– Да-да! Очень жаль, очень! – воскликнула она.
– Пойдемте.
Он снял кофеварку с плиты. Рита не понимала, куда он зовет ее и зачем.
Сержио повернул ключ в замке и распахнул дверь. Она вскочила, схватила свою сумку, коробку с муранской рыбой и бросилась в дверь так, что чуть не сбила его с ног.
К кладбищенским воротам Рита почти бежала. Сержио еле поспевал за нею. Пока он открывал ворота, она топталась рядом так, словно стояла на раскаленных углях.
Длинный, уходящий в воду причал был пуст. Вдалеке скользили по Лагуне огоньки – шел вапоретто.
– Вы же сказали, они уже не ходят, – указывая на огоньки, зачем-то напомнила Рита.
– Я сказал, они уже не заходят на Сан-Микеле, – пожал плечами сторож.
Кораблик приближался к острову, но действительно шел мимо. Сержио достал из кармана фонарик, включил. Подошел к краю причала и стал махать фонариком капитану.
– Курва! – закричал он. – Курва!
Рита вздрогнула. Это он про нее, что ли? Но тут же вспомнила, что «курва», кажется, означает по-итальянски «поворот» или что-то подобное. Ну да, прибор даже есть такой – курвиметр.
Кораблик в самом деле свернул со своего курса и подошел к причалу. Загремели сходни. Сержио что-то еще крикнул в темноту, потом повернулся к Рите и сказал:
– Счастливого пути.
Она готова была расцеловать его. Но только пискнула что-то глупое вроде «спасибо за все» и поскорее взбежала по сходням на палубу.
Свет на причале погас почти сразу, как только кораблик отошел от берега.
«Что это было? – стоя на палубе, думала Рита. – Что на меня нашло?»
От вида Лагуны, мелких волн на ней, от приближающейся освещенной площади Сан-Марко, от человеческих голосов – веселых, спокойных, радостных – паника стала утихать и вскоре прекратилась совсем. Ей стало даже смешно – что это она себе навыдумывала? Сторож – убийца? Кофе с корицей – ядовитый дурман? Обычная человеческая любезность – коварный план? Все это ерунда, конечно. Но другое…
Она в самом деле одна. То есть не одна, а с Машей. Вокруг них – бездна, которая в любую минуту уничтожит, перемелет обеих. Или только одну Риту.
При мысли о том, что бездна жизни, любая из опасностей жизни может уничтожить либо их с Машей разом, либо ее одну, оставив ребенка в одиночестве, – ей стало гораздо страшнее, чем когда-то в детстве становилось от мысли о возможной гибели Вселенной, о которой она прочитала в энциклопедии. Нынешний страх был так велик, что вытеснил, вышиб из ее головы, из всего ее существа все прежние, еще недавно так угнетавшие ее чувства – печаль, тоску, уныние. Что значили эти обычные явления человеческой природы по сравнению с не зависящими от человеческой воли опасностями?
Рита обхватила себя руками за плечи. Будто это могло спасти не от холода, но от страха! Нет, не могло – он впился в самое сердце, не оторвать теперь, не вырваться.
Глава 7
Подойдя к двери квартиры, Рита услышала плач. Маша не заходилась криком, а хныкала – жалобно, расстроенно.
Шесть утра, почему так рано проснулась? Страх, впившийся в сердце, зашевелил коготочками. Когда Рита вставляла ключ к замок, руки у нее дрожали.
Эльмира вышла ей навстречу в прихожую. Как раз в эту минуту плач в детской утих.
– Что случилось? – шепотом воскликнула Рита.
– Заболела, – шепотом же ответила Эльмира. – Вечером температура поднялась. Я тебе звонила, но ты трубку не брала.
– Телефон потеряла. Поздно было, когда нашла, – поспешно снимая плащ, объяснила Рита.
Айфон оказался именно там, где она и предполагала, – в кафе, и официант ее узнал. Она увидела пропущенный звонок от Эльмиры, но решила не перезванивать. В Москве к тому времени стояла уже глубокая ночь, а звонок был всего один, без тревожных повторов.
