Выборы генерал Коваль проиграл. Статья, автора которой он так и не смог вычислить, нанесла серьезный ущерб его репутации. Но не потому, что потенциальный мэр оказался связан с Мариной Коваль родственными узами, а как раз потому, что наплевал на них и позарился на чужое. В день выборов ее могила на городском кладбище оказалась завалена желтыми хризантемами всех размеров и форм – все, кто хотел, ехали туда и в пику кандидату признавались в любви к его мертвой сестре. К вечеру понедельника стало понятно, что генерал не набрал даже пяти процентов голосов, хотя до этого уверенно лидировал во всех опросах.
Марина провела эти дни за городом, в профилактории Мишки Ворона. Они с Хохлом сняли номер и два дня гуляли по начинавшему уже желтеть лесу. Звонили Грегу, болтали с ним по скайпу. Марина исправно выполняла упражнения, которые рекомендовал доктор Иван. Это были два прекрасных, теплых, солнечных дня, и Коваль чувствовала себя совершенно счастливой.
Во вторник утром они вернулись в город, и Марина сразу поехала в больницу к Ворону. Его положили в кардиологию, и чувствовал он себя все еще неважно. Когда Коваль вошла в палату, он тяжело задышал. Она присела на табуретку возле постели, положила ему руку на грудь.
– Сначала выслушай меня. Клянусь тебе чем угодно, я понятия не имела о Димкиных планах и думала, что уж ты-то в состоянии сложить два и два. Мне и в голову не пришло, что ты не догадаешься… Не понимаю, это же так просто – фамилия, отчество! Да у нас даже взгляд одинаковый, как же ты не увидел? И потом, его сын Колька до сих пор директор футбольного клуба, как же ты это просмотрел, Мишка? Я ехала сюда не для того, чтобы помогать ему, я хотела помочь тебе. Ты ведь знаешь, никогда в жизни Наковальня не кидала своих партнеров. Поверь, ничего не изменилось.
Ворон накрыл ее руку своей и пробормотал сиплым голосом:
– Я… старый стал… видно… Ты ведь права… мне же и в голову не пришло… Конечно, ты не виновата… прости, Коваль, я зря на тебя грешил.
– Не надо извинений, мне они не нужны. Ты поправляйся, ничего еще не закончилось. Гришка сейчас заляжет где-то, но рано или поздно всплывет, он настырный. И тебе снова придется держать оборону.
– Но ведь ты мне поможешь?
Она рассмеялась:
– Я тоже не молодею, Мишаня.
– Но я могу на тебя рассчитывать… если вдруг? – сжимая ее руку, требовательно спросил Ворон и с надеждой заглянул в глаза.
Марина ответила прямым взглядом:
– Можешь.
– Я знал, Наковальня, что ты баба железная, с тобой можно дела иметь, – он удовлетворенно закрыл глаза. – Уедешь ведь?
– Конечно. Я теперь живу не здесь. И там мне лучше. Хочешь – приезжай в гости.
– Мне б из больнички выйти сперва…
– Выйдешь, – уверенно сказала Марина. – Выйдешь и будешь по-прежнему делами заниматься.
– Зайдешь ко мне еще… до отъезда?
– Конечно. Поправляйся, Мишка.
Она наклонилась и быстро поцеловала его в щеку. Ворон притянул ее к себе, неловко обнял и прошептал на ухо:
– Я тебя тоже никогда не продам, Наковальня.
– Я знаю, – серьезно ответила она и вышла из палаты.
У дверей маялся Женька в белой накидке на плечах.
– Что ты так долго? Небось не умирает?
– Нет, конечно. Но я должна была объяснить. Не хочу, чтобы он держал на меня зло.
– Теперь домой?
– Нет, Женя. У меня еще есть дело.
Виола
Друга без изъяна не бывает; если будешь искать изъян – останешься без друга.
