Когда она застегнула рубашку и заправила ее в шорты, ярость и злость исчезли, заползли в свою темную пещеру. В голове вертелась одна мысль: только бы мама не вернулась пораньше. И то, что Джесси полностью одета, уже не будет иметь значения. Случилось что-то плохое и непоправимое… это уже случилось. И это ясно читалось у них на лицах, висело в воздухе – огромное и значимое, как сама жизнь, только гораздо страшнее. Она видела это по лицу отца и знала, что у нее на лице читается то же самое.
– Ты в порядке, Джесси? – тихо спросил он. – Голова не кружится?
– Нет. – Она попыталась улыбнуться, но на этот раз у нее не вышло. Она почувствовала, как горячая слезинка медленно катится по щеке, и виновато смахнула ее рукой.
– Прости меня. – Его голос дрожал, и Джесси испугалась, увидев слезы в его глазах. Становилось все хуже и хуже. – Пожалуйста, прости меня. – Он резко развернулся, шагнул в ванную, схватил с вешалки полотенце и вытер слезы. А Джесси пока напряженно думала.
– Папа?
Он взглянул на нее. Его глаза были сухими, и если бы она не видела его слез, то ни за что бы не подумала, что еще пару секунд назад он плакал.
Вопрос застрял комом в горле, но ей было нужно спросить у него.
Обязательно.
– Мы… мы должны рассказать маме… о том, что было?
Он горько и тяжко вздохнул. Она напряженно ждала ответа. Сердце, казалось, билось где-то в горле. И когда он сказал «Да, по-моему, должны» – оно ухнуло в пятки.
Она, пошатываясь, подошла к нему – ноги стали как будто ватными – и обняла его крепко-крепко.
– Пожалуйста, папа, не надо рассказывать. Я тебя очень прошу, не надо. Пожалуйста, не надо! – Голос сорвался, захлебнулся в плаче, и Джесси вжалась лицом в его голую грудь.
Он тоже обнял ее, на этот раз – по-отечески.
– Мне бы тоже не хотелось рассказывать, – сказал он. – В последнее время у нас с мамой очень натянутые отношения, но ты, наверное, это заметила. А если мы ей расскажем… то получится только хуже. В последнее время она… ну, не особенно ласкова со мной… и то, что случилось сегодня… это как раз потому и случилось. У мужчин есть… Ну, в общем… некоторые потребности. Ты все поймешь, когда станешь взрослой…
– Но если она узнает, то скажет, что это я все всем виновата!
– Нет, я так не думаю, – ответил Том. Его голос был удивленным и задумчивым… но для Джесси он прозвучал так же страшно, как смертный приговор. – Нет. Я уверен… я точно уверен, что она…
Джесси подняла голову и посмотрела на него мокрыми от слез глазами.
– Пожалуйста, папочка! Не рассказывай ей ничего… ну пожалуйста, пожалуйста!
Он чмокнул ее в лоб.
– Но, Джесси, я должен … Мы должны рассказать.
– Почему? Почему, папочка?
– Потому что…
Глава 22
Джесси шевельнулась – цепи наручников звякнули, браслеты гулко брякнули по столбикам кровати. Солнце ярко светило в восточное окно.
– Потому что такие секреты, как правило, все равно раскрываются, – тупо проговорила она, – и если правда всплывет, то будет лучше для нас обоих, чтобы это случилось сейчас, а не через неделю, месяц или год. Даже через десять лет.
Как умело он манипулировал ею. Сначала – извинения, потом – слезы, и наконец – хет-трик[25]: теперь у нее голова болит о его проблемах. «Братец Лис, братец Лис, делай со мной что хочешь! Только не бросай меня в терновый куст![26]» И тогда она поклялась ему, что будет хранить эту тайну вечно, что даже мастера пыток не смогут выудить у нее правду – ни щипцами, ни раскаленным железом.
Она помнила, как обещала ему хранить тайну сквозь поток жарких горячих слез. В конце концов он перестал обреченно качать головой и посмотрел в другой конец комнаты, сощурив глаза и плотно сжав губы. Джесси видела его отражение в зеркале. На это он и рассчитывал.
– Никогда никому не рассказывай, – сказал он после долгой и напряженной паузы, и у Джесси точно гора с плеч свалилась. Его тон был гораздо важнее смысла сказанных слов. Таким тоном он говорил с Джесси часто, что, кстати, всегда выводило Салли из себя. Ладно, сдаюсь, – как бы нехотя соглашался он, – пусть будет по-твоему, хотя это и противоречит моим принципам. Теперь я на твоей стороне.
– Да, – пролепетала она сквозь слезы, – я никогда никому ничего не скажу, папуля.