Она вошла в детскую. Митя сидел на диване, а Маша спала у него на руках.
– Только что успокоилась, – шепотом сказал он. – Эльмира побоялась в больницу отдавать. А по-моему, надо срочно ехать. Дышит тяжело. Круп может быть.
Вот оно! Тысячу раз Рита говорила себе, что надо уезжать в Германию. Работа, привычка, еще какое-то не вполне ясное ощущение – что значит все это по сравнению с тем, что Маша заболеет вот так, ночью, и непонятно будет, что делать?..
Забрав Машу из роддома, Рита свозила ее в Бонн, обследовала, убедилась, что, несмотря на преждевременные роды, с ребенком все благополучно, по-том, в полгода, свозила еще раз, следующее обследование собиралась сделать, когда Маше исполнится год…
«Дура! – Страх теперь не просто впивался ей в сердце, а разрывал его на части. – Вот, дождалась!»
– Можем поехать в Морозовскую, – сказал Митя. – Моя теща там работает.
– Поедем! – воскликнула Рита. – Поскорее!
За неполный год ей не приходилось обращаться ни в одну московскую детскую больницу. Да что там в больницу – даже в поликлинику: Маша росла таким здоровым ребенком, что у нее и насморка-то ни разу не случилось. И прививки ей сделали в Германии…
Но как можно было за год не найти врачей в Москве? Самых лучших врачей, есть же они, точно же, есть!
Беспечность ее была чудовищной, только сейчас Рита это осознала.
– Одевай ее.
Митя положил ребенка на диван и вышел из детской. Рита услышала, как он что-то говорит Эльмире.
Пока Рита одевала Машу, та спала. А может, это не сон был, а забытье – дыхание вырывалось из ее груди с пугающим свистом.
Когда она вышла в прихожую, ребенок вздрагивал у нее на руках, но не потому, что дрожал, а потому, что руки у Риты дрожали.
– Да что ты, в самом деле? – сказал Митя. – Она не умирает. Рита!
Наверное, заметив, что призывы к здравому смыслу не оказывают воздействия, он взял у нее Машу и напомнил:
– Оденься. Такси сейчас придет.
– Зачем такси? – Зубы у Риты стучали, она даже сама это слышала. – У меня же машина.
Он поморщился.
– Думаешь, ты способна сейчас вести машину? Давай без экспериментов обойдемся.
«Давай», – согласно подумала она.
Странно, но его слова, произнесенные без тени сочувствия, едва ли не раздраженно, заставили ее почти что успокоиться. Она не поняла, почему. Покой не охватил ее, но коснулся краем. Будто пролетела мимо в темноте ночная птица, задела крылом висок.
В такси Рита села сзади, держа Машу на руках. Митя сел рядом, и она опустила локоть, чтобы Маша могла вытянуться на коленях у них обоих.
– Успокойся, правда, – сказал он. – Теща сто лет в Морозовской работает, ее все знают. Она дежурному врачу уже позвонила, и в приемный покой тоже. Да и больница сама по себе хорошая. Дочка моя два раза там лежала, и все было в порядке.
– Да когда ж это было? – Рита вздохнула и едва не всхлипнула. – Она у тебя ведь большая уже, дочка…
Митя не ответил. Но птица покоя опустилась ей теперь уже прямо на плечо, она физически это почувствовала. Как странно!.. Рита посмотрела на Митю. Он наклонил голову, быстро коснулся виском ее виска, отстранился и повторил:
– Успокойся. Приехали.
Ложный круп определился сразу же, как только врач, молодой, долговязый и ловкий, осмотрел ребенка в приемном покое. Пришедший через пять минут заведующий отделением подтвердил этот диагноз.
– Укол сделаем и несколько часов понаблюдаем, – сказал он. – Могли бы и сразу вам ее отдать, но береженого Бог бережет. Маленькая она еще.
