Спиридон был по происхождению «тверитин» и до конца своих дней оставался патриотом родного княжества, окончательно утратившего независимость в 1485 г. В Тверском княжестве был сильно развит придворный этикет, возможно, это обстоятельство повлияло и на творчество Спиридона.
Широко образованный книжник, Спиридон-Савва был очень деятельным, предприимчивым человеком и за свою «резвость» получил от современников прозвище Сатана. В 1476 г. константинопольский патриарх поставил Спиридона в литовские митрополиты. На Руси в это время уже была иная практика: главу церкви избирали иерархи (епископы и архиепископы) на церковном соборе, независимо от воли патриарха, который после захвата Константинополя турками-османами превратился в более символическую, чем реально значимую фигуру.
Между православными митрополиями, Киевской и Московской, в это время шла ожесточенная борьба за влияние. Спиридон, выступивший в качестве «третьей силы», никому не был нужен – ни королю Казимиру, ни великому князю московскому Ивану III. Казимир не признал нового митрополита и отправил его в заточение.
Для своего освобождения Спиридон попытался прибегнуть к помощи Ивана III, но безуспешно. Впрочем, при невыясненных обстоятельствах Спиридону удалось попасть на Русь. Возможно, он попытался добиться каких-то дивидендов в связи с присвоением ему митрополичьего сана в Константинополе – в точности это неизвестно. Как бы там ни было, Спиридон снова оказался под замком – на этот раз в Ферапонтовом монастыре. Здесь он занялся литературной деятельностью и прежде всего сочинил «Изложение о православной истинной нашей вере», он изо всех сил стремился доказать истинность своего православия. Именно в этом монастыре, где-то около 1510 г., уже в правление Василия III, он и создал новую версию легенды о Рюрике, известную под названием «Послание о Мономаховом венце».
«Послание» написано как ответ на запрос некоего очень влиятельного лица. Возможно, этим лицом, заказчиком легенды, был князь-инок Вассиан Патрикеев, выдающийся церковный деятель своего времени. Монахом князь Патрикеев стал не по своей воле: в 1490-х гг. он принял участие в борьбе придворных партий (причем тогда он выступал против будущего преемника Ивана Василия!) и при поражении партии был пострижен насильно. Такая практика устранения политических противников была известна на Руси очень давно: вспомним, например, историю Рюрика Ростиславича. Впрочем, когда наследником Ивана III стал в итоге именно Василий, князь-инок Вассиан сохранил свое влияние на церковную жизнь, он долгое время был главным идеологом так называемого нестяжательства[28].
В новом сочинении род Рюрика получил твердую привязку к всемирной истории. Первый русский князь по-прежнему выступал в качестве приглашенного правителя, но теперь был известен его предок, которым был назван некий легендарный князь Прус (по его имени получила свое название Прусская земля). Сам же Прус оказывался родственником первого римского императора Октавиана Августа.
Книжнику XII в. не было нужды приписывать Рюрику конкретную родословную. Старая легенда о Рюрике сочинялась исключительно для внутреннего употребления, ее потенциальными читателями могли быть только князья Рюриковичи и монастырские книжники. Новая же версия могла быть использована в спорах о титуле русского государя с европейскими правителями, поэтому требовался более изощренный, сложный сюжет.
«Послание» начинается с рассказа о расселении по земле потомков Ноя после Всемирного потопа. Внуки Ноя Месрем и Хус обосновались в Египте, один из потомков Месрема, по имени Сеостр, стал царем Египта, т. е. именно эта страна представала древним вместилищем царской власти. Соответственно любые завоеватели Египта – будь то Александр Македонский или позднее Октавиан Август– становились носителями этой власти, носителями царского достоинства. Август, в свою очередь, став правителем мира, начал раздавать своим родичам различные страны, некоему Прусу досталась область по реке Висле и южной Балтике, т. е. Прусская земля. И, наконец, дальним потомком Пруса был наш первый князь Рюрик, которого призвали на княжение новгородцы.
С этим призванием связан интересный момент. Новгородцы не просто зовут абстрактного чужеземного князя, они имеют конкретное указание. Это указание дает им воевода по имени Гостомысл, неведомый ранее персонаж легенды о Рюрике.
Образ Гостомысла Спиридон почерпнул, скорее всего, из современных ему русских летописей: первоначально он появляется именно там. В Новгородской Четвертой летописи, составленной в XV в., Гостомысл назван старейшиной, которого словене, переселившиеся с Дунайской прародины на север, «посадили» в Новгороде. Между прочим, эта летописная легенда может иметь под собой реальный факт – вспомним о параллелях между Любшей и крепостями дунайских славян.
