собрал вещи и уехал. Из дальнейших разысканий выяснили, что племянник потерпевшего направился в Москву, куда были командированы Жуков и Моисей Ицман, которые проделали большую работу и арестовали господина Перловского в городе Ковров Владимирской губернии с тысячью рублей в карманах. Он и опознал по литографическому снимку Бабазанова, задержать агенты так и не сподобились.
По преступлениям Полевого можно было бы изучать историю санкт—петербургской сыскной полиции с пометкой злоумышленник ускользнул.
Прошлой осенью, во время остановки проезда у Красносельской станции Балтийской железной дороги совершена кража у артельщика этой же дороги сто семьдесят три тысячи рублей. Преступление было совершено с поразительной быстротой, словно похитители действовали по разработанному кем—то плану, расписанному по минутам. Скрылись, не оставив ни единого следа и зацепки. Тем не менее, не прошло и одного, как возник отставной рядовой Яблонский, известный в полиции по самым разным преступным деяниям на железной дороге. Арестовали его не, сколько из подозрения, сколько от того, что другого следа не было. Как оказалось, не зря, при нём оказалось три тысячи семьсот пятнадцать рублей, о которых Яблонский давал путанные сведения, то долг вернули (хотя такую сумму никогда он в руках не держал), то накопления за всю жизнь, но когда сверили номера купюр, пригласили артельщика, кроме всего прочего, намекнули, что есть неопровержимые доказательства участия в деле некоего Кушелева, содержащего трактир близь станции Лигово, отставной рядовой заговорил.
По словам Яблонского, в питейном заведении Кушелева объявился молодой человек и в точности описал Барбазанова, даже привычку последнего, в разговоре теребить левой рукой мочку уха. Как незнакомец смог подбить на такой откровенный грабёж? Отставной солдат только пожимал плечами и шептал: «Не понимаю».
В то же день задержали Кушелева, его жену Черни и племянника последней Давида Фарберга, проживающего в столице без паспорта. Лица эти давно находились под особым подозрением сыскной полиции, как ведущие преступный образ жизни, не взирая на то, что кушелевское заведение находилось за городом и за ним должны приглядывать уездные полицейские чины. Скупка краденного, укрывательство воров – это самые безобидные из преступлений, в которых можно было бы обвинить семейство, но Иван Дмитриевич намеренно не делал этого, ибо проще держать такое гнездо под присмотром, нежели с его закрытием приобрести несколько новых, о которых необходимо начинать тайное следствие, выявлять действующих лиц, а так, по крайней мере, одной заботой меньше. Допрос Кушелева и жены ничего не дал, как и обыск, произведённый со всей тщательностью, заглядывали не только в каждую бочку с квашенной капустой, но и тонкими железными спицами прощупали подушки и перины, но не нашли ничего.
Хозяина трактира с женой отпустили, а вот допрос Давида Фарберга продолжили и с большим успехом. Он начал говорить, Путилин вёл разговоры с преступниками по ночам, когда никто не смел потревожить, да и время более располагало к откровенности, тем более, что сего молодца давно разыскивали полицейские власти Княжества Финляндского за две кражи в Гельсингфорсе. Иван Дмитриевич выведал и о вдохновителе ограбления артельщика и о том, где сокрыты деньги. В тайнике, который всё—таки располагался во дворе трактира, было найдено двадцать тысяч рублей, остальные деньги, как и организатор, испарились, словно их не было никогда на белом свете.
Сколько преступлений прошло незамеченными мог рассказать только Николай, да и то, если сам не потерял счёт. Удачливость была в крови у Барбазанова, так ни разу не попавшему в руки вновь созданной сыскной полиции. Вот и хотелось Ивану Дмитриевичу, наконец, познакомиться со счастливчиком, который имел волчье чутьё, а может, хороших информаторов, вовремя приносивших предостережения.