Раньше Рита принялась бы расспрашивать, какой укол собираются делать ребенку, тут же полезла бы в Интернет выяснять, именно ли этот укол нужен или какой-нибудь другой, заметалась бы, может, повезла бы Машу в другую больницу… Сейчас она лишь согласно кивала и смотрела на обоих врачей так, словно это сам Господь со ангелом своим спустился с небес, чтобы помочь ее ребенку.
– Я с ней останусь! – только и воскликнула она, узнав, что Машу оставляют в больнице.
– Конечно, пожалуйста, – пожал плечами врач.
И после этого Рита не отходила от ребенка ни на шаг. От укола Маша проснулась, заплакала, потом успокоилась, потом заснула снова, уже без этого ужасного свиста в груди. Рита выполняла все, что ей говорили – положите сюда, подержите ручку, теперь ватку прижмите, попросите, чтобы открыла ротик… Странно, что она совсем не испытывала ни страха, ни хотя бы тревоги.
Но даже этому Рита уже не удивлялась. Перемена, начавшаяся в ней на пустом темном кладбище, была уже необратима. И стоило ли удивляться тому, что все происходящее вокруг она воспринимает теперь по-новому?
Глава 8
– Думаешь, она выздоровела?
– Во всяком случае, дышит легко. И температуры нет.
– А вдруг у нее воспаление легких? Вдруг температура опять поднимется?
– Когда поднимется, тогда и будем думать. – Митя улыбнулся. – А пока шла бы ты спать.
– Не хочу. – Рита вздохнула. – Сама удивляюсь. Хотя чему? Это в тысяче книжек описано. Материнские инстинкты и все такое.
– Не уверен, что это надо называть инстинктами.
Они сидели напротив друг друга за столом в гостиной. Эльмира уехала домой. Маша спала в детской, дверь к ней была приоткрыта. Митя уже выпил кофе, а Ритин остывал в чашке. Ей не хотелось взбодриться, просто не было в этом необходимости. Страх, пережитый сначала в сторожке на Сан-Микеле, потом в детской, наполненной больным, свистящим Машиным дыханием, – вышиб из нее все прежние чувства. Она будто только что вылупилась из яйца, новенькой и мокрой. Это было странное ощущение. Она не знала, как вести себя в новом своем состоянии.
– А ты как здесь оказался?
Только сейчас Рита сообразила, что стоило бы этим поинтересоваться.
– Няня позвонила. Сказала, что Маша больна, ты в отъезде, по телефону не отвечаешь, она вызывает «неотложку».
– И ты приехал из Меченосца из-за ее звонка?
– Я был здесь. На Чистых прудах.
– А… почему ты мне не говорил? – самым глупым образом спросила Рита.
– Ты не спрашивала. Да и какая разница?
«У него же теща здесь, – сообразила она наконец. – И жена, значит, тоже. Да мало ли какие обстоятельства. И что это я вдруг стала с вопросами приставать?»
– Тебе идти пора? – спросила Рита, заметив какое-то его движение, быстрое и непонятное.
Ей совсем не хотелось, чтобы он уходил. Как она останется одна? Да, всю жизнь одна, но ведь никогда прежде не была она такой, как сейчас, – не чувствовала новой мокрой кожей каждое дуновение ветра и не вздрагивала от каждого дуновения.
– Могу остаться.
«Можешь или хочешь?» – подумала Рита.
Но переспрашивать не стала. Да и не успела бы переспросить.
Митя поднялся, обошел стол и Ритин стул. Она почувствовала его руки у себя на плечах. И как он прижал ее спину к своему животу, тоже почувствовала. И поняла, что он хочет остаться, потому что хочет ее.
Узкая спинка стула отгораживала от Мити только Ритины лопатки. Но все равно ей стало жаль, что она не чувствует его всем телом. Губы у нее пересохли. Желание охватило ее так же мгновенно, как в тот вечер в саду, но природа его была совсем другая. Сама она теперь была другая – с этой своей вылупленной новизной, с тем, что стала будто мокрая и потому чувствовала остро и холодно даже воздух, окружающий ее. И уж тем более Митины руки.
