– Тебя, тебя. Этот молодой человек тебе кто? Зять?
– Да, диктатор.
– А где его сестра, твоя жена? Думаю, прячется где-то рядом, они всегда так делают. Выходи, женщина. Выходи в атриум, чтобы я мог тебя видеть.
Юлия с кротким видом предстала перед Суллой.
– Надо же, как похожа на брата! Ну и хорошо. Вот она вместо него и будет. Ты и этот малый – как тебя зовут, запамятовал?
– Луций Пинарий, диктатор.
– Ага, ты и Луций Пинарий немедленно разведетесь. Поскольку это патрицианский брак, вы должны развестись с соблюдением всех формальностей. Даю вам два дня, не больше. Вы меня поняли?
– Диктатор, пожалуйста… умоляю… – бормотал Луций.
– Что будешь делать ты, Луций Пинарий, после расторжения этого брака, мне безразлично. Но ты, Юлия, должна будешь сразу же выйти замуж снова. Ты племянница Мария, твой брат его племянник, и я должен держать всех Юлиев под присмотром. Но за кого тебя выдать? Дай подумать… – Он почесал лоб, потом щелкнул пальцами. – Квинт Педий! Вот самый подходящий жених!
– Но я его даже не знаю! – воскликнула, обливаясь слезами, Юлия.
– Ничего, скоро ты узнаешь его очень близко.
Сулла широко улыбнулся.
– Итак, все улажено. Имя молодого Цезаря не будет включено в следующий проскрипционный список. Но даже при этом советую ему убраться на некоторое время из города, во избежание недоразумений. Ну и, как было сказано, молодой Цезарь может оставить себе свою жену. А вы двое разведетесь…
– Диктатор!
– Пожалуйста, называй меня Счастливый.
– Луций Корнелий Сулла Счастливый, я умоляю тебя изменить решение. Моя жена и я преданы друг другу. Наш брак… – Он хотел сказать, что они вступили в брак по любви, но ему показалось, что говорить о любви в присутствии Суллы просто нелепо. – У нас маленький сын. Он еще сосет материнскую грудь…
Сулла пожал плечами:
– Ну так пусть ребенок останется с матерью. Ты откажешься от всех прав на него, а Квинт Педий его усыновит.
Луций был настолько ошеломлен услышанным, что потерял дар речи. Юлия зарыдала.
Гай, нетвердо державшийся на ногах, выступил вперед.
– Диктатор, я вижу, что был не прав, противясь тебе. Я сделаю, как ты просил, – разведусь с Корнелией…
– Ничего подобного ты не сделаешь!
– Диктатор, у меня не было намерения…
– Твои намерения здесь ничего не значат. Важны лишь мои. Тебе дарована пощада. Твой брак сохранен. Но твоя сестра разведется со своим мужем.
Он повернулся к Луцию:
– Или ты сделаешь это, Пинарий, или твое имя окажется в проскрипционных списках, а твоя голова на колу!
С этими словами, сопроводив их театральным жестом, достойным Хризогона, Сулла повернулся и покинул дом. Поджидавшая снаружи компания встретила его пьяными восклицаниями и смехом. Раб быстро закрыл дверь, чтобы отсечь отвратительные звуки.
Луций смотрел себе под ноги.
– После стольких усилий… всех жертв… бессонных ночей… взятки Фагиту… такое унижение!
– Зять, – прошептал Цезарь, – я и представить себе не мог…
– Не называй меня так! – оборвал его Луций. – Мы больше не родственники.
Из спальни донесся плач разбуженного ребенка. Юлия упала на колени, сотрясаясь от рыданий.
– Нам с Юлией придется расплачиваться за твою гордость. Чтобы сберечь твою шею и сохранить твое драгоценное достоинство, нам придется пожертвовать всем. Всем!
Гай открыл было рот, но не нашел что сказать.
– Ты в долгу перед нами! – возгласил Луций, уставив в Цезаря палец. – Запомни это. Никогда не забывай, что ты в долгу перед моим сыном и сыном моего сына до тех пор, пока будешь жив!
* * *Постепенно, после того как тысячи людей погибли или были отправлены в изгнание, проскрипции сошли на нет, однако Сулла продолжал удерживать Рим железной хваткой.
Развод оставил Луция Пинария сломленным горем. Никто не винил его в этом несчастье. Друзья, многим из которых самим довелось пережить подобное, делали все, чтобы его утешить, а многие даже превозносили его самопожертвование.
– Ты поступил как следовало ради спасения других, – говорили они, – позаботился о жене и о своем маленьком сыне. В случае отказа тебя внесли бы в проскрипционные списки, а твою семью оставили бы без средств существования.
Но боли и муки Луция не смягчались никакими доводами: чтобы спасти семью, он лишился ее, а чтобы спасти свою голову, поступился своим достоинством.