Сейчас наступила минута, которую ни в коем разе нельзя было упускать, ведь второго такого случая можно и не дождаться. Ещё в начале зимы до ушей Путилина дошла весть, что Барбазанов решил сменить не только столицу, но и отечество, захотел, видимо, на покой. Хотя такие деятельные особы никогда не прекращают преступной деятельности. Им нравится ходить по острию ножа, будоража себя и других, но здесь можно отдать должное Николаю, он никогда не искал такого рода популярности, всегда оставался за страницами газет и книг.
– Будьте осторожнее. Иван Иванович, – покачал головой Путилин, словно уже собрался лезть в кладовую, где висели на крючках, лежали по полкам верхнее платье для посещения злачных опасных мест столицы.
– Разрешите, – надворный советник поднялся со стула, – выполнять поручение?
– Не смею держать, – и когда Соловьёв открыл дверь, почти умоляющим голосом произнёс, – будьте осторожны.
Глава тридцать четвёртая. Уж полночь близится…
Проводив гостя, долго сидел в раздумье Иван Кузмич на одном месте в раздумьях о человеческой натуре, потом надел очки и, чтобы освободится от гнетущих мыслей, принялся читать «Евангелие».
Василий Михайлович возвращался на вокзал по рощице, которая совсем недавно стала непосредственной участницей кровавой трагедии. Что—то всё—таки сдвинулось, появились свидетели, пусть дети, но хоть такие. Сталось дело за малым, штабс—капитан ухмыльнулся, предъявить ненайденных злодеев.
Не смотря на упавшее настроение, хотя, что можно было ждать от такого путешествия. Не рассчитывал же Орлов на самом деле привести в наручных оковах убийц. Слава Богу, что есть такие свидетели.
Василий Михайлович давно уловил, что позади кто—то крадётся в обуви на мягкой подошве. Несколько раз украдкой оборачивался, но так и не приметил идущего следом человека. Начало напоминать игру из детства – догони и запятнай.
Боязни не было, охватил охотничий азарт, как же так, боевой офицер, в последние годы посвятивший себя всецело сыскному ремеслу, не может увидеть даже мельком преследователя. Рука, помимо воли, потянулась к рукояти пистолета, который находился всегда при штабс—капитане. В разные передряги приходится попадать, в разные.
Стрельна встретила возвращение Жукова собиравшимся над землёю сумраком, который предвещал окончание столь трудного для сыскного агента дня. Казалось бы, бесцельные пересадки из одного поезда в другой, такие же бесцельные разговоры с пытающимися что—то утаить людьми, добавляли головной боли и чувство горечи, которое застряло в горле комком горечи.
Стрельна встретила возвращение Жукова собиравшимся над землёю сумраком, который предвещал окончание столь трудного для сыскного агента дня. Казалось бы, бесцельные пересадки из одного поезда в другой, такие же бесцельные разговоры с пытающимися что—то утаить людьми, добавляли головной боли и чувство горечи, которое застряло в горле комком горечи.
Хорошо, хоть кто—то видел преступников, но как их теперь разыскать? Столица велика, а пригороды? Конечно, надо искать среди знакомых, но не все они, допустим, выявлены, это и предстоит сделать в ближайшее время, ибо чем далее, тем будет труднее отыскать. Скрытный был Мякотин, не иначе боялся выдать доверенную ему под честное слово тайну. Которая, может быть, и привела к погибели.
Миша без цели походил по дебаркадеру. Приводя мысли в порядок. Но так и не смог до конца додумать. Перед ним выросла статная фигура Селивана.
– Здравия желаю, Ваше Благородие! – Полицейский приложил руку к головному убору.
– Здравствуй, здравствуй, – рассеянно ответил Жуков, так и не освободившийся от теснившихся в голове мыслей.
– Разрешите полюбопытствовать? – Страж вокзального порядка переминался с ноги на ногу.
– Да, да, – сказал Миша, сжав губы.
– Вы, – начал Селиван, но увидев отсутствующий взгляд осёкся.
– Что, братец, говоришь?
