— Иногда так приходится делать, — неуверенно произнесла няня Бишоп. — Но если эти двое только… Они же поклялись, что будут соблюдать правила Цуки, я им оставила экземпляр. Что вы еще там видели, мисс Блашес?
— Не много. Мистер Каллингем встал и закрыл дверь, когда заметил, что я подсматриваю. А за минуту до этого я слышала, как один из яйцеглавов говорил: «Я не вынесу этого, не вынесу Ради Бога, прекратите. Вы сводите нас с ума. Это пытка…»
— А потом? — голос няни Бишоп стал резким и жестким.
— Потом мистер Флэксмен отключил его динамик, мистер Каллингем закрыл дверь, я пришла сюда, и тот пьяный старик напугал меня.
— Но что Флэксмен и Каллингем делали с яйцеглавами?
— Я не видела. У мистера Флэксмена на столе лежало сверло.
Няня Бишоп сорвала с головы белую шапочку и расстегнула молнию халата, неосмотрительно позволив ему соскользнуть вниз и открыть короткую комбинацию.
— Зейн, — попросила девушка, — мне нужно срочно позвонить мисс Джексон. Я не хочу, чтобы вы покидали Инкубатор, пока она сюда не доберется. Охраняйте яйцеглавов. Мисс Блашес, принесите мою юбку и свитер из уборной — вон та дверь. Затем оставайтесь с Зейном. Собирайся, Гаспар, мы немедленно идем посмотреть на все это. — Она поправила что-то на бедре, и Гаспар на мгновение увидел кобуру с пистолетом.
Однако и без этого красноречивого жеста няня Бишоп выглядела весьма угрожающе.
29
Читательский Ряд не то чтобы бурлил, но то там, то тут отмечались очаги какой-то подозрительной активности. Еще в начале их совместной спринтерской дистанции Гаспар увидел медленно курсирующий грузовик, набитый писателями-подмастерьями. К счастью, за ним ехал полицейский воронок, а следом двигался автомобиль-шасси с пристегнутыми к ребрам его металлического каркаса тремя бандитского вида роботами. Мимо протарахтел мусоровоз. В тот момент, когда они достигли Рокет Хауз, над самыми крышами закружил большой вертолет с огромной надписью на борту «Пишущее братство». Из окон высовывались молодчики в черных свитерах с развевающимися на ветру патлами, а за их спинами торчали старухи в платьях с серебром и позолотой. Кроме того, к килю вертолета был подвешен чудовищных размеров транспарант: «БЕРЕГИТЕСЬ, РОБОТЫ! СО СЛОВОМЕЛЬНИЦАМИ И ПИСАТЕЛЯМИ ПОКОНЧЕНО! АВТОРСТВО — ЛЮБИТЕЛЯМ!»
В Рокет Хауз Гаспара и няню Бишоп впустили посыльный с крысиной мордой, которого писатель не смог узнать, и высоченный робот с облупленной позолотой на корпусе. Гаспар решил, что это, видимо, часть новой защиты Флэксмена — парочка удивительным образом подходила к Охраннику Джо. Первый этаж все еще был полон похоронных запахов сожженной изоляции, а эскалатор по-прежнему не отремонтирован, впрочем, как и замок, поэтому, толкнув дверь, они беспрепятственно вошли в контору. Их появление было столь неожиданно, что Флэксмен буквально свалился с кресла — во всяком случае, они едва успели заметить голову маленького издателя, исчезающую под столом.
Три мозга покоились в своих воротниках на каллингемовской половине стола. Они были подключены только к микрофонам. Последние стояли возле высокого блондина, державшего дачку листов какого-то манускрипта. Правда, еще довольно внушительное количество листов было разбросано по полу вокруг кресла. Едва няня Бишоп и Гаспар освоились с обстановкой, как из-под стола задом выполз Флэксмен. Он размахивал сверлом, которое видела мисс Блашес, и уже открыл было рот, чтобы крикнуть что-то, но потом передумал и погрозил Гаспару пальцем, показывая сверлом на Каллингема.