Новый муж Юлии, Квинт Педий, не ограждал приемного сына от общения с настоящим отцом. Не препятствовала их встречам и сама Юлия, но Луцию было стыдно смотреть в глаза сыну. Он считал, что столь постыдное повиновение умалило его почти до положения раба, ибо римлянин, лишившийся чести, уже не римлянин.
Он решил, что лучше дорогим ему людям считать его умершим, чтобы Юлия была как бы вдовой, вышедшей замуж, а его сын – усыновленным сиротой. Насколько лучше было бы всем, если бы Луций умер. Подцепил бы от Гая ту четырехдневную малярию и скончался!
Словно и впрямь умер, он преждевременно, до совершеннолетия, передал сыну фамильную драгоценность, золотой фасинум.
Амулет был настолько истерт, что первоначальная его форма практически не поддавалась определению. Тем не менее Луций отослал его Юлии с молитвой о том, чтобы этот магический талисман защитил дитя от несчастий, выпавших на долю его отца.
Не имея больше желания вступать в брак, унылый и одинокий, он жил в своем доме на Палатине.
Гай воспользовался советом Суллы и, как только оправился от болезни, покинул Рим. Он принял назначение в отдаленный военный гарнизон на Эгейском побережье, где служил под началом претора Мунция Терма.
Луций старался вообще не думать о Гае, но однажды на Форуме он оказался рядом с группой оживленно говоривших людей и, услышав имя Гая, напряг слух.
– Да-да, Гай Юлий Цезарь, – повторил говоривший. – Тот самый, отец которого умер пару лет назад.
– Бедняга! Полагаю, царь Никомед всячески изображает из себя заботливого отца, но пристало ли римлянину угождать другому человеку, даже если это царь.
– Особенно, если это царь!
Компания разразилась похотливым смехом. Луций подошел поближе.
– Вы о чем толкуете?
– О выходках молодого Цезаря на Востоке, – ответил один из собеседников. – Претор Терм направил его с посланием в Вифинию, к царю Никомеду. Цезарю там так понравилось, что он не хочет возвращаться. Говорят, он здорово поладил с царем Никомедом, даже слишком здорово, если ты понимаешь, о чем я. Вся эта роскошная жизнь при царском дворе вскружила ему голову, да и Никомед – симпатичный малый, если судить по профилю на монетах. Вот и получается, что Терм, как брошенный муж, шлет ему гонца за гонцом, чтобы он вернулся, а Цезарь и слышать не хочет о том, чтобы покинуть царскую постель.
– Да откуда ты это взял? – возмутился Луций. – Мало ли какие причины могли быть у Цезаря для задержки.
– Ой, причины! – Сплетник закатил глаза. – Да об этом говорят на каждом углу. Слышал последнюю шутку? «Сулла сохранил Цезарю голову, но задница досталась Никомеду!»
Последовал новый взрыв смеха, а удрученный Луций, стиснув зубы, поплелся своей дорогой. Руки его сжимались в кулаки, к глазам подступали слезы. Для чего он пожертвовал всем в своей жизни? Чтобы глупый мальчишка мог пренебречь своим воинским долгом ради роскошной Вифинии? Что же он за римлянин, этот Цезарь, восхищавшийся Гаем Гракхом и мечтавший о возрождении Римского государства, а теперь предающийся постельным утехам с развратным монархом Вифинии? Не лучше ли было бы в свое время Сулле сделать с ним что заблагорассудится?
78 год до Р. Х
Вопреки страхам своих врагов – тех из них, кто еще оставался в живых, – Сулла исполнил данное им обещание и по истечении двух лет отказался от поста диктатора.
Объявив, что его задача выполнена, он восстановил в полном объеме полномочия сената и магистратов, а сам, удалившись на покой, диктовал мемуары, в которых похвалялся тем, что избавил Рим от «смутьянов» (так он называл всех несогласных с ним) и провел реформы, вернувшие республику к «золотым временам», имевшим место до того, как Гракхи замутили воду и повергли все в хаос.
Но мог ли даже Сулла повернуть время вспять? Со дня падения Карфагена политику Рима двигали огромное богатство и неуемная экспансия, результатом чего стало усиление несправедливости и неравенства. Рим нуждался в могущественных полководцах, способных завоевывать новые территории и порабощать их население. Что еще могло позволить и дальше наращивать огромное богатство? Но что было делать в тех случаях, когда этих полководцев разделяли взаимная ненависть и вражда, а гражданам, также разделенным алчностью и взаимными обидами, приходилось выбирать, на чью сторону встать? Результатом уже была гражданская война. Ничто в произведенных Суллой реформах не могло гарантировать, что она не вспыхнет повторно. Тем более что его пример мог воодушевить любого успешного и популярного военачальника, стремящегося к абсолютной власти. Сулла наглядно показал, что человек может безжалостно искоренить всякое противодействие, объявить свои деяния законными и оправданными, а после этого мирно удалиться на покой и жить в свое удовольствие, купаясь в неге и роскоши, в любви и благодарности друзей и сторонников, облагодетельствованных его щедротами.
