– Не рановато ли?
Штабс—капитан только пожал плечами, подразумевая, что чужая семья, все—таки, потёмки со своими мыслями и уставом.
– В котором часу приедет Венедикт?
– Я думаю, в полдень, – Василий Михайлович потёр пальцами правой руки переносицу, – в девять первый пароход, два часа по заливу и от Васильевского к нам, да, думаю, ближе к двенадцати часам.
– Вы имеете желание самому принять участие в опознании? – Иван Дмитриевич не отрывал взгляда от стола.
– Да, хотелось бы самому увидеть отношение между братьями: стоит ли доверять Венедикту.
– Что ж, – Путилин сощурил глаза, словно что—то прикидывал, – я не против, только, Василий Михайлович, – сделал паузу, – не напугайте юношу. Нынешнее поколение уж больно впечатлительное, не дай Бог, нервничать начнет, сами понимаете, нам надо блюсти порядок и не допускать родственников к расследованию, иначе получится истинное безобразие.
– Иван Дмитрич, – Орлов подошёл к столу и сел на стул, – позволите встретить юношу и сразу в анатомический театр.
– Пожалуй, вы правы, Василий Михайлович, поезжайте, встретите Венедикта, – последнее слово прозвучало так, словно Иван Дмитриевич забыл имя среднего сына госпожи Мякотиной, – знаю, что легче ему будет. Не знаю, какие отношения связывали братьев, но все же родные,
– Хорошо, – штабс—капитан произнёс, направляясь к выходу.
– Итак, Миша, что там стряслось на Николаевском вокзале? – последнее, что услышал Орлов. Ответ Жукова поглотил толстая дубовая дверь.
На пирс Василий Михайлович прибыл за несколько минут до швартовки судна. Пассажиров было немного и среди спускавшихся по трапу шел высокий юноша, поглядывающий серыми глазами по сторонам, словно госпожа Мария Алексеевна считала любимцем Венедикта и никуда от себя не отпускала.
Мякотин подошёл к сыскному агенту, которого заприметил, будучи на борту парохода.
– Здравствуйте, господин Орлов, – поздоровался с штабс—капитаном Венедикт и покраснел, словно совершил что—то постыдное.
– Доброе утро! – Ответил Василий Михайлович и на его лице появилась улыбка. – Не утомила дорога?
– Отнюдь, – не сказал, а выдохнул юноша, и добавил, – не так часто мне доводится посещать столицу.
– Ты не против, если мы дойдём до анатомического пешком?
– Нет, – тяжело выдохнул Венедикт, было и без вздоха понятно, что гимназист имеет стремление отсрочить опознание тела, чтобы, не дай Бог, узнать в нем брата.
– Сергей часто бывает в столице? – Орлов с умыслом сказал «бывает», чтобы в юноше жила надежда и не слишком он волновался в театре.
– Да, – после некоторой паузы произнёс Венедикт, – ему дядюшка благоволит и разрешает жить на квартире.
– А тебе?
– Исключительно с маменькой.
– Все—таки, как часто бывает Сергей в столице.
– Простите, но я не отмечаю даты в календаре, – в голосе гимназиста послышались нотки скрытой обиды то ли на дядю, то ли на брата.
– Венедикт, – штабс—капитан шёл, заложив руки на спину, – мной движет не праздное любопытство, а исключительно дела службы, на которой мне приходиться много чего выслушивать, прежде чем в просеянном найти ту крупицу, что поможет в нахождении преступника или его изобличении.
– Я понимаю, – Венедикт шёл, не отрывая взгляда от мостовой, словно, в самом деле, напроказничал и сейчас стыдится своих поступков, – Сергей ведёт себя очень тихо в присутствии маменьки и особливо дяди.
– Дяди?
– Дяди, – с обидой в голосе произнёс гимназист, и Орлову показалось, что Мякотин процедил сквозь зубы, – а нас он и видеть не хотел.
– Когда ты видел Сергея в последний раз?
– Перед его самым отъездом в столицу.
– Он что—нибудь говорил?
– Нет, как всегда с улыбкой и шутками, – Венедикт цедил слова сквозь зубы, словно муку сквозь сито, было видно, что брата не чествовал.
– Не страшно увидеть брата… мёртвым? – Не сдержался штабс—капитан.
Венедикт втянул голову в плечи, и было видно, что некуда деть мешавшие при ходьбе руки.
– Нет, – едва слышно произнёс Венедикт, – у каждого из нас своя судьба.
– Рановато ты о судьбе—то, – Орлов улыбнулся уголками губ.
– Господь дал, Господь взял, – гимназист не поднимал головы, – все мы – смертны, кто – раньше, кто – позже, все там будем.