– Не только матери, а вообще никому и никогда! Это большая ответственность для такой маленькой девочки, милая. А поделиться с кем-нибудь своей тайной – это великое искушение. Например, ты будешь делать уроки вместе с Кэролайн Клайн или Темми Хоу, и кто-нибудь из подруг расскажет тебе свой секрет, и тебе тоже, наверное, захочется рассказать что-нибудь этакое…
– Им?! Никогда-никогда, ни за что!!!
Он понял, что это – не просто слова. Понял все по ее лицу, потому что при одной только мысли о том, что Кэролайн или Темми узнают, что отец трогал ее, Джесси объял неподдельный ужас. Посчитав этот кон выигранным, отец перешел к наиболее важному для него вопросу.
– И сестре тоже ни слова. – Он отстранил Джесси и строго посмотрел ей в глаза. – Вовсе не исключено, что когда-нибудь ты захочешь с ней поговорить…
– Нет, папочка, нет. Я никогда…
Он покачал головой.
– Сначала дослушай, малыш. Я знаю, что вы с Мэдди очень близки, и еще я знаю, что девочкам иногда очень хочется поделиться с кем-нибудь своими самыми сокровенными тайнами. Ты уверена, что сумеешь удержаться и не проговориться Мэдди?
– Да! – Джесси опять расплакалась, так ей хотелось, чтобы он наконец поверил. Конечно, в одном он был прав: кому как не старшей сестре она бы смогла доверить такую ужасную тайну. Но только не в этом случае… ведь Мэдди была близка с мамой, точно так же, как Джесси – с отцом, и если бы Джесси ей рассказала о случившемся на террасе, то Салли бы все узнала еще в тот же вечер. Во всех подробностях. Поэтому Джесси не сомневалась, что с легкостью избежит искушения рассказать все сестре.
– Ты точно уверена? – Он все еще сомневался.
– Да, точно-точно!
Он с сожалением покачал головой, и его упорное недоверие обидело и напугало Джесси.
– По-моему, наш единственный выход – рассказать обо всем маме, малыш. Не убьет же она нас в конце концов.
Джесси прекрасно помнила, как разъярилась мать, когда папуля сказал, что она не поедет со всеми на гору Вашингтон, и в ее голосе тогда сквозила не только злость. Джесси было неприятно об этом думать, но зачем отрицать очевидное, ведь себя не обманешь… В голосе матери была ревность и даже как будто ненависть. Во всяком случае, что-то очень похожее. И на мгновение у нее в голове возник ясный и четкий образ: они с папой, бездомные, скитаются по Америке…
…и естественно, спят вместе. Ночью.
И вот тогда что-то словно сломалось внутри. Она разрыдалась, забилась в истерике, умоляла его не рассказывать ничего маме, обещала, что станет послушной, хорошей девочкой, если только он ничего не расскажет. Отец дал ей выплакаться и когда почувствовал, что настал подходящий момент, очень серьезно сказал:
– Знаешь, малыш, ты очень сильная для такой маленькой девочки.
Она взглянула на него – щеки мокры от слез, – и в ее глазах засветилась надежда. Он угрюмо кивнул и вытер ей слезы чистым полотенцем.
– Я никогда не мог тебе отказать, если тебе действительно чего-то хотелось. И сейчас не могу. Давай попробуем сделать по-твоему.
Джесси бросилась ему на шею и принялась осыпать поцелуями его лицо. Где-то в глубине души она сознавала, что он
(не сможет сдержаться )
начнет все сначала. Но ее благодарность затмила всякую осторожность. И ничего страшного не случилось.
– Спасибо, спасибо тебе, папуля. Большое спасибо!
Он опять взял ее за плечи и отстранил от себя, на этот раз – мягко и улыбаясь. Однако во взгляде все равно сквозила грусть. И сейчас, почти тридцать лет спустя, Джесси не сомневалась, что эта грусть не входила в первоначальный сценарий папиной постановки. Печаль была искренней и неподдельной, но вместо того, чтобы что-то поправить, это только ухудшило ситуацию.
– Ну что ж, решено: я молчу, ты молчишь? Хорошо?
– Хорошо!
– И даже между собой мы это больше не обсуждаем. Отныне и во веки веков, аминь. Сейчас мы выйдем из этой комнаты, и сегодня ничего не было, хорошо?
Джесси с готовностью согласилась. Но тут она вспомнила тот странный запах и поняла, что задаст еще один – последний вопрос, прежде чем они «выйдут из этой комнаты».
– И вот еще что. Прости меня, Джесс. Мне очень стыдно. То, что я сделал… это мерзко и отвратительно.
Джесси помнила: говоря эти слова, он смотрел в сторону. Все это время он сознательно доводил ее до истерики – заставлял чувствовать груз вины и внушал страх неотвратимой расплаты. Пока он мучил ее, угрожая разоблачением и добиваясь того, чтобы она уже точно никому ничего не сказала, он смотрел ей прямо в глаза и ни разу не отвел взгляда, а когда извинялся, его взгляд скользил по рисункам, разделявшим комнату. Это воспоминание породило в ней странное чувство: смесь пронзительной грусти и жгучей ярости. Он совершенно спокойно врал ей в лицо, но прятал глаза, когда говорил правду.