В месяце марсии, на своей вилле у залива близ Неаполя, в возрасте шестидесяти лет Сулла скончался. Смерть его была естественной, но отнюдь не легкой. В отвратительных симптомах его недуга многие усмотрели карающую десницу Немезиды, восстановившей справедливость и воздавшей жестокому тирану по заслугам.
Болезнь началась с язвы кишечника в результате неумеренных возлияний и прочих излишеств. Затем недуг усилился, и в его плоти завелись черви. День и ночь лекари извлекали их, но они продолжали множиться. Затем из всех пор его кожи начал сочиться гной, да в таком количестве, что пропитывал и постельное белье, и одежду. Ни мази, ни растирания, ни купания – ничего не помогало.
Но даже в самом плачевном состоянии Сулла продолжал заниматься делами. В последний полный день своей жизни он продиктовал последнюю главу воспоминаний, которые завершались словами: «В дни моей молодости халдейский пророк предрек мне, что я проживу честную, достойную жизнь и закончу дни на вершине процветания. Прорицатель был прав».
Секретарь Суллы напомнил, что его просили разобрать дело местного магистрата, обвинявшегося в присвоении общественных средств. Магистрат, желавший оправдаться, ждал в прихожей. Сулла согласился принять его.
Магистрат вошел, но, прежде чем он успел вымолвить слово, Сулла приказал находившимся в комнате рабам удушить его на месте. Рабы являлись личными слугами Суллы, а вовсе не убийцами. Они замешкались, Сулла пришел в ярость и принялся орать так, что от натуги у него на шее прорвался нарыв. Хлынула кровь, и магистрат, воспользовавшись суматохой, удрал. Послали за лекарями, кровотечение остановили, но это лишь ненадолго отсрочило конец. Сулла лишился чувств, в бессознательном состоянии протянул до утра и скончался.
* * *Некое извращенное, но сильное чувство – возможно, неспособность поверить, что жестокий тиран мертв, не убедившись в этом воочию, – заставило Луция Пинария выйти из дома и посмотреть на похороны Суллы. Впрочем, чтобы увидеть погребальную процессию, на улицы высыпал весь город.
Луций быстро нашел место, откуда открывался хороший обзор, и радовался своей удаче, пока не понял, почему оно оказалось свободным. Поблизости устроился грязный, оборванный нищий, разогнавший всех своей вонью. Но Луций проигнорировал зловоние, сказав себе, что если он собрался вынести вид Суллы на погребальных дрогах, то уж не самый приятный запах своего собрата-человека вынесет тем более.
Во главе процессии двигалось изображение самого Суллы, копия конной статуи, установленной на Форуме. Это изделие источало сильный пряный аромат, который перебил даже смрад, исходивший от нищего. Оборванец повернулся к Луцию и ухмыльнулся беззубым ртом.
– Говорят, эта штуковина изготовлена из ладана, корицы и множества других дорогущих пряностей. Чтобы сделать ее, собрали специи у всех богатых женщин Рима, а потом эти специи сожгут на погребальном костре вместе с Суллой. Вот уж будет аромат так аромат – на весь город.
Луций поднял бровь:
– Суллу кремируют? Но его предков, Корнелиев, всегда предавали земле.
– Может, и так, – промолвил нищий. – Но диктатор специально указал в своем завещании, что его должны сжечь дотла.
Подобные бездельники целыми днями только и делали, что собирали сплетни. Они обычно знали, что говорят.
– Ну а почему он так решил, ты понимаешь?
– Почему? А ты пошевели мозгами. Что стало с Марием, соперником Суллы, после его смерти? Сулла вскрыл гробницу и осквернил тело нечистотами. И можешь не сомневаться, желающих проделать то же самое с трупом Суллы нашлось бы более чем достаточно. Чтобы не предоставить им такой возможности, он и распорядился о кремации.
Луций покосился на нищего. Левой руки у него не было, правой он опирался о костыль, лицо пересекал глубокий шрам, один глаз был слеп.
Следом за фигурой шествовали консулы, другие магистраты и все до единого сенаторы в черных одеяниях. Далее в процессии шли виднейшие всадники, великий понтифик, весталки и, наконец, сотни ветеранов Суллы, облаченных в лучшие доспехи и возглавляемых молодым вождем Помпеем Великим.
За солдатами шли музыканты и траурный женский хор. Музыканты наигрывали на флейтах и лирах погребальную мелодию, под которую хор пел прощальную песнь, восхваляющую Суллу.