Японская пословицаВетка дремала, полусидя в постели. Она уже знала, что Дмитрий проиграл выборы, и это известие ее огорчило. Ее самые любимые планы были связаны с мэрским креслом генерала, которое открыло бы перед ней совсем другие возможности. Однажды Виола уже была женой мэра… Но теперь ничего не поделаешь – город не захотел московского начальника, даже не принял его, фамилия не сработала. Виола еще не знала о статье и никак не могла понять, в чем причина такого крупного поражения. Меньше пяти процентов голосов! Дмитрий не приехал к ней ни в день выборов, ни в понедельник. Она, конечно, понимала, что у него просто нет времени в эти дни, но в душе все равно затаила обиду.
Когда дверь палаты приоткрылась, ее сердце гулко бухнуло и на секунду замерло в предвкушении. Но в палату вместо Дмитрия вошла женщина, и Виола поняла, что этого визита она ждала даже сильнее.
– Господи, Маринка, – выдохнула она громким шепотом. – Ты приехала!
– Ты не рада? – Коваль присела на край кровати.
– Что ты!.. Но почему ты хромаешь?
– На днях неловко оступилась, – неохотно созналась Марина. – Лечусь теперь у тибетского специалиста, он сказал, что все восстановится.
Внезапно Ветка широко открыла глаза и уставилась на Марину не мигая. Та поежилась:
– Я тебя просила…
– Погоди, – прошептала ведьма, беря ее за руку, – я не о том. Ты сама хочешь это узнать, просто не можешь вспомнить… Не мешай мне, я помогу.
Чувствуя, как напряглась Марина, Ветка всматривалась в ее глаза. Она почти теряла сознание: все-таки воля у Коваль была крепкая, это мешало и требовало всех сил, какие могла мобилизовать Виола. Внезапно Марина вскрикнула, вырвала руку и закрыла ладонями лицо:
– Хватит! Я все поняла.
Ветка выдохнула и почувствовала, как внутри зазвенело от заполнившей тело пустоты, как будто все органы улетучились, осталась только оболочка. Работа с Мариной всегда давалась ей тяжело, но сейчас ведьма чувствовала, что подруге необходима помощь, иначе незавершенное действие будет отравлять ей жизнь.
– Господи, какой же ужас, – проговорила Марина, не отрывая рук от лица. – Почему я сразу не поняла…
– Не хочешь – не говори, – еле слышно пробормотала Виола, чувствуя, как в висках запульсировала боль. – Но для тебя будет лучше, если ты произнесешь это вслух. Станет легче, и ты сможешь смотреть на него спокойно. И примешь его помощь как должное.
– Иван – сын Нисевича, – четко выговорила Коваль. – Я потому и боялась смотреть ему в глаза, они у него такие же, как были у Дениса. Он ведь и отчество мне назвал, хотя и сказал, что не любит, когда к нему так обращаются. А фамилия у него от отчима, Денис мне говорил, перед тем как… – Она запнулась, и Ветка помогла:
– Не мучайся, я знаю, что с ним случилось. Тебе полегчало?
– Ты знаешь, да, – с удивлением заметила Марина. – Это очень странно, но мне на самом деле стало легче. Как груз с плеч упал.
– Можешь ездить к нему спокойно, он ничего не знает и никогда не узнает. Но ногу он тебе вылечит, – Виола говорила, не открывая глаз. – Если совесть мучает, отдай деньгами. У клиники есть счет, переведи туда сколько захочешь. Он не узнает, что это сделала ты, но деньги ему пригодятся.
– Спасибо, Ветка, – искренне сказала Марина, беря ее за руку.
– Не за что, – криво усмехнулась ведьма. – Мне за всю жизнь не рассчитаться с тобой. Но ты молчишь? – Она вопросительно посмотрела на подругу.
– Да. Я молчу.
– Не нашли? – упавшим голосом спросила Виола.
– Мы и не искали, – спокойно отозвалась Коваль, и Ветка вскрикнула:
– Но почему? Почему ты не заставила Ворона найти его? Ведь он был у вас в руках!
– Ты позвонила слишком поздно, но дело не в этом. Сейчас мы ничего не смогли бы сделать. А вот когда ты встанешь на ноги…
– Ты что, не понимаешь?