Интересно было слышать от столь юного создания такие рассуждения, словно Венедикт прожил жизнь и теперь на её склоне готов поделиться мыслями.
До анатомического театра шли, больше не произнеся ни слова. Штабс—капитан украдкой поглядывал на гимназиста, отмечая серьёзное лицо юноши и неприсущую в таком возрасте глубокую морщинку над переносицей.
В анатомическом театре, расположенном в Императорском Университете, Венедикт вёл себя спокойно, никакого волнения. Складывалось впечатление, что перед ним на металлическом столе лежит не тело погибшего человека, а кукла в полный рост, хотя и без головы.
Перед самым опознанием Мякотин указал, что на икре левой ноги Сергея рваный шрам, оставшийся от детской шалости, когда они полезли в недостроенный дом и там брат наткнулся на толстый гвоздь и с испугу дёрнул ногой так, что разорвал не только кожу, но и мышцу. Довольно долго лечился, но, слава Богу, все обошлось. При этих словах Венедикт взглянул на тело и только в эту минуту перекрестился, но во взгляде не мелькнуло ни капельки сочувствия к безвременной кончине брата. Только перед самым выходом из анатомической залы тяжело вздохнул, бросил какой—то непонятный для Орлова взгляд, в котором невозможно было прочитать ни единого чувства, владевшего гимназистом.
Глава восьмая. Неспешная поступь
Иван Иванович Соловьёв, надворный советник и кавалер «Станислава» 3 степени, поднялся, как говорят, ни свет, ни заря в весьма благодушном настроении, и это не смотря на вчерашний суматошный день в Стрельне, который, по чести говоря, порядком вымотал. Выкушал стакан горячего чая с пирожками, испечёнными накануне днём кухаркой, просмотрел заново вчерашние газеты, выискивая в них интересное, и нетерпеливым взглядом поглядывал на едва бегущие по циферблату стрелки. Почтовое отделение при Варшавском вокзале открывало двери для обывателей в восемь часов. Вряд ли можно застать ответственных лиц ранее сего часа, рассуждал Иван Иванович, и, не выдержав, накинул верхнее платье. На улице кликнул извозчика и, удобно устроившись на медвежьей шкуре, произнёс:
– На Варшавский.
Город давно пробудился ото сна, по улицам сновали торговцы, расхваливая товар, письмоводители и мелкие чиновники, подняв воротники и поёживаясь от утренней прохлады, спешили на службу.
Надворный советник расплатился с извозчиком и сошёл на выложенную булыжником мостовую на площади слева от вокзала. Люди, словно муравьи в ульи, сновали, кто куда – кто спешил на поезд, кто только приехал и теперь направлялся в город.
– Прощения—с просим, господин надворный советник, – развёл руками почтовый чиновник, выделяя это «надворный советник», и на лице появилась лисья улыбка, – без позволения господина Вербицкого никак невозможно вам помочь.
– Где я могу найти господина Вербицкого? – Иван Иванович теперь в подражание чиновнику выделил фамилию начальника почтового отделения.
– Так пройдёте по коридору и в самом конце дверь коричневую увидите, вот за нею и восседает наш Никифор Трофимыч, – и лисья улыбка стала ещё гаже и лицо, словно бы вытянулось, заострилось.
Соловьёв прошёл по длинному коридору, освещённому весенним утренним светом сквозь чистые стекла без единого пятнышка. Постучал и, не дождавшись ответа, отворил дверь с ступил в кабинет.
Никифор Трофимыч, сидевший за столом, поднял голову и с удивлением посмотрел на раннего посетителя, видимо, визитами начальника почтового отделения не баловали.
Иван Иванович ожидал увидеть человека в летах, обременённого долголетней службой и уставшего от неё. Из—за стола поднялся довольно молодой мужчина в отутюженном мундире зелёного цвета с начищенными пуговицами.
– Доброе утро! – Молодой человек одёрнул полы мундира, – чем могу быть полезен?
– Надворный советник Соловьёв. – представился Иван Иванович, – чиновник по поручениям при отделении сыскной полиции.
– Любопытно, – произнёс с ещё большим удивлением Вербицкий, – я никого не вызывал и никаких происшествий, способных заинтересовать ваше ведомство у нас не случилось.
– Я по делу службы.
– Если так, то вас слушаю. Присаживайтесь, – Никифор Трофимович указал на стул, стоящий перед столом.
– Благодарю, господин Вербицкий.
– Можно просто Никифор Трофимович, – начальник почтового отделения покраснел, – я только испольняющий должность и не привык к официальному обращению.