Затем появились мимы: их гротескная буффонада могла бы показаться здесь неуместной, но участие мимов в погребальной церемонии являлось у римской знати традицией, а среди шедших в процессии было немало лучших в Риме актеров, принадлежавших к ближнему кругу Суллы еще со времен его юности. Нищий счел нужным указать на них.
– Смотри, вот Роскский, комедиант. Мне довелось видеть, как он играл Хвастливого вояку. Говорят, он богаче большинства сенаторов. А вот старый Метробий, прежде специализировавшийся на женских ролях. Много лет он исполнял и главную женскую роль в постели Суллы, пока его место не занял смазливый мальчишка Хризогон. Нынче и он уже в годах, но, говорят, обрядившись в столу, выглядит еще не так уж плохо. Ну и конечно, нельзя было обойтись без Сорекса, нынешнего архимима. Видишь, он оделся как Сулла и изображает покойника. Здорово изображает, а? И походка та же, и все повадки. Будем надеяться, что он не примется сейчас, для пущего сходства, рубить людям головы.
За мимами шествовала колонна «предков» Суллы – людей в восковых масках покойных предков и церемониальных одеяниях давно минувших времен. В поднятых руках они несли гирлянды, венки, воинские награды и знаки отличия, которых был удостоен Сулла за свою долгую военную карьеру.
И наконец появился почетный караул, обступивший погребальные дроги. Тело Суллы возлежало на крашеном золотом ложе из слоновой кости, обернутое в пурпурный саван и обложенное кипарисовыми венками. За дрогами шли последняя жена диктатора Валена и его дети от пяти браков.
Самым странным было то, что процессия направлялась не к некрополю за Эсквилинскими воротами, а в противоположном направлении.
– Куда они его тащат? – прошептал Луций.
– А ты не знаешь? – удивился нищий. – Погребальный костер Суллы сложен на Марсовом поле. Там и его гробница, ее уже соорудили.
– На Марсовом поле? Но там хоронили только царей!
Нищий пожал плечами:
– Цари не цари, а Сулла точно указал в завещании, где должна находиться его гробница – на Марсовом поле.
Наконец длинная погребальная колонна прошла. Многие зрители пристраивались в хвосте, и Луций, с его мрачным намерением увидеть, как тело предается огню, последовал их примеру, как и нищий, державшийся рядом с ним. Впоследствии, на протяжении многих лет, стоило Луцию вспомнить день похорон Суллы, как его нос непроизвольно морщился.
Пока на Марсово поле стягивалась огромная толпа, небо затянули грозовые тучи. Люди, которым предстояло разжечь костер, поглядывая на потемневший небосвод, нервно переговаривались. Но стоило народу собраться, как облака вдруг расступились и установленные на вершине костра похоронные дроги осветились мягкими солнечными лучами.
– Ну, теперь ясно, что за толки пойдут, – пробормотал нищий, подавшись ближе к Луцию и обдав его еще более густой волной смрада.
Слова его звучали, как жужжание саранчи.
Костер подожгли. Языки пламени вздымались все выше и выше. Луций стоял так близко, что в лицо ему пахнуло жаром. Нищий указал на памятник, находившийся поблизости, и на гробницу размером с маленький храм. Он что-то говорил, но треск и рев пламени заглушали слова. Луций нахмурился и покачал головой.
Нищий заговорил громче:
– Что там написано, на фронтоне храма? Говорят, Сулла сам сочинил себе эпитафию.
Волны исходившего от костра жара затрудняли чтение, но, прищурившись, Луций все же смог разобрать надпись.
Нищий хрипло расхохотался. Луций смотрел на него со смешанным чувством жалости и отвращения.
– Ты кто?
– Никто. Один из врагов Суллы, получивший полное воздаяние, наверное, так. Я был солдатом. Воевал за Цинну, потом за Мария, но всегда против Суллы, на что у меня имелись особые основания. И посмотри на меня теперь! Сулла расплатился со мной сполна! А как насчет тебя, гражданин? Ты прекрасно одет, этакий щеголь, руки-ноги у тебя целы – надо думать, ты один из его друзей? Ты тоже получил от него по заслугам?
Луций, имевший при себе небольшой кошель с монетами, полез было в него, но потом передумал и отдал его нищему целиком. Прежде чем ошеломленный оборванец успел вымолвить слова благодарности, Луций протиснулся через толпу, выбрался из нее и направился назад, в город.
Форум был пуст, и, когда он шел по мощеным плитам, звук его шагов разносился гулким эхом. Проходя мимо Ростры, Луций неожиданно ощутил холодок. Он поднял глаза и увидел золотую статую Суллы: солнце, находившееся за головой, образовывало вокруг нее светящийся нимб. Даже после смерти диктатор отбрасывал на все живое вокруг себя холодную тень.