Неизвестно, откуда вдруг взялись силы, но Ветка, чувствовавшая себя опустошенной еще пару минут назад, вдруг села, даже не заметив, что корсет впился в сломанные ребра и причиняет острую боль.
– Он же увезет Алешку!
– Поверь мне, дорогая, ему сейчас не до Алешки. Бармалей погиб, твой Бес остался один. Совсем один. Ему нужен новый план, если он не оставил надежду вернуться сюда. А на это требуется время. И мы это время тоже используем с толком. Ты встанешь на ноги, а потом посмотрим.
– Господи, какая же ты сволочь, Маринка. Ты непробиваемая, ты никого не любишь и не любила никогда! Ты жестокая, железная!
– Я Наковальня, ты забыла? – сухо, без тени улыбки спросила Марина.
– Я никогда этого не забуду! Об тебя разбивается все!
– А кое-что разбивает вдребезги меня. Но кому до этого есть дело, правда?
– Ты никогда не была по-настоящему несчастной!
– Это что, обвинение? Я спишу это на ушиб мозга, Вета, и сделаю вид, что не слышала. Хочешь совет? Не трать силы на злобу, мобилизуй их для выздоровления. Тогда сможешь быстрее найти сына.
Ветка вцепилась в волосы и зарыдала:
– Да у меня может просто не быть этого времени! Ты ведь знаешь его диагноз. Он может умереть в любой день, хоть сегодня, а меня не будет рядом! И как я смогу после этого жить?
Коваль закинула ногу на ногу, одернула чуть задравшуюся юбку.
– И ты винишь в этом меня? Может, тебе стоило подумать, прежде чем мчаться сюда со своим припадочным супругом? Стоило остаться рядом с сыном?
Ветка даже захлебнулась от этих слов. Злило, что Коваль была абсолютно права. Она могла отказаться и не ехать в Россию, а полететь с Алешей в клинику и жить там, снять квартиру на соседней улице. Но нет, она решила помочь мужу и попутно крепче привязать его к себе. А здесь внезапно сама изменила планы. И больница эта тоже только по ее вине. Теперь вот даже неясно, как скоро она сможет выйти. Тогда при чем здесь Марина? Она виновата только потому, что сказала правду в глаза?
Ветка даже захлебнулась от этих слов. Злило, что Коваль была абсолютно права. Она могла отказаться и не ехать в Россию, а полететь с Алешей в клинику и жить там, снять квартиру на соседней улице. Но нет, она решила помочь мужу и попутно крепче привязать его к себе. А здесь внезапно сама изменила планы. И больница эта тоже только по ее вине. Теперь вот даже неясно, как скоро она сможет выйти. Тогда при чем здесь Марина? Она виновата только потому, что сказала правду в глаза?
– Прости меня, – пробормотала Ветка.
– Прощаю. Слышала о Дмитрии?
Ветка кивнула:
– Только я не поняла, что произошло. Почему так? Он ведь по всем опросам лидировал, а в итоге меньше пяти процентов…
– Он, Ветуля, не на то ставку сделал. И не рассчитал, что отец решит его остановить, но сделает это так, как может только он. Статью не видела в местной газете? – Ветка отрицательно качнула головой, и Коваль криво усмехнулась. – Папаня мой все-таки редким козлом оказался. Женька, конечно, его защищает, но у меня все внутри сгорело, когда я увидела заголовок и фамилию матери под статьей. Он думал, что народ содрогнется от ужаса: надо же, какой кошмар, родственник Наковальни! А вышло наоборот, всех стошнило от отвращения. Сестру продал, позарился на чужие деньги.
– Точно! – вскинулась Ветка. – А я все думала, что он имеет в виду? А это твои деньги он искать здесь собирался!
– Ты знала? – с трудом выдавила Коваль, у которой к горлу подкатил ком.
– Ты что! Конечно нет, я бы тебе сказала.
