— Уходи, Авель. Он успокоится и ничего мне не сделает, а вот тебя может убить. Уходи отсюда. — Сара уже протирала голову Каина какой-то тряпкой. Он тяжело застонал и открыл глаза.
— Каин, как ты? — нежно спросила она.
Каин зафиксировал свой блуждающий взгляд сначала на ней, а потом на стоящем у нее за спиной Авеле. Вдруг он вскочил с такой скоростью и силой, какую трудно было ожидать от человека, не спавшего трое суток и оглушенного тяжелым предметом секунду назад. Молниеносно Каин схватил Авеля одной рукой и начал душить, опрокинув на стол, крича спрятанному потолком лаборатории небу.
— Вот Тебе жертва! Любишь кровь, Господи?! Вот Тебе жертва! Я приношу тебе агнца — возлюбленного брата моего. Получай! — продолжая удерживать полузадушенного Авеля одной рукой, Каин перерезал ему артерию скальпелем, который все еще держал в другой.
— А теперь, когда мы совершили жертвоприношение, можно ожидать Божьей благодати, — Каин обернулся к Саре. Тело Авеля содрогнулось несколько раз, разбрызгивая вокруг горячую кровь, в одно мгновение залив ею весь стол, и замерло.
— Бог принял жертву, — констатировал факт смерти Каин, схватив Сару, которая наблюдала за всем, забившись в угол, огромными глазами, ее сильно колотило, но она не кричала, крик застревал у нее в горле.
Каин схватил ее за волосы и потащил к столу. Она не сопротивлялась. Он срывал с нее одежду. Голое тело было все вымазано кровью, ее собственной и Авеля. Каин хотел изнасиловать ее, но не мог. Плоть отказывалась его слушаться.
— Мало Тебе? Ты не хочешь, чтобы у меня были дети? — Каин продолжал кричать на Бога сквозь бетонный потолок.
— Каин, перестань, не делай мне больно. Я же тебя люблю! — лепетала Сара.
— Заткнись, видишь, Бог дает мне знак, что ты не та женщина, которую я должен оплодотворить. Ты недостойна меня.
Каин схватил скальпель и воткнул его в мягкий живот. Потом еще и еще. Он всаживал его в обмякшее тело сотни раз, даже тогда, когда она перестала кричать и двигаться.
Каин сидел несколько часов перед дверью лаборатории, бесцельно покачиваясь и бормоча себе под нос: «Жизнь — обратный смерти процесс, жизнь — обратный смерти процесс, жизнь — обратный смерти процесс…» Три жертвы остывали за дверью.
«Жизнь рождается через любовь…» — слова Авеля, или кого-то другого. Любовь… Каин вспомнил, что такое любовь. Это мать, купающая его в ванне. Ее руки, трущие его тело, это ее растрепанные волосы, чарующий аромат ее тела и одежды, пропитанной запахами кухни. Это ее тихий голос, читающий ему книгу, ласкающий его до тех пор, пока он не уснет, прижавшись к ней. Авель украл у него эту любовь — еще до своего рождения. Мать больше не брала его к себе в постель, к ней нельзя было прижаться из-за огромного живота, потом она стала купать Авеля, а ему говорила, что он уже большой и может мыться сам, она нянчилась и таскалась везде с Авелем. Всю жизнь Каин пытался вернуть себе ее любовь, заставить ее им гордиться, уважать его. Может быть, теперь, когда нет Авеля, она будет снова его любить.
Каин пошел к Еве. Было три часа ночи, когда он позвонил в дверь.
— Кто там? — раздался испуганный голос Евы.
— Это я, Каин.
Дверь поспешно отворилась. Ева была в одной длинной белой ночной рубашке, ее волосы были распущены, длинные седые пряди вперемешку с рыжими. Каин, весь в крови, смотрел на нее.
— Мама…
Он порывисто обнял ее, целовал ее седеющую голову, жадно вдыхая аромат ее тела, нисколько не изменившийся за долгие годы. Обнявшись, они прошли на кухню. Там Ева впервые заметила, что он весь в крови.
— Что с тобой?
— Мама, я убил Авеля, и Сару, и еще кого-то…
— Господи, Каин…
— Да, я принес их в жертву. Ты не сердишься?
— Ты убил брата? — глаза Евы округлились, она спрашивала Каина таким же голосом, как спросила бы: «Ты не сходил за хлебом?» — но чудовищность задаваемого вопроса заставила ее покрыться холодным потом.
— Давай уедем, мама. Вместе, и всегда будем вместе, — Каин взял мать за плечи, оставляя на ее ночной рубашке кровавые пятна.
— Братоубийца… — Ева смотрела на Каина с диким ужасом, она не могла ничего сказать, ее душил крик, но вместо того чтобы закричать, она зубами вцепилась в свою руку. И рыдания без слез разрывали ее тело.