И только теперь Гаспар расслышал:
— «Все дальше и дальше внедрялся Золотой Рой, гнездясь на планетах, отдыхая в галактиках, — декламировал Каллингем. — Там и сям в разбросанных системах вспыхивали мятежи, но сверкающие космические копья разили безжалостно, и сопротивление гасло.
Иттала, высокий Хан Золотого Роя, потребовал свой супертелескоп. Он был внесен в залитый кровью шатер трепещущими учеными. С жестоким смехом тот схватил его, презрительным жестом отпустил плешивцев и направил телескоп на планету в отдаленной Галактике, которой до сих пор удавалось избегать желтых мародеров.
Слюна капала с клюва высокого Хана и текла по щупальцам. Он ткнул острым локтем жирного Ик Хака, начальника гарема. «Вон ту, — прошипел он, — ту, что в компании подруг на травяном холме, ту, что носит тиару из радия, принеси мне ее!..»
— Мисс Блашес была введена в заблуждение, здесь никого не пытают, — уголком рта усмехнулась няня Бишоп.
— Чего? — шепотом спросил Гаспар. — Вы что, не слушаете?
— Ах, это, — пренебрежительно отмахнулась она. — Я неоднократно говаривала этим братишкам: слово — не камень, башку не разобьет…
— Но слова с ума сведут, — закончил Гаспар. — Я не знаю, где они откапывают сие чтиво, но уверен, если ты привык к хорошим книгам от лучших словомельниц, а тебя заставят слушать такое, то можно запросто съехать с катушек.
Девушка искоса взглянула на писателя.
— Ты производишь впечатление серьезного читателя, Гаспар, невозможно, ищущего писателя. Тебе следовало бы пройтись по тем старым книгам, которые мозги выбирают для меня. Готова спорить, они тебе понравятся.
— Это еще один способ свести меня с ума, — заверил ее Гаспар.
— Откуда ты знаешь? Я сама много читаю, но хорошо ли, плохо ли, я никогда не относилась к этому так, как ты.
— Тогда такое чтение превращает в редактора, — заключил Гаспар.
— Эй вы, перестаньте шептаться, — потребовал Флэксмен. — Можете оставаться здесь, но не нарушайте порядка ведения конференции. Гаспар, ты механик, так что возьми этот инструмент и прицепи на дверь щеколду. Проклятый электрозамок до сих пор не работает. Меня уже тошнит от постоянных посетителей.
Каллингем тем временем прекратил чтение.
— Итак, только что вы прослушали главу первую и начало главы второй «Бича Космоса», — вежливо проговорил он, наклоняясь к микрофонам. — Какова ваша реакция? Что вы могли бы здесь улучшить? Каким образом? Укажите, пожалуйста, основные пути переработки произведения. — Он подключил динамик к самому маленькому из троих яйцеглавов.
— Ты, ничтожная болтливая обезьяна, — послышался бесстрастный, тихий голос из динамика. — Ты, мучитель беспомощных, ты, сдуревший от злобы шимпанзе, ты, подорванный лемур, ты, переросшая паукообразная обезьяна, ты, припадающий…
— Благодарю вас, Полпинты, — поклонился Каллингем, выдергивая динамик. — А теперь давайте послушаем Ника и Двойного Ника.
Однако едва он попытался подключить динамик, как между штепселем и розеткой возникла рука няни Бишоп. Не говоря ни слова, она быстро отсоединила микрофоны, оставив все розетки пустыми.
— В общем я одобряю все, что вы делаете, джентльмены, — сказала она, — но вы делаете это не совсем правильно.
— А ну-ка, прекратите! — возмутился Флэксмен. — Если вы царица в Инкубаторе, то это еще не значит, что можете командовать здесь…
Каллингем поднял руку.
— Флэкси, может, она что-то сделает, — предложил он. — У меня-то все получается не совсем так, как я надеялся.