Джесси с готовностью согласилась. Но тут она вспомнила тот странный запах и поняла, что задаст еще один – последний вопрос, прежде чем они «выйдут из этой комнаты».
– И вот еще что. Прости меня, Джесс. Мне очень стыдно. То, что я сделал… это мерзко и отвратительно.
Джесси помнила: говоря эти слова, он смотрел в сторону. Все это время он сознательно доводил ее до истерики – заставлял чувствовать груз вины и внушал страх неотвратимой расплаты. Пока он мучил ее, угрожая разоблачением и добиваясь того, чтобы она уже точно никому ничего не сказала, он смотрел ей прямо в глаза и ни разу не отвел взгляда, а когда извинялся, его взгляд скользил по рисункам, разделявшим комнату. Это воспоминание породило в ней странное чувство: смесь пронзительной грусти и жгучей ярости. Он совершенно спокойно врал ей в лицо, но прятал глаза, когда говорил правду.
Она помнила, как хотела сказать ему, что извиняться не нужно, но все-таки промолчала. Потому что боялась, что если она сейчас скажет хоть слово, он передумает и расскажет все матери. Но самое главное, даже тогда – в десять лет – она понимала, что он должен был перед ней извиниться.
– В последнее время Салли была со мной холодна, что верно, то верно. Но это меня не оправдывает. Даже не представляю, что на меня нашло. – Он рассмеялся, по-прежнему пряча глаза. – Может быть, это затмение виновато? Если да, то слава Богу, что мы больше его не увидим. – Он умолк на мгновение и добавил, словно про себя: – Господи, если мы ей ничего не расскажем, а она как-то узнает сама…
Джесси прижалась к нему и сказала:
– Она не узнает. Я никогда ей не скажу, папуля. – Она помедлила и добавила: – Да и что я могу сказать?
– Правильно, – он улыбнулся, – ведь ничего не было.
– А я… Ведь я не…
Она взглянула на него, надеясь, что он поймет, что она хочет спросить, однако он лишь смотрел на нее, озадаченно подняв брови. Улыбка сменилась озабоченным выражением ожидания.
– Я не беременна? – выпалила она.
Он вздрогнул. На лице появилось странное напряжение, словно он изо всех сил пытался подавить какое-то сильное чувство. Страх или грусть – подумалось ей тогда. И только теперь, спустя столько лет, до нее дошло, какие чувства пытался сдержать отец: взрыв безудержного смеха от облегчения. Наконец он взял себя в руки и поцеловал ее в кончик носа.
– Нет, малышка. Конечно, нет. Мы ведь не делали то, от чего женщины могут забеременеть. Ничего подобного не было. Я просто чуть-чуть повозился с тобой, вот и все.
– Ты меня приласкал. – Джесси прекрасно помнила, что сказала именно эти слова. – Мне было страшно, и ты меня приласкал.
Он улыбнулся:
– Да, вот именно! Ты просто прелесть, малыш. Ну что, все уже решено? Тема закрыта?
Она кивнула.
– Ничего подобного больше не будет… и ты это знаешь, да?
Она снова кивнула, но ее улыбка поблекла. Его слова должны были ее успокоить, и она действительно вроде бы успокоилась, но и испугалась тоже – может быть, потому, что его голос звучал как-то уж слишком угрюмо, а во взгляде читалась какая-то странная грусть. Она помнила, как схватила его руки и сжала что было сил.
– Ты все еще меня любишь, папа? Несмотря ни на что, ты меня любишь? После того, что случилось?
Он кивнул и сказал, что любит, и даже сильнее, чем прежде.
– Тогда обними меня крепко-крепко.
И он обнял ее, но теперь Джесси вспомнила кое-что еще: теперь он больше не прикасался к ней нижней частью тела.
Ни в тот раз, ни потом. Больше уже никогда, – подумала Джесси. – Во всяком случае, я не помню, чтобы такое было. Даже когда я окончила колледж и во второй раз в жизни увидела слезы у него на глазах, он лишь приобнял меня, по-старушечьи отклячив зад, чтобы – не дай Бог – не прикоснуться ко мне промежностью. Бедный, бедный папа. Думаю, что никто из его коллег и деловых партнеров ни разу не видел его таким взволнованным и смущенным, каким его видела я в день затмения. Столько боли и переживаний… и из-за чего? Из-за какого-то сексуального эпизода, который и гроша ломаного не стоил. Господи, что за жизнь. Что за херовая жизнь.