— Уходи! Немедленно уходи, никогда больше здесь не появляйся! — проклятие было в глазах Евы так отчетливо, что Каин содрогнулся всем телом. Его руки тряслись — Авель и мертвый продолжал отнимать у него самое драгоценное — любовь матери. Теперь он, кажется, отнял ее навсегда, отомстив за свою смерть.
Ева появилась на пороге комнаты, держа в руках одежду и деньги.
— Вот. А теперь уходи.
«Уходи, Каин! Беги!» — кричало все внутри Евы, и она ненавидела себя, хотела вырвать свою душу, которая помимо воли болела за оставшегося в живых сына. Ненавидела себя за то, что становится соучастницей убийства, не имея сил противостоять этому.
Каин вышел из дома, не имея ни малейшего представления о том, куда направится. Да, в сущности, это уже и не было важно. Через некоторое время его схватили.
Судебная экспертиза признала его невменяемым. Его держали в «лечебном учреждении», то есть в тюрьме для душевнобольных, стены его камеры были обиты мягкой материей.
Персонал и другие больные-заключенные сторонились его. Снаружи он был как свернутая пружина, напряжен и озлоблен. Но внутри Каина образовалась пустота, он умер внутри себя. Жизнь живет только любовью.
Ева ни разу не пришла его навестить.
ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ БОГА
— Что это будет за мир? — спросила у меня утром жена.
— Пока не знаю.
Я сидел за чистым столом, на котором были рассыпаны глина, песок, разбросаны мелкие камушки, там и сям стояли небольшие чашки с водой.
Жена принесла мне охапку полевых цветов, зеленых веток, мохнатых еловых лап.
— Сделай его ярким, красивым, зеленым, — попросила она и погладила меня по щеке.
И я стал складывать камни в горные цепи, расставлять прозрачные чашки с водой. Потом из глины вылепил небольшие фигурки животных и выпустил их в новый мир, который ожил, задвигался, вода вышла за края чашек и полилась реками. Я смотрел на возникающее на моем столе чудо и улыбался.
— А люди, которых ты здесь поселишь, будут похожи на нас? — спросила жена.
— А ты хочешь?
— Не знаю… Наверное, нет.
— Почему? — я искренне удивился.
— Потому, что я буду переживать за них так же сильно, как если бы это были мы.
И я слепил две фигурки, стараясь сделать их максимально не похожими на нас. Хотя в таких мелких масштабах черты лица все равно не были мне видны. Когда они показались мне достаточно удачными, я просто поместил их в самое зеленое место в центре моего стола и ушел завтракать.
День выдался потрясающий, и менее всего хотелось сидеть в мастерской. Поэтому после завтрака мы решили вынести стол на лужайку перед домом, чтобы я мог продолжить, а жена позагорать. Когда-то то, что мы почти совсем не разговариваем с ней, меня пугало. Но теперь я знаю, что это даже хорошо. Чем больше взаимопонимания — тем меньше слов между двоими.
После завтрака в мастерской мы застали странную сцену — созданные мною люди жались друг к другу, словно кто-то их сильно напугал. Мы внимательно осмотрели новый мир и нашли небольшого ужа, притаившегося возле самой большой стеклянной чаши. Я аккуратно взял его и вынес во двор. Как он сюда попал? Наверное, жена принесла его в своей охапке. Но ей об этом лучше не говорить. Она змей боится до ужаса. Я строго посмотрел на свои создания и наказал на ужей не обращать внимания. Они испуганно закивали, но жаться друг к другу не прекратили.
На лужайке у меня окончательно пропала охота работать. Моя любимая лежала рядышком, прикрыв глаза рукой и что-то напевая. Я наклонился и поцеловал ее. И мы занялись любовью, прямо перед домом, нежно, ласково, может быть, даже немного лениво. Наша любовь была как этот изумительный день, который хочется продлить подольше, о новом мире вспомнили только через несколько часов. Наклонившись над столом, мы оба расхохотались — существа занимали уже более трети его площади.
— Они за нами подглядывали, — сказала жена, ущипнув меня за… Ну да ладно. Теперь нужно было время, чтобы разобраться в том, что случилось в созданном мною же мире.
Люди разобрали все мои сооружения, перегородили реки, понастроили больших городов, установили какую-то непонятную мне иерархию. Их серьезность, деловитость и суетливость чрезвычайно нас веселили. Пару часов мы просто наблюдали за ними и делились впечатлениями. В целом то, как мир развился сам по себе, нас позабавило, но теперь было совершенно неясно, что с ним в таком состоянии делать. Внимание жены привлек один чрезвычайно надутый человечек, который заставлял всех окружающих поклоняться себе как богу.
— Какой противный! Можно я его прихлопну? — немного капризно сказала она мне.