В древнейшей летописи Новгорода, Новгородской Первой, тоже есть Гостомысл. Там его фигура гораздо более реалистична: он стоит первым в списке новгородских посадников, которым дополнен один из списков этой летописи – так называемый Комиссионный.
«А се посадници ноугородские: Гостомысл, Коснятин, Остромир…»
Точное время его посадничества нигде не указано, но его можно с известной степенью вероятности восстановить. Второй упомянутый в этом списке посадник – Коснятин (т. е. Константин) известен нам по летописной статье 1018 г. Он испортит ладьи князя Ярослава, намеревавшегося убежать за море после поражения на юге от Святополка Окаянного. Известен нам и третий посадник списка – Остромир, по заказу которого было переписано Остромирово Евангелие – древнейшая русская рукописная книга, которую датируют 1054–1056 гг.
Значит, исторический Гостомысл жил никак не ранее середины X в., что согласуется с археологической датой основания Новгорода, но, конечно, никак не попадает во времена Рюрика.
Созданное на основе сочинения Спиридона-Саввы «Сказание о князьях Владимирских» рисует призвание Рюрика так:
«Они же шедше в Прусьскую землю и обрѣтоша тамо нѣкоего князя именемъ Рюрика, суща от рода римъскаго Августа царя. И молиша князя Рюрика посланьницы от всехъ новгородцовъ, дабы шелъ к нимъ княжити. Князь же Рюрикъ прииде в Новъгород, имѣя с собою два брата: единому имя Труворъ, а второму Синеусъ, а третий племенникъ его именемъ Олегъ. И оттолѣ нареченъ бысть Великий Новградъ; и начя княз великий Рюрикъ первый княжити в немъ».
Обратим внимание на некоторые новые детали: Рюрика приходится уговаривать (и в более поздних легендах этот мотив получит дальнейшеее продолжение), а Олег назван уже не просто родственником, а племянником Рюрика.
Итак, Спиридон-Савва составил новую версию истории Рюриковичей. Но это лишь одна часть его «Послания». Была и вторая – там рассказывалось о передаче на Русь византийских знаков власти, чем дополнительно подчеркивалась преемственность между Русским государством и великими империями прошлого – не только с Римом (через фигуру Августа), но и с Византией.
Дело, по словам Спиридона, обстояло так. Киевский князь Владимир Всеволодович, желая сравняться по могуществу с великими князьями прошлого (в первую очередь Игорем и Святославом), бравшими некогда дань с Византийской империи, предпринимает поход на Константинополь.
В «Сказании» поход описан так:
«Егда седѣ в Киеве на великомъ княжении, совѣтъ начятъ творити съ князми своими и съ боляры и велможи, тако рекъ: «Егда азъ малъ есмь преже мене царствовавшихъ и хоругви правящих скипетра великиа Русиа, якоже князь великий Олегъ ходил и взял съ Цариграда великую дань на вся воа своа и здравъ въсвояси возвратися; и потомъ Всеславъ Игоревич, княз великий, ходил и взял на Коньстянтине градѣ тяжьчайшую дань. А мы есмя Божиею милостью настолницы своих прародителей и отца моего великого князя Всеволода Ярославичя и наслѣдницы тоя же чести от Бога. Нынѣ съвѣта ищу от васъ, моея полаты князей, и боляр, и воеводъ, и всего христолюбиваго воиньства; да превознесется имя святыа живоначалныа Троици вашея храбрости могутьством Божьею волею с нашимъ повелѣниемъ; и кий ми совѣтъ противъ воздаете?» Отвѣщаста же великому князю Владимиру Всеволодичю его князи, и боляре, и воеводы: «Сердце царево в руцѣ Божьи, и мы вси есмо в твоей волѣ». Княз же великий Владимир събирает воеводы благоискусны и благоразумны и поставляет чиноначалники над различными воиньствы – тысущники, сотники, пятдесятники над различными чинми боренья; и съвокупи многия тысяща воиньства, и отпусти их на Фракию, Цариграда области; и плениша я доволно и возвратишася съ многимъ богатеством».
Здесь можно отметить, что бояре беспрекословно декларируют полное подчинение воле князя и уже зовут его «царем». В финале «Сказания» этот титул будет закреплен за Владимиром Мономахом окончательно.
Здесь можно отметить, что бояре беспрекословно декларируют полное подчинение воле князя и уже зовут его «царем». В финале «Сказания» этот титул будет закреплен за Владимиром Мономахом окончательно.
В поздних версиях этой легенды поход на Фракию иногда расцвечивался новыми деталями. Например, в Хронографе Пахомия (подробнее о нем мы расскажем в главе, посвященной легендам XVII в.) в качестве предводителя русского воинства назван сын Мономаха князь Мстислав.