Марина в упор смотрела в глаза ведьмы, но та тоже не отводила взгляд.
– Не сверли меня, мне нечего скрывать. Я ничего не знала, иначе ты была бы первой, с кем я бы поделилась этой информацией. Он обмолвился однажды о каких-то счетах, и у меня мелькнула мысль, что, возможно… Но конкретного ничего не было.
Коваль молчала. Молчала долго, думая о чем-то, и вдруг заговорила тихо:
– Ты знаешь, я так устала разочаровываться в близких людях. Это как внутри дотла сгореть. Раз за разом, раз за разом – и все, больше гореть нечему. И вместо меня холодная, расчетливая, бесчувственная и железная сволочь – все, как ты говорила. Но ведь это близкие сделали меня такой, понимаешь? Близкие – своим предательством, ударами в спину. Чему же вы теперь все удивляетесь, каких эмоций ждете?
Она встала и пошла нетвердой походкой к двери, но на пороге оглянулась:
– Не бойся. Я тебя не брошу. Я же не вы.
Когда за ней захлопнулась дверь палаты, Виола откинулась на подушку, закрыла глаза и принялась молча глотать слезы, обжигавшие внутри не хуже коньяка или текилы.
Марина
Учителя только открывают дверь, дальше вы идете сами.
Японская пословицаОна шла по коридору травматологии, ослепшая и оглохшая от всего, что навалилось на нее. Это отделение, как никакое другое в больнице, возвращало ее в прошлое – туда, где она никогда больше не хотела оказаться.
Ординаторская – здесь прошло столько безумных ночей в объятиях Дениса Нисевича. Этот коридор помнил ее шаги – уверенные шаги женщины, привыкшей не подчиняться никому. Но никто не знал, что происходит с ней всякий раз, когда эта дверь с табличкой защелкивается за ее спиной. Никто не мог даже представить, через что она проходит всякий раз, оказываясь здесь. И она никому не сказала бы об этом, не призналась бы, если бы не случай. Дурацкая, нелепая авария и вышедший из разбитой машины Федор Волошин, который круто изменил всю Маринину жизнь. Он заставил ее разорвать эту связь, но не смог удержать, не защитил от другого, более страшного, чем извращенные фантазии Нисевича.
Долгие годы Марина пыталась понять, жалеет ли она, что все сложилось именно так, что она не устояла перед старым Мастифом и пошла сперва за ним, а потом и вместо него. Она старалась не думать, что было бы, не встреть она Волошина, Олега Черепа, Серегу Розана и еще многих других. Она не хотела знать, как сложилась бы ее жизнь без Егора Малышева. Или без Хохла. Нет, она не жалела. Люди, прошедшие через ее жизнь, изменили ее и сделали такой, какой она стала, – но Коваль не жалела. Сейчас, увидев шагнувшего к ней навстречу Женьку, она окончательно попрощалась с собой прежней – железной, холодной, не терпящей никаких возражений. Подошла, взяла его руку, прижала к своей щеке:
– Женя, я люблю тебя. Я всегда буду тебя любить.
Хохол часто заморгал длинными ресницами, потом подхватил ее на руки и понес к выходу.
– Эти стены делают тебя невменяемой. Поедем домой, я устал от этих запахов.
Через три дня позвонил Леон и сообщил новость. Хохол, не готовый к такому повороту, удивленно отвел от уха трубку и посмотрел на нее, словно проверял, не ослышался ли.
– Леон женится, – как-то растерянно прошептал он Марине.
Та сидела в кресле, перекинув ноги через подлокотник, курила и переписывалась с Машкой.
– Давно пора. – Она совершенно не удивилась, даже глаза от дисплея не подняла.
– Ты бы хоть спросила, на ком.
– Зачем? Я знаю.
– Откуда?
– А что тут знать?
– Да ну тебя, – с досадой хмыкнул Женька, – ничем не удивишь.
– Можешь.
– Чем же?