Руки холодными не были. Рита вспомнила, какое странное чувство охватило ее в ту минуту, когда она сидела рядом с Митей на дачном крыльце: что от него исходит тепло, но не исходит уюта. Это не изменилось. И это вновь сделалось притягательным для нее, хотя совсем недавно она смотрела на него с полным равнодушием. Отчего эти перемены, отчего бросило ее в жар два года назад и из жара потом в холод, а теперь снова в жар? Кто же это знает!..
Да если бы и существовал какой-нибудь неведомый кто-то, Рита не стала бы его об этом расспрашивать. Зачем?
Она встала, боясь обернуться. Митя отодвинул стул в сторону и прижал ее к себе уже без преград.
То есть преграды все-таки оставались: свитер, джинсы. Но свитер был в ее излюбленном странном духе, с железной молнией наискосок через всю спину, и когда Митя расстегнул молнию, Рита просто стряхнула свитер с рук. Потом и вся одежда стекла с нее на пол, она и не поняла как, ей было не до того, чтобы понимать такую ерунду.
Митя целовал ее затылок, от его дыхания у нее туманилось в глазах, а во всем теле покалывало острыми жаркими искрами. Она хотела обернуться, обнять его, но не могла, всю ее словно судорогой свело, и длилось это до тех пор, пока он сам не развернул ее к себе, и в эту минуту ничто уже не отделяло их друг от друга – ни одежда, ни тревога, ни удивление…
Кажется, это не длилось долго. Хотя Рита не поняла, не осознала времени. Когда она опомнилась, то обнаружила себя уткнувшейся лбом в Митино плечо. Он сидел в кресле, а она у него на коленях, обвив его руками, ногами, вздрагивая, сдерживая вскрики и чувствуя его вскрики у себя на губах.
Наконец они оба замерли и затихли.
– Воздержание нелегко нам далось, не находишь? – спросил Митя.
Рита услышала его слова макушкой, которой он касался теперь губами.
– Мне – легко, – ему в плечо ответила она. – Я до вот этой самой минуты даже не подозревала, как тебя хочу.
– Я бы не сказал, что прошла минута.
Она подняла глаза. Домой они вернулись в поздней утренней темноте, а теперь солнце с необычной для ноября яркостью светило в разрез муаровой занавески. Это сколько же времени они провели… вот так?
– Ну и бежит, однако, время за этим занятием! – Рита засмеялась и почувствовала, как он улыбнулся. Как его плечо улыбнулось под ее губами. – А что это было? – недоуменно спросила она.
– С кем?
– С нами.
– Ты уверена, что с нами было одно и то же?
Митино лицо было совсем близко. Рита видела глубокую вертикальную линию у него на переносице, и тьму глаз, и непонятное что-то в этой тьме.
– Да, – ответила она. – С нами было одно и то же. Я бы почувствовала, если б не так. Я знаешь какая-то стала… Как будто из яйца вылупилась. Разбила скорлупу, и вот теперь мокрая и очень ко всему поэтому чувствительная.
– Тебе холодно?
В его голосе послышалось беспокойство.
– Ты все понимаешь буквально! – засмеялась Рита.
– Не все.
Она вспомнила, как пошли когда-то всем классом в поход, попали под ливень – не ливень, а водопад какой-то небесный – и, поняв, что все равно вымокнут до нитки, стали купаться в глубоком лесном озере. Вот такое оно и было, то озеро, как его глаза – ни поверхности, ни дна, только тьма живой воды. Рита долго стояла на берегу, глядя в нее как завороженная.
Был ли Митя в том походе? Она и не помнила даже. Он всегда находился в слепом пятне ее жизни. Как могло так быть, почему? Как она не видела живой этой тьмы его глаз? Но ведь и не видела, и еще вчера думала о нем мимолетно, умом только, не прикасаясь сердцем.