– Дак я говорю, разрешите вопросец?
– Пожалуйста.
– Скоро душегубов в холодную посадите?
– Скоро, – покачал головой сыскной агент, – скоро.
– Значит…
– Совершенно верно, некоторыми сведениями располагаем и поэтому, – расхвастался Жуков, – арест не за горами.
Селиван улыбался.
– Кстати, господин Орлов не объявлялся?
– Никак нет, – полицейский поедал глазами столь молодого путилинского помощника, но несущего службу в столь непростом отделении, – как отбыли в деревню, так и не возвращались.
– Хорошо.
– Так известны злодеи?
Миша посмотрел на Селивана выразительным взглядом, в котором читалось «сие есть тайна великая и в надлежавшее время будет вынесена на суд людской».
– После трудов праведных хотелось бы стакан чаю, – мечтательно произнёс Жуков.
– Дак, Ваше Благородие, – изумился полицейский, – буфетная открыта.
– Спасибо, голубчик, – тон Миши оставался снисходительным, – там? – И махнул рукой в сторону здания вокзала.
– Так точно, там.
– Да, как появится господин Орлов, скажи ему, что я в буфетной.
– Непременно.
– Благодарю.
Ладонь штабс—капитана охватила рукоять пистолета, но он не стал вытаскивать смертельное оружие, а только замедлил шаг и напрягся, подобием заведённой часовой пружины, готовой в любую секунду вырваться из плена зацепления.
Осторожные торопливые шаги были едва слышны, если бы не прошлогодняя подсохшая листва, то услышал бы Василий Михайлович преследователя, не знал.
Прислушивался со всей чуткостью, но шуршание, то неожиданно приближалось, что сердце, начинало, бешено колотиться в груди, то позади ощущалась враждебная тишина.
Миша распахнул настежь дверь, в буфетной, кроме хозяина заведения, скучающего у стойки, никого не было. Да и тот вскочил, словно ошпаренный, заулыбался и почти на носках лёгкой походкой летел к единственному посетителю.
– Здравия желаем, господин Жуков!
Бровь Миши вздёрнулась, и на лице промелькнуло тень удивления.
– Как, – захотелось спросить путилинскому помощнику, но выражение лица изменилось. Ну, конечно же, станция маленькая, новостей мало, пассажиры наперечёт, все друг у друга на виду. Вот именно, на виду, Миша покачал головой, значит, должны были хорошо запомнить спутников Мякотина. А может быть, они до того невзрачные и незаметные, что вроде бы и были на виду, сродни лакею. Вот он есть, а никогда не вспомнишь, что находился всего, рукой протяни. Об этом не надо забывать, промелькнуло последним.
– Чего изволите? – Накрахмаленное полотенце перекинуто через руку. Фигура – сама учтивость, словно знак вопроса, начертанный неумелой рукой гимназиста начальных классов. А вот глаза смотрят внимательно и настороженно, что не укрылось от Миши.
– День добрый! – Жуков сделал вид, что не заметил взгляда буфетчика.– Мне бы, голубчик, горячего чаю, рюмку, – он подмигнул, помахал рукой, – и что—нибудь горячего.
– Где изволите присесть?
– Вот там, в уголочке. – и Миша направился к столику, стоящему в углу. С одной стороны находилось окно, с ниспадающей волнами тёмно—синей бархатной шторой, с другой – стена, на которой висел большая пейзажная картина.
Заказанное не заставило долго ждать. Пока путилинский помощник снимал пальто, разглаживал молодецкие вихры, на столе появилась рюмка, квадратный прозрачного стекла шкалик и на тарелке с золотым ободком нарезанное мясо.
Миша тяжело вздохнул, поднял рюмку. Резкий запах защекотал ноздри, и проглоченная единым глотком жидкость обожгла нёбо, устремилась горячей волной в желудок. Приятно после столь непредсказуемых поисков присесть на удобный стул, словно под тебя сделанный, ощутить расслабленность от тепла, что окружает. Почувствовать себя чуть ли не вторым Путилиным и выпить, подобно начальнику сыскной полиции, который иногда в трактирах себе позволяет, рюмку водки.