– Хорошо, – улыбнулся Соловьёв, – не буду вас задерживать. Вот, – он достал из бумажника квитанцию и положил перед Вербицким, – помогите мне выяснить, кем и когда была отправлена телеграмма.
– Только—то, – с облегчением вздохнул начальник, – это я мигом, – он вскочил из—за стола и быстрым шагом пересёк кабинет. Обернулся у самой двери и смущённо произнёс, – простите, ради Бога, я ещё не привык к новому положению, – и скрылся за дверью.
Ждать пришлось около пяти минут, в течении которых Иван Иванович с интересом рассматривал кабинет, где кроме стола, покрытого зеленным сукном в цвет мундиров почтового ведомства, трёх стульев, большого шкапа, сквозь стекла которого проглядывались корешки Свода Законов с золотым теснением и двух небольших картин – на одной изображена несущаяся тройка, видимо, символизирующая быстроту доставки почтовых отправлений, на второй – заснеженный лес. Обязательного в чиновничьих кабинетах портрета Государя Иван Иванович не обнаружил.
– Вот, – дверь распахнулась и в кабинет влетел хозяин, – вот, – повторил Вербицкий ещё раз и положил перед Соловьёв квитанцию и поверх неё листок бумаги, – затараторил, – здесь я написал, кто отправил, когда, то есть какого числа и во сколько, кому. Да, принимающий телеграмму Иванов сказал, что гимназист был не один и запомнил потому, что они шумели, громко переговаривались и притихли после того, как им сделал замечание какой—то господин.
В кабинете воистину воцарилась тишина.
– Иванов не запомнил, сколько было молодых людей и сможет их опознать?
– Господин Соловьёв, я приведу Иванова и он сам вам расскажет.
– Хорошо.
Через минуту дверь распахнулась и на пороге появился маленький щуплый человек неопределённых лет с бегающими глазками и обветренным лицом.
– Иван Иванович Иванов, – представил исполняющий должность начальника почтового отделения.
– Так, голубчик, – Соловьёв осмотрел вошедшего внимательным взглядом с головы до пят, – скажи—ка про тех молодцев, что были с гимназистом.
– С Мякотиным? – уточнил Иванов.
– Так точно.
– Двое их было, а вот как выглядели не помню. У меня память больше фамилии да имена запоминает, а вот лица, прошу прощения, не слишком.
– Ты говорил, шумели они?
– Истинно так, словно из лесу приехали и города не видели.
– Может помнишь, в гимназических тужурках они были или нет?
Иванов на секунду задумался, даже глаза закрыл.
– Нет, в цивильном платье.
– Точно в цивильном?
– Вот вам крест в цивильном, – и Иванов перекрестился.
– Ты бы их распознал, если тебе их показать?
– Никак нет, – Иванов посмотрел в пол, словно провинившийся ребёнок, – фамилии – другое дело, а вот лица… На них памяти нет.
– Ладно, ступай, – Соловьёв поднялся со стула, – постой, – ему пришла нелепая мысль, – ты говорил господину Вербицкому, что какой—то господин сделал гимназисту замечание, не помнишь его?
– Дак он сразу за гимназистом отправлял телеграмму, его фамилия, – Иванов вскинул брови к верху, – Степанов… отправлял телеграмму… сейчас, сейчас… в Гатчину, да, да, в Гатчину, по адресу, – и продиктовал адрес, – а запомнил его оттого, что тепло на улице, а он был в шубе.
– Более ничем молодые люди не запомнились?
– Никак нет, ничем.
– Ступай, – когда Иванов вышел, Соловьёв произнёс, – Благодарю, господин Вербицкий, за помощь.
Улица встретила надворного советника городской суетой, словно окунулся в воды холодной до озноба реки.
Степановых в столице пруд пруди, поэтому стоит начинать с Гатчины, оттуда наверняка укажут, где искать господина в шубе. Может быть, он запомнил молодых людей, а, может, что и из их разговора. В начале расследования, как говорит Иван Дмитриевич, надо хвататься за любую ниточку и тянуть её, пока она не закончится либо выведет к клубку.
Соловьёв вернулся и отправил телеграмму в Гатчину, попросив, чтобы ответ направили на адрес сыскного столичного отделения.
– Иван Иванович, вы вовремя, – вместо приветствия произнёс Путилин, сидевший в излюбленном кресле со скрещёнными на груди руками, – присаживайтесь, – кивнул подбородком на свободный стул. Докладывайте, что у вас.
– Телеграмма послана четвёртого числа сего месяца Сергеем Мякотиным, одетым в гимназическую тужурку, Марии Алексеевне, проживающей на Наличной улице. С Сергеем в почтовом отделении было ещё двое то ли приятелей, то ли знакомых.