* * *Она принялась машинально сгибать и разгибать руки, чтобы разогнать кровь. Сейчас примерно около восьми утра. Она прикована к кровати уже почти восемнадцать часов. Из рубрики «невероятно, но факт».
Тут проявилась Рут, причем настолько внезапно, что Джесси даже подпрыгнула от неожиданности. В ее голосе сквозило неприкрытое отвращение:
И ты до сих пор его оправдываешь? Винишь во всем себя, а он как бы и ни при чем? После стольких лет, до сих пор… Чудно!
– Замолкни, – хрипло отозвалась Джесси. – Это здесь ни при чем. И уж тем более…
Да ты просто шедевр, Джесс!
– Но даже если бы было при чем, – продолжила Джесси, повысив голос, – даже если бы было при чем, оно все равно не поможет мне выбраться из теперешней передряги. Так что давай закроем тему.
До Лолиты тебе было как до луны. И не важно, что ты там себе напридумывала.
Джесси сочла за лучшее промолчать. Но Рут все равно не унималась:
Если ты все еще думаешь, что твой разлюбимый папуля был добрым и благородным рыцарем и самоотверженно защищал тебя от огнедышащей драконихи, то тебе очень не помешает взглянуть на это с другой точки зрения.
– Заткнись! – Джесси принялась еще быстрее двигать руками. Цепи позвякивали, браслеты наручников гулко клацали по столбикам. – Заткнись, ты, мерзавка!
Он все спланировал, Джесси. Неужели ты не понимаешь? Это было не спонтанным порывом: изголодавшийся по сексу отец вдруг воспылал к дочке отнюдь не отеческой любовью. Он все спланировал заранее!
– Неправда, – выдохнула Джесси. Пот стекал по лицу солеными прозрачными каплями.
Да неужели? А чья была идея надеть сарафанчик? Тот, который был слишком мал и тесен? Кто знал, что ты будешь слушать – и восхищаться, – как он спорит с матерью? Кто лапал тебя за грудь накануне вечером? И на ком в день затмения были только спортивные шорты?
Джесси внезапно представилось, что в спальне был Брайан Гамбел. В безупречном костюме-тройке и с золотым браслетом. Он стоит у кровати, а рядом с ним – парнишка-оператор с портативной камерой на плече. Он медленно водит камерой, снимая каждый дюйм почти обнаженного тела Джесси, а потом берет крупным планом ее вспотевшее лицо. Брайан Гамбел ведет прямой репортаж из спальни в летнем домике на берегу озера, где лежит женщина, прикованная наручниками к кровати. Он наклоняется, подносит ей микрофон и спрашивает:
– Когда вы впервые поняли, что ваш отец питает к вам далеко не отеческие чувства?
Джесси перестала двигать руками и закрыла глаза. На лице застыло упрямое выражение. Хватит, – решила она. – Я еще могу смириться с голосами Рут и примерной женушки… и даже, наверное, с голосами НЛО, которые время от времени проявляются и пытаются меня поучать… но я перечеркну свое прошлое. Я дам интервью Брайану Гамбелу в «прямом эфире», пусть даже на мне только описанные трусы. Пусть только в воображении, но я это сделаю.
Скажи мне одну вещь, Джесси, – это был не НЛО, а Нора Кэллиган. – Только одну, и на сегодня тема закрыта. А может, и навсегда.
Джесси замерла в ожидании.
Когда ты вышла из себя вчера вечером, кого ты пнула? Джералда или?..
– Конечно, Джерал… – начала было она и запнулась. В голове возник четкий образ: беловатая капля слюны, свисающая с подбородка Джералда. Джесси очень ясно видела, как она вытягивается, срывается и падает ей прямо на живот. Всего лишь капля слюны. Неужели такая малость имеет значение после стольких лет совместной жизни и стольких страстных поцелуев?! Столько раз их слюна смешивалась, и никто от этого не страдал. Разве что иногда один подхватывал от другого простуду.
Подумаешь, ерунда… Но вчера все изменилось. Изменилось в тот самый момент, когда он отказался ее отпустить, хотя она очень просила. Да, мелочь и ерунда. Но так было раньше, пока она не почувствовала слабый запах минеральной воды, так похожий на запах воды из колодца у озера Дак-Скор и запах воды в самом озере в жаркие летние дни. Как 20 июля шестьдесят третьего года, например.
Она видела слюну, но думала, что это сперма.
Нет, неправда, – начала было она, но себя не обманешь. Тут даже Рут не нужна в своей вечной роли Адвоката дьявола. Это правда. Это его чертова сперма – вот в точности ее мысли. А потом она перестала думать вообще. И рефлекторно ударила мужа ногами. Не слюна, а сперма. И не отвращение к любимой игре Джералда, а старый, полусгнивший страх, всплывший на поверхность сознания, как чудище – на поверхность моря.