— Почему же? — спросила Энджи.
— Потому что… ну, потому что это Хелен.
— Полиция прослушивает телефон у нее на квартире на случай, если потребуют выкуп?
— Прослушивает, — сказал Лайонел.
— А Хелен совсем в другом месте, — заметила Энджи.
— Ей и так досталось. Ей важно, чтобы в ее жизнь не вторгались. — Лайонел с вызовом поглядел на нас.
— О, — сказал я. — Чтобы не вторгались.
— Ну, разумеется, — сказала Энджи.
— Послушайте, — Лайонел опять стал мять в руках кепку, — я понимаю, как это выглядит со стороны. Понимаю. Но каждый беду переживает по-своему. Так ведь?
Я неуверенно кивнул.
— Если у нее было три аборта, — начал я, и Лайонел поморщился, — что побудило ее родить Аманду?
— По-моему, возраст. — Лайонел подался вперед, лицо его просветлело. — Видели бы вы, как она изменилась во время беременности. Жизнь обрела смысл, понимаете? Она думала, что с появлением ребенка все наладится.
— Для нее — да, — заметила Энджи. — А как насчет ребенка?
— Вот как раз об этом я ей и говорила, — вставила Беатрис.
Лайонел обернулся к женщинам, в его глазах заплескалось отчаяние.
— Они были нужны друг другу. Я так думаю.
Беатрис посмотрела на свои туфли, Энджи — в окно.
Лайонел снова обратился ко мне:
— Это действительно так.
Я кивнул, и его лицо гончей собаки приняло умиротворенное выражение.
— Лайонел, — сказала Энджи, продолжая смотреть в окно, — я читала газеты. Никаких предположений о возможном похитителе нет. Полиция ничего сделать не может, и, судя по тому, что пишут, у Хелен тоже нет никаких идей по этому поводу.
— Знаю, — кивнул Лайонел.
— Хорошо. — Энджи отвернулась от окна и посмотрела на него. — Что же, по-вашему, произошло?
— Не знаю, — сказал он и так скрутил кепку, что мне показалось, она сейчас порвется в его ручищах. — Ее будто летающая тарелка унесла.
— Хелен с кем-нибудь встречалась последнее время?
Беатрис фыркнула.
— Был у нее кто-нибудь постоянный? — спросил я.
— Нет, — ответил Лайонел.
— Пишут, что она поддерживала отношения с сомнительными личностями, — заметила Энджи.
Лайонел пожал плечами, будто иначе и быть не могло.
— Она обычно торчит целыми днями в «Филмо Тэп», — сказала Беатрис.
— Самый большой притон в Дорчестере, — заметила Энджи.
— А сколько баров борются за честь таковым считаться! — сказала Беатрис.
— Не так уж он и плох. — Лайонел посмотрел на меня, надеясь на поддержку.
Я покачал головой.
— Постоянно приходится ходить с пистолетом, Лайонел, но в «Филмо» мне все равно как-то не по себе.
— «Филмо» известен как бар наркоманов, — сказала Энджи. — Героин и кокаин там толкают, как жареные куриные крылышки. Ваша сестра употребляет наркотики?
— Вы имеете в виду героин?
— Имеются в виду любые наркотики, — сказала Беатрис.
— Травку иногда курит, — сказал Лайонел.
— Иногда? — переспросил я. — Или часто?
— Часто — это сколько?
— Кальян, бумагу для самокруток на тумбочке у кровати держит? — спросила Энджи.
Лайонел покосился на нее.
— У Хелен нет зависимости, — сказала Беатрис. — Она просто иногда балуется.
— А кокаин?
Беатрис кивнула, и Лайонел, ошеломленный, посмотрел на нее.
— Таблетки?
Беатрис пожала плечами.
— Колется?
— Нет-нет, — поторопился Лайонел.
— Насколько я знаю, нет, — сказала Беатрис и задумалась. — Нет. Мы видели ее в шортах и рубашке без рукавов все лето. Никаких следов не было.
— Погодите. — Лайонел выставил руку. — Погодите-ка. Мы же обсуждаем, как Аманду найти, а не вредные привычки моей сестры.
— Нам надо знать о Хелен все, о ее привычках и друзьях, — сказала Энджи. — Причины исчезновения ребенка обычно кроются в семье.
— Что это значит? — нахмурился Лайонел.
— Сядь, — сказала Беатрис.
— Нет. Я хочу понять, что это значит. Вы что же, думаете, моя сестра имеет какое-то отношение к исчезновению Аманды?
Энджи спокойно и пристально посмотрела на него:
— Это вы мне скажите.
— Нет, — громко сказал он. — Так? Нет. — Лайонел посмотрел сверху вниз на жену. — Она — не преступница, ясно? Она — женщина, потерявшая ребенка. Вам понятно?
Беатрис взглянула на него. По лицу невозможно было догадаться, что у нее на уме.
Лайонел долго смотрел на жену, потом перевел взгляд на Энджи.