– Рассчитай, в конце концов, этого Вадима! – взмолилась Коваль, отложив телефон. – Он меня замучил. Мало того что он контролирует мои поездки в медицинский центр, он меня еще и кормит завтраком. Я не завтракаю класса с девятого, то есть сто лет примерно. А с ним не поспоришь!
Хохол оглушительно захохотал:
– Ты хоть понимаешь, о чем просишь? Я в кои-то веки увидел человека, который может заставить тебя делать то, что ты не хочешь! Нет, милая, пока мы здесь, Вадим останется, и мы не будем это обсуждать.
Коваль закатила глаза. Спорить и обсуждать было действительно бесполезно – Женька не отступится. Осталось потерпеть до конца курса лечения. Всего неделя.
Лондон – Бристоль, Англия
Если б люди всегда,
Осознав безотрадность мира,
Бросались со скал,
Bсе ущелья глубокие
Давно бы мелкими стали.
Самолет из Москвы приземлился в лондонском Хитроу поздно вечером, и Женька решил не ехать на ночь глядя, а остаться в отеле. Марина не возражала. Перелеты она переносила отвратительно, сегодня перед рейсом напилась, как обычно, ничего удивительного, что ей не хотелось предстать перед сыном в таком виде.
– Да, это правильно, – пробормотала она, следуя за мужем к выходу из аэропорта. – Переночуем здесь, а завтра поедем. Машина же на парковке у нас?
– Да, в порту.
– Я так спать хочу.
– Ты шатаешься, между прочим, – попытался съехидничать Женька, но она отмахнулась:
– Да и по фигу.
– Как я тебя через паспортный контроль в Домодедово волок – картина маслом была. Хорошо, что у тебя паспорт английский, не посмели снять с рейса. Но вообще могли вы с Марьей так и не ужираться.
– Марья-то явно не ужралась, она столько не может, – не поверила Марина, ежась на ветру и натягивая рукава плаща на кисти.
– Марья нет, – подтвердил Женька. – Но тоже была веселая и пьяненькая, собаку в сумку затолкала и с нами в аэропорт поехала, провожала до самого сектора. Я ей звонил потом из накопителя. Добралась, говорит, до дома и еще с ментом каким-то в аэроэкспрессе всю дорогу разговоры разговаривала.
– Домой ей надо ехать, – вдруг сказала Марина, останавливаясь и закуривая. – Сожрет ее эта Москва.
– Мариш, ты совсем уже. Она ведь тебе даже билет показала.
– А, да, что-то припоминаю, – пробормотала Коваль. – Все, в отель.
Среди ночи она вдруг проснулась, села на постели, на ощупь нашла в темноте руку крепко спавшего Хохла. Тот что-то пробормотал, перевернулся на спину и даже не проснулся. Марина, осторожно вложив пальцы в его ладонь, пыталась рассмотреть лицо мерно дышавшего мужа. «Неужели он совсем ни о чем не переживает? Ни о чем, кроме того, что могло случиться со мной? Как бы мне так научиться?» – с легкой завистью подумала она.
Перед глазами снова встала последняя поездка на кладбище. Нарушать традицию Марина не хотела, хотя ее уже не так сильно, как прежде, тянула к себе могила Егора. Коваль уговорила Хохла, и в последний день они все-таки оказались там, у двух черных мраморных плит. Сплошной ковер из хризантем, укрывший «ее» могилу, поразил Коваль.
– Господи, – еле выговорила она, – что это? Откуда?
– На меня не смотри, – фыркнул муж. – Для меня ты жива, и все цветы я принес бы тебе.
– А кто же тогда?
– Люди, котенок. Люди тебя, оказывается, помнят. И, как видишь, помнят хорошее, а не только то, что полгорода держала. Я потом Леона попрошу, чтобы пригнал кого-то убрать.
Потрясенная Марина положила шесть белых роз на могилу Егора, ладонью смахнула пыль с дат на памятнике. Той ноющей тоски в груди уже не было. Хохол оказался прав, когда сказал, что с годами ей станет легче. Нет, она не забыла Егора, не стала любить его меньше, просто боль от потери слегка притупилась.