— Конечно, дорогая. Можешь прихлопнуть всех, кто тебе не нравится.
И она водила рукой над огромным столом, придавливая тех, кто казался ей несимпатичным. Меня же заботила организация этого мира, который так запутался и превратился в такой ужасный хаос, что понять его устройство было совершенно невозможно. С этим мы ушли обедать. Бессистемность моего нового мира меня напрягла, поэтому, поморщившись некоторое время в раздумьях по этим вопросам, я просто отодвинул от себя эти мысли, взял и выставил их за пределы головы.
Разговор зашел о всяких приятных воспоминаниях — о прошлом лете, о каких-то незначительных счастливых событиях. Как бы нехотя мы возвращались к созданному миру, но сразу перескакивали на другую тему. Жена кормила меня вкуснейшим супом, мягкими булочками и улыбалась. Я бы просидел все оставшееся Время на крыльце дома, на небольшом диванчике, с ней, обнимая и поглаживая ее волнистые волосы, погрузившись в блаженную дремоту этого летнего дня, и ни о чем не думал. Счастье нужно вдыхать, впитывать, словно солнечный свет, словно влагу. Наслаждаться каждым его моментом, каждым бликом. И я решил сделать новый мир счастливым. Пусть он не знает ни голода, ни болезней, ни нищеты.
Однако увиденное по возвращении повергло нас в ужас. На столе царили ужасный бардак, гвалт, склоки и драки. Люди дрались, пьянствовали и предавались разврату прямо на улицах своих городишек. Глядя, как я переменился в лице, жена сочувственно положила руку мне на плечо.
— Ну, может, есть хоть кто-то приличный?
И мы, превозмогая отвращение, уничтожая наиболее противных субъектов каждую секунду, принялись внимательно оглядывать стол. В самом дальнем уголке жена заметила странное сооружение, тщательно замаскированное, — я бы сам не заметил. Мы заглянули внутрь. Там, тесно прижавшись друг к другу, сидели двое — юноша и девушка.
— Почему они спрятались?
— Не знаю, наверное, не хотят всего этого видеть.
Мы аккуратно вынули их маленький домик, а стол очистили, полив из шланга сильной струей воды.
Затем поставили спасенный ковчег на место и принялись тихонечко за ним наблюдать. Двое вылезли изнутри, тревожно озираясь вокруг. Потом забрались обратно и больше не выходили. Нам надоело пялиться на пустой стол.
— Может, украсить его чем-то? — предложила жена.
И мы занялись сбором камней, цветов, веток, собрали разлетевшиеся стеклянные чашки и наполнили их голубоватой водой. Когда мы вернулись, на столе было то же самое, что и после обеда, только в два раза хуже. Тут я и впрямь расстроился. Мне так хотелось порадовать жену хорошим красивым миром.
— Нужно все время следить, чтобы мир получился хорошим, — сказала она мне без упрека, скорее, стараясь утешить.
Она меня очень любит и потому всегда думает о том, чтобы нам было хорошо, приятно и весело. Я купаюсь в лучах ее любви, греюсь в них, живу ими. Потому и чувствую себя немного виноватым, что не смог сегодня ее порадовать.
— Ты меня сегодня уже порадовал, — читает она мысль, обнимает, прижимается ко мне всем телом. И я перестаю думать о неудаче, целую ее в щеку, в шею. Она отвечает мне маленькими мягкими поцелуями, которые я чувствую не кожей, а душой. Порывисто сжимаю ее в объятиях и вдыхаю аромат ее тела, впитавшего в себя это солнце, это лето, мою любовь, заботу и нежность.
Близится вечер. Мы кидаем последний взгляд на неудавшийся мир.
— Оставим его здесь до утра, — говорит жена и тянет меня за локоть к дому.
В свете лампы, устроившись на софе, мы читаем одну книгу. Я читаю у нее через плечо. Иногда мы останавливаемся, чтобы что-то обсудить или просто поцеловаться. Незаметно сгустившаяся темнота черным бархатом окутывает наш дом, потерянный где-то во времени и пространстве, как что-то невозможное, нереальное, не существующее во Вселенной. Нас отвлекает резкий хлопок и взметнувшийся во дворе столб пламени. Мы выбегаем наружу. Во дворе удушливый дым. Я зажимаю нос и кричу жене, чтобы она не выходила, но это бесполезно. Через несколько секунд она выбегает во двор и выносит мне смоченную тряпку. Горит, конечно же, на столе. Все разворочено, собранные нами камни и растения раскиданы на несколько метров вокруг. Люди, населявшие новый мир, мертвы. Их обугленными фигурками завален весь стол.
— Как их много! — восклицает жена, увидев эту чадящую кучу.
— Много, а толку-то! — отвечаю я сердито, смывая шлангом мусор. — Испортили стол.
— Извини…
Я бросаю шланг и обнимаю ее за плечи.