— Лайонел, — окликнул его я, и он обернулся. — Вы сами сказали, что Аманду будто летающая тарелка унесла. Хорошо. Ее ищут пятьдесят полицейских. Может, и больше. Вы оба этим занимались. Соседи по улице…
— Да, — сказал он. — Многие. Отличные люди.
— Хорошо. Так где девочка?
Он уставился на меня так, будто я мог вдруг вытащить ее из ящика стола.
— Не знаю. — Он закрыл глаза.
— И никто не знает, — сказал я. — И если мы собираемся этим заниматься — я не хочу сказать, что мы обязательно…
Беатрис выпрямилась на стуле и пристально посмотрела на меня.
— Но если… надо исходить из того, что если Аманду похитили, то кто-то из близких к ней людей.
Лайонел снова сел.
— Вы все-таки думаете, что ее похитили?
— А вы так не думаете? — уточнила Энджи. — Четырехлетний ребенок сам убегает из дому, отсутствует три дня, и все это время никто его не видит?
— Да, — выдохнул он, как будто согласившись с чем-то, что знал, но до сих пор не сознавал. — Да. Наверное, вы правы.
— Так что же нам теперь делать? — спросила Беатрис.
— Хотите честно? — спросил я.
Она чуть наклонила голову.
— Даже не знаю.
— У вас сын скоро в школу пойдет, да?
Беатрис кивнула.
— Потратьте деньги, которые заплатили бы нам, на его образование.
Голова Беатрис осталась склоненной немного направо, на мгновение на лице возникло такое выражение, будто она получила пощечину.
— Вы что же, не возьметесь за это дело?
— Не знаю, есть ли в этом смысл.
— Ребенок про… — Беатрис повысила голос, заполнив им пространство небольшого помещения.
— Да, пропал, — перебила ее Энджи. — Да, но девочку ищут. Много народу. Новости смотрят почти все. Теперь жители города и, вероятно, почти всего штата могут узнать ее в лицо. И поверьте мне, теперь будут смотреть во все глаза.
Беатрис взглянула на Лайонела. Он слегка пожал плечами. Она отвернулась от мужа и стала буравить меня немигающим взглядом. Невысокая женщина, не более чем метр шестьдесят, бледное скуластое веснушчатое лицо в форме сердечка сохранило детскую округлость, нос кнопкой, вид не то чтобы очень солидный. Но вокруг нее была мощная аура, казалось, уступить и умереть для нее — одно и то же.
— Я пришла к вам, — сказала она, — потому что вы находите пропавших. Вы это умеете. Вы нашли типа, который перебил столько народу несколько лет назад, вы спасли того малыша и его мать с игровой площадки, вы…
— Миссис Маккриди…
— Меня все отговаривали к вам идти. И Хелен, и муж, и полиция. Все твердили, что я зря потрачу деньги, что Аманда не мой ребенок…
— Дорогая. — Лайонел прикрыл ее руку своей, но Беатрис стряхнула ее, подалась вперед и гневно уставилась на нас своими сапфировыми глазами.
— Мистер Кензи, вы сможете ее найти.
— Нет, — мягко сказал я. — Если ее надежно спрятали, не смогу. Если те, кто не хуже нас, не смогли — тоже не смогу. Мы просто еще двое, миссис Маккриди. Только и всего.
— То есть вы хотите сказать… — ледяным тоном произнесла она.
— Мы хотим сказать, — не дала ей договорить Энджи, — что пользы от лишних двух пар глаз будет немного.
— А вреда? Можете вы мне ответить на такой вопрос? Сильно эти две лишние пары повредят?
2
С точки зрения сыщика, если исключить побег из дома или похищение другим родителем, исчезновение ребенка сродни убийству: если дело не раскрыто в первые трое суток, скорее всего, оно не будет раскрыто вообще. Это вовсе не обязательно значит, что ребенок мертв, хоть вероятность такого исхода и велика. Но если ребенок жив, его положение определенно хуже, чем непосредственно после исчезновения. Потому что спектр мотиваций взрослых, оказывающихся рядом не со своим ребенком, крайне узок. Либо вы помогаете этому ребенку, либо вы его используете. Использовать детей можно разными способами — требовать с родителей выкуп, принуждать к труду, развращать для проституции и/или ради удовлетворения сексуальных потребностей похитителя, убивать в собственное удовольствие, — но ни один из этих способов не во благо ребенка. И если он останется жив и будет в конце концов найден, нанесенная ему психологическая травма так глубока, что следы ее не изгладятся, скорее всего, никогда.
За последние четыре года я убил двоих. На моих глазах умирали мой старый друг и женщина, которую я едва знал. Я видел самые отвратительные надругательства над детьми, знал мужчин и женщин, которые убивали импульсивно, наблюдал, как человеческие отношения разрушались от насилия.
И я устал от этого.