— Заставить их слушать всевозможную чушь, а потом попросить покритиковать это — мысль отличная, — невозмутимо заметила девушка. — Думаю, это может вызвать у них заинтересованность в писательском труде. Но за реакциями необходимо постоянно наблюдать и направлять их. — Тут она зловеще улыбнулась и заговорщицки подмигнула компаньонам.
Каллингем подался вперед и попросил:
— Продолжайте на той же волне.
Гаспар пожал плечами и начал вгрызаться сверлом в дверь.
Няня Бишоп продолжила:
— Я подключу ко всем троим шепталки и послушаю, о чем они станут говорить, пока вы будете читать. А в паузах шепну им слово или два. Тогда они не будут чувствовать себя такими изолированными и проклинать вас, как сейчас. Я приму на себя их раздражение и одновременно попробую порекламировать Рокет Хауз.
— Великолепно! — воскликнул Флэксмен, Каллингем лишь кивнул.
Гаспар вернулся за винтами.
— Простите меня, мистер Флэксмен, — сказал он приглушенным голосом, — но где вы откопали это чтиво?
— В той куче макулатуры, — поделился секретом Флэксмен. — Ты можешь этому поверить? Сто лет никакой литературы, кроме словомельничной, сто лет ничего, кроме отказов, а эти любители все еще кропают рассказы.
Гаспар понимающе кивнул:
— Когда мы заходили, несколько любителей, именующих себя пишущей братией, кружили над домом на вертолете.
— Вероятно, они планируют забомбить нас чемоданами старых рукописей, — хохотнул Флэксмен.
Каллингем тем временем продолжал декламировать:
— «В последней крепости последней планеты, удерживаемой землянами, Грант Айронстоун улыбался своему испуганному, похожему на клерка, помощнику Потервеллу. «Каждая победа высокого Хана, — задумчиво говорил Грант, — приближает желтых октопоидов к поражению. Я скажу почему, Потервелл. Ты знаешь, кто является самым злобным, умным, опасным и смертоносным зверем во всей Вселенной со дня ее создания?» — «Садистский убийца-октопоид?»— предположил Потервелл. Грант улыбнулся. «Нет, Потервелл, — он ткнул пальцем в узкую грудь дрожащего клерка. — Ты. Ответ таков — человек!!!»
Кудрявая голова няни Бишоп склонилась над шепталками, подключенными к нижним розеткам яйцеглавов. Периодически она говорила что-то похожее на сочувственное «ц-ц-ц». Гаспар работал сверлом и отверткой. Флэксмен курил сигару.
Казалось, он полностью контролировал себя, и о нервозности, вызванной присутствием яиц, свидетельствовали лишь редкие его подрагивания да бусинки пота, выступившие на лбу. Вторая глава «Бича Космоса» вихрем неслась к кульминации.
Гаспар завернул последний винт и гордо осмотрел свою работу.
Тут в дверь тихо постучали. Гаспар легонько приоткрыл ее и впустил Зейна. Робот, оценив ситуацию, застыл в вежливом внимании.
Каллингем, уже заметно охрипнув, читал:
— «Когда Потервелл, скрючив пальцы, прыгнул на канареечный мозговой мешок бешеного октопоида, Грант Айронстоун крикнул: «Среди нас шпион!» — и, схватив прозрачный лиф Зайлы, королевы Ледяных Звезд, рванул его. «Смотрите! — скомандовал он остолбеневшим космическим маршалам. — Двойные радары!» Глава третья. «Под светом внутренней луны не имеющей солнца планеты Кабар четыре главных преступника с сомнением изучали друг друга».