— Что ты! За что извинить?
Она всхлипывает.
— Нужно было сразу все убрать, это же я предложила оставить их на ночь…
Я обнял ее и улыбнулся.
— Ничего… ты же не виновата, что я создал такой ужасный мир.
— Но у тебя теперь не будет стола.
— Так это даже хорошо! Мы отдохнем от этих дурацких забот. Посмотрим на мои удавшиеся миры. А?
Я приподнимаю ее подбородок и целую эти восхитительные, пахнущие зеленым яблоком губы, мягкие, нежные, манящие. Она улыбается и больше не плачет, а я уже ненавижу этот погибший мирок только за то, что она заплакала. Слава мне, что он погиб.
Мы идем в оранжерею, где среди диковинных растений под большими стеклянными колпаками стоят мои лучшие миры. Все разные, прекрасно организованные, с монументальными строениями в мою или ее честь. В некоторых мирах мой культ, а в некоторых жены. Она сама смотрит за своими мирами, подкармливает их чем-то, развивает. Главное — радуется.
Насмотревшись на мои удавшиеся творения, мы идем спать. И плоть моя томится от сладостного предвкушения блаженства. От предвкушения мягкости ее тела, округлости его контуров, жаркого дыхания, любви. Ее любви, что сводит меня с ума, пьянит, делает самым счастливым Богом во Вселенной. Я люблю все больше и больше, жажду прикосновений, хочу быть с ней, видеть, касаться, вдыхать ее запах! Хочу всего этого еще более нежно и страстно, чем в день нашей свадьбы, хотя женат я уже миллионы лет.
КОММЕНТАРИИ
ОНА писала эту книгу, глядя в человека. ОНА писала эту книгу, глядя в каждого из нас. ОНА написала про НАС. Какая разница, что мы делаем, чем заполняем свою опустошенную жизнь? ЕЙ безразлично, ЕЕ беспристрастный взгляд чувственен, ОНА наслаждается естеством. Притворство разоблачено, маски сброшены, голый король назван голым, жизнь пробивается сквозь боль и страдание.
ОНА пишет так, словно бы время остановилось, сосредоточилось в одном мгновении «сейчас», в одной точке пространства — в самом потаенном уголке души ЕЕ ЧИТАТЕЛЯ. Наваждение жизни, наваждение страсти, наваждение счастья — таков ЕЕ текст, потому что ОНА пишет его для НАС.
ОНА рисует картину подлинной реальности люминесцентными красками. ОНА играет нашими чувствами, ОНА забавляется, завораживает, наслаждается, удивляет. Как на ладони ОНА видит то, что каждый из нас считает глубоко потаенным. ОНА бескомпромиссна и одновременно щедра. ОНА разрушает и воссоздает по крупицам. ОНА насыщает и очищает одновременно. ОНА любит и порождает любовь.
Мы узнаем себя в ЕЕ героях, их необычные имена — названия наших судеб.
Вавилон
«На всей земле был один язык и одно наречие», — гласит Ветхий Завет. Это объяснимо, поскольку речь в сказании о Вавилоне идет о «сынах Ноевых», а кроме них не было никого на земле, после известных бесчинств Всемирного Потопа. С какой целью «сыны Ноевы» стали воздвигать знаменитую Вавилонскую башню из Библии — понять трудно. Одни говорят, что планировалась своего рода «дамба» на случай нового потопа, другие полагают, что «сыны Ноевы» просто обнаглели.
Так или иначе, но Господь этой затее рад не был, порешил, что все беды от единства языка у «сынов Ноевых» и что от цели своей они не отступят, а потому «смешать» надо «язык их, чтобы один не понимал речи другого». В сущности, таким образом Господь Бог сделал то, что, по мнению нобелевского лауреата Конрада Лоренца, обеспечивает «внутривидовая агрессия» — расселение живых существ по земле-матушке. «Посему дано ему имя: Вавилон; ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле».
«Внутривидовая агрессия» рассматривается достопочтенным Конрадом Лоренцом как высшее благо, как удивительное изобретение эволюции и действующего лица его — естественного отбора. ОНА пишет о людях, для которых «внутривидовая агрессия» стала не спасением, а приговором. ОНА рассказывает о нас, говорящих на одном языке и не понимающих друг друга. ОНА свидетельствует Новый Вавилон: «То, что они говорят друг с другом на одном языке, в сущности, ничего не меняет».
Давид и Голиаф
В течение двадцати лет на израильскую землю совершали частые набеги воинственные филистимляне. По сути, наступила пора рабства, а потому возникла необходимость в авторитарном предводителе. Это стало совсем очевидно, когда правящий царь Саул фактически отрешился от дел, занявшись так некстати огородничеством. Однако лишить его царского сана было делом и опасным, и весьма затруднительным.