Тело сыскного агента напряглось, словно пружина, и штабс—капитан, ступив в сторону от тропинки, обернулся, выхватывая спрятанный под верхним платьем пистолет, но остановил руку, перед ним, переминаясь с ноги на ногу, стоял смущённый Семён.
Миша выпил рюмку водки, закусил холодным мясом, горячего, к сожалению, в буфетной не оказалось. Потом откушал чаю из чашки с золотым ободком, наливая обжигающую жидкость из изящного, казалось бы, воздушного чайника.
Взгляд Василия Михайловича из жёстко—напряжённого в миг превратился в спокойный, словно не было минуту назад сжатого в пружину тела. На губах появилась едва заметная улыбка.
«Фу, ты, чёрт», – чертыхнулся про себя штабс—капитан. Хотелось перекреститься, но показывать перед мальчишкой слабость не стоило.
– Ты хочешь что—то мне сказать, – произнёс Орлов и добавил, – без свидетелей.
Семён кивнул головой.
– Я слушаю.
– Так, – мальчишка озернулся, словно хотел убедиться, что никого чужого нет по близости.
– Я слушаю, – повторил Василий Михайлович.
– Может, это и не важно, – вытер ладонью под носом, – но голос того, что говорил «сильнее дави, сильнее», как сейчас помню и опознать сумею. – уже серьёзно говорил Семён, напоминая маленького мужичка в штанах с заплаткой и непослушными волосами на голове. А третий держал в руки, эти, как их, ещё наш батюшки носит и перебирает в руках.
– Чётки.
– Ага, чётки, из тёмно—красных камешков.
– Как же ты их рассмотреть сумел, ведь испугался сильно?
– В том—то и оно, что лиц не припомнил, а вот камешки эти по ночам снятся, не иначе дьявольское наваждение.
– Значит, тёмно—красные, говоришь?
– Ага, блестящие такие и цветом, как ягоды рябины после мороза. Тёмные такие.
– Ты говоришь, не видели они тебя с сотоварищи?
– Не видели, – заулыбался Семён, – мы ж научились прятаться, вон тятька, если б знал всё, так ремня не избежать.
– Придётся тебя за свидетеля вызвать, когда душегубов поймаем.
Мальчишка втянул голову в плечи.
– Страшно?
– А как же.
– Дак ты не бойся, я тебе их покажу, и голос их услышишь так, что останешься для них неизвестным.
– Ежели так, то можно, – согласился Семён, – и в столицу свозите?
– Свозим.
– На паровозе?
– А то как, не пешком же?
Глава тридцать пятая. Господин Полевой
Задание, данное начальником сыскной полиции, надворному советнику Соловьёву только на первый взгляд казалось довольно лёгким. Приехать на квартиру Матрёны Ивановой, надеть на руки господина Полевого железные браслеты и отвезти в отделение. Да, не так всё просто, нюх у преступника волчий, за версту чует засаду и агентов, которые направились за ним.
Иван Иванович узнал у дежурного чиновника, что требующиеся агенты вне отделения, поэтому распорядился, как только Васнецов, Сергеев и Шляйхер появятся, сразу же его разыскали в журналистской комнате, где он будет работать над документами.
Через час в камере допросов сидели четверо, расположившись по сторонам железного стола, крытого простым, вытертым рукавами допрашивающих и допрашиваемых, сукном, потерявшим цвет от времени.
Надворный советник, строг и угрюм, сидел спиною к зарешётчатому окну.
– Итак, господа, какие будут соображения? – Произнёс он. Обрисовав сложившееся положение.
– Так, – прокашлялся Иван Сергеев, мужчина лет тридцати, с тонкой ниточкой шрама на левом виске, курносый и всегда с улыбкой на лице, – Иван Иваныч, всё понятно, не в первой же…