После этого император Константин отправляет в Киев представительное посольство во главе с эфесским митрополитом Неофитом. Посольство передает Владимиру императорские дары (крест, изготовленный из «животворящего древа», на котором был распят Христос; царский венец; золотую цепь; сердоликовую «крабицу», некогда принадлежавшую Августу, и др.) и венчает князя на царство. Владимир Всеволодович получает почетное прозвание Мономах, провозглашается царем «Великия Росии» и в дальнейшем пребывает «в любви и совете» с византийским императором.
В «Сказании» говорится:
«И от того врѣмени княз великий Владимир Всеволодичь наречеся Манамах, царь великиа Русия. И пребысть потомъ прочаа врѣмена съ царемъ с Констянтином в смирении и любве. И оттоле и донынѣ тѣмъ вѣнцемъ венчаются царскимъ велиции князи володимерьстии, егоже прислал греческий царь Коньстянтинъ Манамах, егда ставятся на великое княжение русьское».
Идеи, заложенные в «Послании», оказались очень своевременными. Мощь русского государства, как мы уже знаем, многократно возросла. На фоне окончательного крушения Византии и турецкой оккупации, которой подверглась вся юго-восточная Европа, Москва уверенно претендовала на роль всемирного центра православия. Именно в это время родилась идея «Москва – третий Рим». «Два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не быти» – так писал в одном из своих посланий старец московского Елеазарова монастыря Филофей, сформулировавший эту идею.
Стать в один ряд с правителями Рима и Византии русские князья, как мы помним, хотели со времен Владимир Святого. Уже креститель Руси начал чеканить собственную монету, на которой изобразил себя в уборе византийских императоров. Теперь у русских государей было еще больше поводов и возможностей для уподобления римлянам. Легенда о происхождении Рюриковичей от «Августа кесаря» выглядела красиво и естественно. Правда, тот ее вариант, который родился под пером Спиридона, для дальнейшего использования был не вполне пригоден. Например, не нужны были тверские мотивы, которые патриот Твери Спиридон внес в свое изделие. Требовался новый текст, основанный на идеях Спиридона, и этим текстом стало «Сказание о князьях Владимирских».
Почему же именно Владимир Мономах оказался той фигурой, которая связала Русь и Византию? Настала пора взглянуть на образ этого князя поближе.
* * *Владимир Всеволодович Мономах, правнук Владимира и внук Ярослава Мудрого, стал князем киевским в 1113 г. (до этого он княжил в Чернигове). Этот деятельный и авторитетный князь совершил много славных дел. Но особенно прославили его имя несколько удачных походов на половцев. Спустя сто с лишним лет, в черные времена монгольского нашествия неизвестный автор поэтичного «Слова о погибели Русской земли» напишет, что его именем «половци дети своя полошаху (пугали. – М.С.) в колыбели».
Возможно, Владимир Мономах послужил одним из прототипов былинного князя Владимира Красное Солнышко. В советское время некоторые ученые видели в именах былинных врагов, Идолища Поганого и Тугарина Змеевича, имена разбитых Мономахом половецких ханов – Итларя и Тугоркана.
Мудрый политик и отважный воин, учивший детей и соратников на личном примере, – таким предстает Владимир Мономах на страницах нашей летописи, которая не только рассказывает о его жизни, но и доносит до нас знаменитое «Поучение», в котором князь рассказывает детям о своей нелегкой, полной трудов и опасностей жизни:
«…А из Чернигова в Киев около ста раз ездил к отцу, за один день проезжая, до вечерни. А всего походов было восемьдесят и три великих, а остальных и не упомню меньших. И миров заключил с половецкими князьями без одного двадцать, и при отце и без отца, а раздаривал много скота и много одежды своей. И отпустил из оков лучших князей половецких столько: Шарутаневых двух братьев, Багубарсовых трех, Осеневых братьев четырех, а всего других лучших князей сто. А самих князей бог живыми в руки давал: Коксусь с сыном, Аклан Бурчевич, таревский князь Азгулуй и иных витязей молодых пятнадцать, этих я, приведя живых, иссек и бросил в ту речку Сальню. А врозь перебил их в то время около двухсот лучших мужей.
А вот как я трудился, охотясь: пока сидел в Чернигове, а из Чернигова выйдя, и до этого года – по сотне загонял и брал без трудов, не считая другой охоты, вне Турова, где с отцом охотился на всякого зверя.
И вот что я в Чернигове делал: коней диких своими руками связал я в пущах десять и двадцать, живых коней, помимо того, что, разъезжая по равнине, ловил своими руками тех же коней диких. Два тура метали меня рогами вместе с конем, олень меня один бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал. Вепрь у меня на бедре меч оторвал, медведь мне у колена потник укусил, лютый зверь вскочил ко мне на бедра и коня со мною опрокинул, и бог сохранил меня невредимым. И с коня много падал, голову себе дважды разбивал, и руки и ноги свои повреждал – в юности своей повреждал, не дорожа жизнью своею, не щадя головы своей.