Зейн Горт наклонился к Гаспару:
— Просто смешно, как люди постоянно заканчивают книги или главы открытием того, что прекрасная женщина оказывается роботом. Как раз в тот момент, когда это становится интересным, — раз, и закончили, не обмолвившись о том, какая у робота форма, цвет, украшения, тип захватов и так далее. Даже не говорят, робот это или роботесса. — Он покачал металлической головой. — Конечно, я предубежден, но, Гаспар, скажи мне, как бы тебе понравилась история, в которой оказывается, что прекрасный робот — на самом деле женщина, и — плюх, все заканчивается. Ни слова о том, какой у нее цвет лица и волос, какой размер бюста, и даже намека нет на то, кто она — гурия или фурия? — Он повернул прожектор и подмигнул Гаспару. — Подумай только, однажды я закончил главу о докторе Вольфраме следующим образом: «Платиновая Пола оказалась пустой оболочкой робота, в которой была человеческая кинозвезда, управлявшая ею изнутри». Я знал, что мои читатели будут разочарованы и немедленно потребуют что-нибудь еще. Поэтому я завершил главу сценой, где серебряная Вилья смазывает себя. Это всегда так трогает.
30
У Каллингема начался приступ кашля.
— Пока хватит, — прохрипел он. — Дам-ка лучше отдых голосу. А теперь послушаем мозги.
— Двойной Ник просит слова, — объявила няня Бишоп, включая динамик на полную мощность.
— Джентльмены, — провозгласило одно из больших серебряных яиц, — предполагаю, что вы понимаете то, что мы — мозги, и ничего больше. У нас есть зрение, слух и дар речи — это все. Количество гормонов, получаемых нами, едва достаточно для того, чтобы не вести чисто растительное существование. Так могу ли я смиренно, очень смиренно спросить: каким образом мы должны проявить интерес к написанию историй, забитых сплошными драками и воспевающих чувства, достойные лишь конформистских идиотов, да еще со свинцовым ударением на эту утомительную опухоль, которую вы эвфемистически называете любовью?
Губы няни Бишоп скривились в недоверчивой, понимающей улыбке, но она все же промолчала.
— В те далекие дни, когда у меня еще было тело, — продолжал Двойной Ник, не дожидаясь, пока кто-нибудь из компаньонов ответит, — все магазины буквально ломились от подобной литературы. Три из четырех книжных обложек, навязчиво рекламируя содержание, предлагали читателю детальное описание полового акта, хорошенько сдобренного насилием, извращениями и глазированной инфантильной мужской моралью. Я, помнится, говорил тогда себе, что девяносто процентов всех так называемых извращений — это естественное желание познать обожаемый объект во всевозможных ракурсах. Точно так же, как, желая разглядеть понравившуюся статую одновременно со всех сторон, вы готовы даже изобрести четвертое пространственное измерение. Сегодня же, должен признаться, все это меня просто утомляет. Возможно, в этом повинно мое физическое состояние, вернее, его отсутствие. Но больше всего меня угнетает мысль, что и через сто лет человеческий род по-прежнему ищет сладострастных встрясок.
— Положим, — вздохнул Двойной Ник, — вы хотите, чтобы мы писали любовные романы. Тогда позвольте обратить ваше внимание на то, какие стимулы вы нам предлагаете, или, вернее, не предлагаете? Нас держали замкнутыми в комнате больше ста лет и теперь вы демонстрируете двух издателей! Прошу прощения, господа, но мне кажется, вы могли бы проявить куда больше воображения.
Каллингем холодно возразил:
— Я думаю, можно организовать определенного рода визиты. Что, если начать с мадам Н. Флэкси?
— Старые болваны получили пинка, — загадочно резюмировала няня Бишоп.
— Калли, — взорвался Флэксмен, — ты же знаешь, что это невозможно! Мозги не могут быть перевезены никуда, кроме нашей конторы. Это первое правило Цуки, и каждый Флэксмен поклялся его соблюдать. Последнее предупреждение Цуки гласило, что транспортировка может погубить мозги.
— Более того, — не обращая внимания на комментарии, скрежетало далее яйцо, — судя по тому вздору, которым вы нас пичкаете (даже если это сплошные экскременты), в игру включается писательство. Пожалуй, нам следует услышать что-нибудь из тех словомельничных книг, считающихся у вас такими классными, — вы же знаете, во время отдыха мы не читали почти ничего, кроме научной литературы и классики. Еще одно из бесконечных правил милого Цуки.