– Это уже след, – потёр руки Иван Дмитриевич. – Вы чем порадуете, Василий Михайлович?
– Убитый, в самом деле, Сергей Мякотин, его опознал брат Венедикт.
– Лицо же порезано? – не сдержался помощник Путилина Жуков.
– По рваному шраму на ноге, – бросил хмурый взгляд на Мишу.
– Понятно. – разочарованно произнёс помощник.
– Я разговаривал и с госпожой Мякотиной, и со смотрителем гимназии, и с соучениками убитого. Ничего о нем сказать не могли, кроме того, что был замкнутым и не имел приятелей.
– Любопытно, – добавил Соловьёв, – но Сергей в почтовом отделении был не один, их запомнил чиновник потому, что они шумели.
– Этих двоих сможет опознать ваш чиновник?
– К моему прискорбию, нет, но он запомнил фамилию господина, который сделал замечание молодым людям, – и предвосхищая вопрос Путилина, Соловьёв сказал, – я занят поисками этого господина.
– Немного, но уже кое—что есть, – подвёл итог Иван Дмитриевич, – отсюда следует, что вы, Иван Иванович, занимаетесь поисками господина, сделавшего замечание, и гимназистов….
– Они не были в форменном одеянии.
– Будем их называть так.
Соловьёв пожал плечами.
– Пусть будет так.
– Миша, ты съездишь в Стрельну и пораспрашиваешь про трёх молодых людей, одного в гимназической тужурке и двоих в цивильной, так, Иван Иванович.
– Совершенно верно.
– Вам же, Василий Михайлович, надо посетить квартиру господина Реброва, дяди нашего убиенного. Возможно, что—то расскажет служанка, возможно, дворник, может быть, и соседи, хотя имею сомнение. Более не смею вас задерживать, господа, жду с добрыми новостями.
Глава девятая. Птичник с Петербургской
– Иван Дмитрич, – дежурный чиновник стоял на пороге, – прибыл полицейский из первого участка Петербургской части…
– Убийство, небось, – тяжело вздохнул Путилин, нахмурив брови, и, не дожидаясь ответа, резко поднялся, оттолкнув кресло.
– Так точно, у Сытнинского рынка.
– Жуков уехал?
– Нет ещё.
– Передайте, чтобы ждал меня у входа, моё задание для него нынче отменяется.
– Хорошо, – и чиновник кивнул головой, что все передаст Мише.
Путилин поднял руку к лицу, словно что—то забыл, потом взял трость и направился к выходу.
Жуков прохаживался вдоль коляски, которую остановил, чтобы отправится без задержки на Петербургскую сторону.
Присланный полицейский отбыл, как приказал ему помощник пристава, после доклада о происшествии дежурному чиновнику. По причине, что не узнать подробностей дела, у Ивана Дмитриевича испортилось настроение.
До Мытнинского рынка домчались быстро, Путилин всю дорогу созерцал немигающим взглядом спину возницы. Миша старался не касаться начальника, хотя и было в коляске тесно.
Остановились перед домом, перед которым толпились любопытствующие и соседи, наслышанные о кровавом злодеянии. Слухи распространяются быстро, и поэтому в толпе было озвучено с десяток самых нелепых.
На тротуаре Иван Дмитриевич тихонько толкнул Жукова в спину, Миша понял, что необходимо послушать, что говорят обыватели. Сам же Путилин направился к одноэтажному деревянному дому, перед крыльцом которого прохаживался высокий, как коломенская верста, полицейский, при приближении начальника сыскного отделения браво вскинул руку к околышу фуражки. Путилин в ответ кивнул и поднялся по трём ступеням.
Тусклый дневной свет освещал через открытые двери длинный коридор без окон, из одной из комнат слышались глухие голоса. Иван Дмитриевич осмотрелся, тронул тростью тёмное пальто, висевшее при входе на гвозде, и направился к открытой двери.
– Господин Путилин, – навстречу Ивану Дмитриевичу шагнул мужчина, выделявшийся среди присутствующих молодостью и копной светлых волос, – добрый день!
– Здравствуйте, господа, – поприветствовал начальник сыскной полиции присутствующих, – хотя какой он добрый, если такое происходит.
– Помощник пристава Холодович, – отрекомендовался молодой человек и тихим голосом добавил, – коллежский регистратор, – на щеках завоёванных темными редкими волосами выступили алые пятна, словно Иван Егорович стеснялся столь малого чина, – пристав штабс—капитан Мироненко находится в отпуску.
Путилин кивнул головой.
– Коллежский советник Шрейбер, – представил участкового врача Холодович.