Что надлежало делать отроку моему, то сам делал – на войне и на охотах, ночью и днем, в жару и в стужу, не давая себе покоя. На посадников не полагаясь, ни на биричей, сам делал, что было надо; весь распорядок и в доме у себя также сам устанавливал. И у ловчих охотничий распорядок сам устанавливал, и у конюхов, и о соколах и о ястребах заботился…»[29].
Романтизация и героизация образа Владимира Мономаха началась сразу же после его смерти и продолжилась в XIII в. – на страницах «Слова о погибели Русской земли», составленного вскоре после начала монгольского нашествия[30].
По красоте и выразительности своего языка «Слово о погибели Русской земли» сопоставимо со «Словом о полку Игореве». По рассказу безвестного автора «Слова», половцы пугали именем Мономаха своих детей. Литовские племена в эпоху Владимира Всеволодовича не смели показаться из своих болот, венгры ставили железные ворота в своих городах, немцы радовались, что их страну отделяет от Руси синее море… И – что особенно важно! – византийский император Мануил, страшась князя Владимира, посылал к нему богатые дары. Мануил Комнин, вступивший на престол в 1143 г., никаких даров к уже умершему в то время Владимиру Мономаху посылать не мог. У князя Владимира была иная связь с Византийской империей: его матерью была греческая царевна. Прозвание свое он получил по матери – византийской царевне, дочери императора Константина IX Мономаха. Сам же Владимир Мономах был женат на Гиде, дочери последнего англосаксонского короля Гарольда Годвинсона, павшего на поле битвы при Гастингсе в 1066 г.
Могущественный и мудрый правитель, имеющий непосредственную связь с Византией и греческое прозвище, Владимир Всеволодович идеально подходил для новой исторической легенды. Отметим, что именно в это время, в конце XV в., в нашей истории появляется «Мономахов венец» как реальная, осязаемая вещь – это знаменитая шапка Мономаха. Правда, к Византии она не имеет отношения – ее изготовили мастера Средней Азии. Первое упоминание шапки Мономаха относится к 1498 г., когда она использовалась при торжественной коронации княжича Дмитрия Ивановича, внука Ивана III. Мы уже упоминали о борьбе придворных партий в последние годы княжения Ивана – и венчание Дмитрия шапкой Мономаха стало триумфом одной из этих партий, в которую входила мать Дмитрия, княгиня Елена Волошанка[31]. Торжество, впрочем, оказалось недолгим: уже в 1502 г. Дмитрий и его мать подверглись опале и оказались в заточении. На великое княжение Владимирское и Московское был благословлен Василий Иванович, ставший великим князем в 1505 г.
Именно в правление Василия III появляется «Послание» Спиридона-Саввы, и на его основе создается «Сказание о князьях Владимирских». Эта легенда была использована по прямому своему назначению в 1547 г. – при венчании на царство преемника Василия, Ивана IV. И конечно же, «Сказание» почти сразу попало на страницы летописей.
Для русского летописания XVI в. – это время несомненного расцвета. Единое, обширное, мощное государство должно было, по мысли своих правителей, обладать и столь же мощным историческим повествованием. В начале века появилось «Сказание о Мамаевом побоище» – самая большая из повестей, рассказывающих о Куликовской битве. В правление Ивана Грозного создаются огромные, многотомные летописные своды, основанные на множестве источников. Самые большие летописи этого времени – Никоновская (о ней будет подробно рассказано в следующей главе) и Воскресенская. Именно в Воскресенской летописи впервые появился рассказ о происхождении Рюрика от «Августа кесаря» и о передаче на Русь «даров Мономаха». Есть подобный рассказ и в «Степенной книге» (полностью она называется «Книга степенная царского родословия») – большом историческом сочинении, излагающем историю династии Рюриковичей по «степеням» – поколениям. Обращались к «Сказанию» и многие книжники следующего столетия (хотя в политической практике идеи «Сказания» давным-давно уже не использовались). Рассказы поздних летописей, посвященные передаче на Русь византийских регалий, обычно не имеют прямых параллелей между собой и восходят непосредственно к «Сказанию о князьях Владимирских», а изредка – даже к «Посланию» Спиридона-Саввы, которое время от времени переписывали в составе сборников. Происхождение династии и передача даров осознавались как реальный факт, и русские летописцы, упоминая Рюрика, стали как нечто само собой разумеющееся писать: «А от роду ему суща Августа кесаря римскаго…», уже не удовлетворяясь старой легендой «Повести временных лет».