— Откровенно говоря, я бы этого не делал, — осторожно заметил Каллингем. — Мне кажется, ваша продукция была бы гораздо свежее без влияния словомельниц. И чувствовали бы вы себя гораздо счастливее.
— Вы что, думаете, будто словодурь — эти механические экскременты — может вызвать у нас комплекс неполноценности? — проскрежетал Двойной Ник.
Гаспар задохнулся от приступа гнева. Ему страстно захотелось, чтобы Каллингем тут же прочел хорошо смолотую книгу, заставившую Двойного Ника подавиться своими словами. Он попытался вспомнить какой-нибудь суперблестящий отрывок из словодури, что-то из недавно прочитанных книг или даже из его собственного «Пароля к Страсти», чтобы немедленно процитировать его. Однако, как он ни старался повернуть мысли в заданном направлении, в голове крутилась лишь какая-то путаница из обрывков чего-то несуразного. Все, что он смог вспомнить после напряженных усилий, было рекламное объявление на последней страничке обложки его книги. Подавляя охватившее его волнение, Гаспар внушал себе: мол, содержание книги, должно быть, настолько великолепно, что нельзя даже выделить ни одного предложения. Но в глубине души все же шевельнулся червь сомнения.
— Что ж, если вы не хотите быть с нами откровенными и выложить все карты на стол, — сказал Двойной Ник, — да еще отказываетесь представить полную картину… — Яйцеглав оставил свое замечание незаконченным.
— А почему вы не хотите быть с нами откровенными? — тихо спросил Каллингем. — Например, мы даже не знаем вашего имени. Забудьте о своей анонимности, когда-нибудь все равно придется это сделать. Кто вы?
Яйцеглав долго молчал. Потом сказал:
— Я — сердце двадцатого века. Я — живой труп разума века беспорядков, привидение, все еще гонимое ветрами неопределенности, что хлестали Землю, когда человек впервые выпустил энергию атома и нашел свою судьбу среди звезд. Я — свобода и ненависть, любовь и страх, высокие идеалы и низменные удовольствия, ежедневные духовные подъемы и бесконечные сомнения, сплетение побуждений и вихрь электронов, терзаемые собственной ограниченностью. Вот что я такое. Имени моего вы не узнаете никогда.
Каллингем на минуту склонил голову, затем кивнул няне Бишоп. Девушка выключила динамик. Издательский директор уронил на пол оставшиеся страницы «Бича Космоса» и взял отпечатанную рукопись, обернутую в пурпурный пластик с тисненной золотом эмблемой Рокет Хауз — тонкой ракетой, обвитой двумя змеями.
— Для разнообразия попробуем что-нибудь другое, — сказал он. — Не словомельница, но очень отличающееся от того, что вы слышали.
— Мисс Джексон пришла в Инкубатор? — воспользовавшись паузой, обернулся Гаспар к Зейну.
Они заговорили вполголоса, стоя у открытой двери.
— О да, — кивнул робот. — Она выглядит, как мисс Бишоп, только блондинка. Гаспар, где мисс Блашес?
— Я ее не видел. Она опять улетела?
— Увы, стала какой-то беспокойной. Сказала, что эти смотрящие на нее люди в серебряных банках нервируют ее. Но предупредила, что мы встретимся здесь.
Гаспар нахмурился.
— А ты не спрашивал у нового робота-привратника или того парня, что с ним, входила ли она?
— Когда я шел, там не было ни робота, ни парня с ним. — Зейн задумался. — Вероятно, это еще одна парочка мошенников. Впрочем, перед самым входом я наткнулся на федерального следователя по имени Уинстон П. Меарс. Я познакомился с Меарсом, когда он допрашивал меня по обвинению — абсолютно не подтвердившемуся — в создании гигантских атомных роботов (неизбежность развития технологии, что все еще, кажется, пугает большинство людей). Но сейчас дело в другом. Находящийся здесь Меарс — федеральный агент. И как бы я не обожал Блашес, должен помнить, что она государственный служащий и, следовательно, хочет того или нет, государственный тайный агент. Подумай об этом, Гаспар.