– Страх – счастливое дело, оказывается, – сказала Рита.
Она сказала это вслух, но все-таки себе самой и подумала, что Митя переспросит, что она имеет в виду. Но он не переспросил. Наверное, ему это было понятно.
«А ему ведь все понятно, что я говорю, – вдруг подумала она. – И что делаю, и что собираюсь сделать. Может, потому я так долго и не понимала, что он для меня значит… Мне с ним так легко было, как будто его и нету. Нет, не так. А как будто он – это я сама, вот как!»
– Страх – счастливое дело? – переспросил он. – Потому что оживляет?
– Ага, – кивнула Рита. – Уныние, во всяком случае, страхом из меня вышибло начисто.
– А тут и я на чистое место подвернулся.
Она насторожилась. Что-то непонятное мелькнуло при этих словах в его голосе. Она встревожилась бы, но не успела.
– Мама! – донеслось из детской. – Мася!
Маша каждое утро сообщала таким образом о своем пробуждении.
– Видишь, а ты боялась, что воспаление легких, – сказал Митя. – Голос вон какой звонкий.
Рите стало так стыдно, что кровь ударила в глаза. С ней всегда так бывало: вместо того чтобы покраснеть, она бледнела, потому что стыд ударял ей не в щеки, а в глаза.
«Он ее отец, а мне даже в голову не пришло, что он ее любит, – с горячими от стыда глазами подумала она. – Ему выпрашивать пришлось, а я снисходительно согласилась, чтобы он с ней встречался. Повезло Маше с мамашей, что и говорить. Самовлюбленная идиотка!»
Но тут же, высвобождаясь из Митиных рук, она почувствовала, что он отпускает ее нехотя, и жар стыда у нее в глазах исчез, и единственным сильным чувством осталось желание. Простое желание – чтобы все повторилось, и немедленно.
– Я и не думала, что это может быть счастьем, – сказала Рита.
– Что – это? Маша?
– Маша не что, а кто. А я про тот нехитрый процесс, от которого она родилась!
С этими словами Рита вышла из комнаты. Митя засмеялся у нее за спиной. Это правда было счастье.
Пока Рита надевала халат в спальне, Маша громко высказывала свое возмущение: почему к ней не идут немедленно? Но когда Рита наконец вошла в детскую, она обрадовалась, сразу же перестала возмущаться и засмеялась.
Маша смеется и фыркает, пока Рита ее умывает, сквозь шум воды слышно, как Митя идет в кухню, запах горячего хлеба разносится по квартире, это он тостер включил…
Она в самом деле не предполагала, что все это может быть счастьем. По отдельности у нее все это бывало – правда, в разные периоды жизни, – и запах жареного хлеба в утренней тишине квартиры, и Машин смех, и шаги мужчины в кухне. И в общем-то, она могла представить все это вместе, достаточно у нее было воображения, чтобы соединить разные моменты, разные элементы своей жизни. Но вот чего она представить не могла – что соединение этих элементов является счастьем.
А сейчас – явилось. И это явление счастья поразило ее своей очевидностью даже больше, чем неожиданностью.
Как только Рита поставила Машу на пол, та сразу побежала в кухню. Пробежала, правда, недалеко – шлепнулась и поползла со скоростью радиоуправляемой собачки. Рита недавно обнаружила такую среди ее игрушек, и Эльмира сказала, что собачку принес Дмитрий Алексеевич.
Убирая Машину пижаму в стиральную машину, Рита слушала, как они с Митей в кухне говорят что-то друг другу. Может, каждый рассказывает, как прошла его ночь. Нет, Митя вряд ли рассказывает об этом ребенку, потому что… Понятно, почему. А Маша, наверное, и не помнит, что была в больнице, они ведь привезли ее оттуда спящей.
Когда Рита пришла в кухню, Маша уже сидела в своем стульчике и ела кашу. Одну ложку она старательно отправляла себе в рот и размазывала по щекам сама, две следующие ложки скармливал ей Митя.