Аманду Маккриди искали уже как минимум шестьдесят или семьдесят часов, и мне вовсе не улыбалось обнаружить ее в каком-нибудь мусорном баке с запекшейся в волосах кровью. Я не хотел встретить ее через полгода при дороге с пустотой во взгляде, использованной каким-нибудь извращенцем с видеокамерой и списком адресов педофилов. Мне не хотелось смотреть в мертвые глаза живого четырехлетнего человека.
Я не хотел находить Аманду Маккриди. Хотел найти кого-нибудь другого. Но то ли оттого, что в последние несколько дней меня это дело зацепило, как и других жителей города, то ли оттого, что все это произошло по соседству, в нашем квартале, или просто потому, что слова «исчезновение» и «четырехлетней» не должны встречаться в одной и той же фразе, мы согласились через полчаса встретиться с Лайонелом и Беатрис Маккриди на квартире у Хелен.
— Так вы возьметесь за это дело? — спросила Беатрис.
Они с мужем поднялись, собираясь уходить.
— Мы должны это обсудить.
— Но…
— Миссис Маккриди, — сказала Энджи, — мы следуем заведенному порядку. Прежде чем на что-либо согласиться, мы должны взвесить все за и против. Что-то вроде производственного совещания.
Беатрис это явно не понравилось, но она понимала, что вряд ли может тут что-то поделать.
— Мы заглянем к Хелен через полчаса, — сказал я.
— Спасибо, — сказал Лайонел и потянул жену к двери.
— Да. Благодарю вас, — сказала Беатрис, но, как мне показалось, не вполне искренне.
Я подумал, что сейчас ее устроил бы лишь указ президента о розыске Аманды силами Национальной гвардии.
Мы прислушивались к затихающим шагам на лестнице колокольни, потом я смотрел из окна, как они вышли со школьного двора рядом с церковью и прошли к старенькому «додж-овену». Солнце ушло из моего окна на запад, небо в начале октября по-прежнему оставалось по-летнему белесым, но по нему уже плыли охристые разводы. С четвертого этажа донесся детский голос: «Винни, подожди! Винни!» — в нем угадывалось одиночество и незавершенность. Машина с супругами Маккриди выехала на проспект, развернулась, я смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду.
— Не знаю, — сказала Энджи, откинулась на спинку стула, положила ноги в кроссовках на стол и отбросила прядь волос со лба. — Просто не знаю, как тут быть.
Она была в черных лайкровых велосипедных шортах, свободной черной рубашке, надетой поверх белой майки. На черном красовалась белая надпись NIN,[1] а на спине — PRETTY НАТЕ MACHINE.[2] Эту рубашку она купила около восьми лет назад, но та до сих пор была как новая. Мы прожили с Энджи почти два года. Своему гардеробу она уделяла времени ничуть не больше, чем я своему, но мои рубашки через полчаса после того, как я их надевал, выглядели так, будто ими протирали движок автомобиля, а Энджи носила вещи годами, чуть ли не со школы, и все, чему положено быть белым, так и было белым. Женщины и их одежда часто поражали меня этими своими особенностями, и я решил, что это одна из тех загадок, которые мне не разгадать, например, что на самом деле случилось с Амелией Эрхарт[3] или куда делся колокол, когда-то висевший в нашем офисе.
— В каком смысле не знаешь, как быть?
— Исчез ребенок, мать не слишком озабочена поисками, напористая тетка…
— По-твоему, Беатрис слишком напориста?
— Как «свидетель Иеговы», одной ногой переступивший через порог твоей квартиры.
— Ну так она о племяннице беспокоится…
— Сочувствую ей. — Энджи пожала плечами. — Но этот ее напор мне все равно не нравится.
— М-да, способность противостоять напору — не самая твоя сильная черта.
Энджи швырнула в меня карандаш, я поискал глазами, чем бы бросить в нее в ответ.
— Все хиханьки да хаханьки, пока кто-то не останется без глаза, — проворчал я, ощупывая ногой пол под столом — вдруг карандаш завалялся.
— Ну что, дела у нас идут просто отлично, — сказала Энджи.
— Точно. — Карандаша ни под стулом, ни под столом не было.
— В этом году сделали больше, чем в прошлом.
— А ведь еще только октябрь. — Карандаша не оказалось ни в углублениях между половицами, ни под мини-холодильником. Может быть, он был уже там, где Амелия Эрхарт, Аманда Маккриди и колокол.
— Начало октября.
— Хочешь сказать, такое дело нам ни к чему?
— Слишком много мороки. Морока ни к чему.
Я смирился с тем, что карандаш не найти, и посмотрел в окно. Охристые разводы сгустились до кроваво-красных, белое небо, постепенно темнея, становилось голубым. В окне третьего этажа в доме напротив зажегся свет. Запах воздуха, проходившего через москитную сетку, напомнил о ранней юности и стикболе, о давно ушедшей беззаботности.
— У тебя есть возражения? — нарушила молчание Энджи.
Я пожал плечами.
— Говори сейчас же, а то схлопочешь.
Я обернулся и посмотрел на Энджи. Закатное солнце светило прямо в окно, и ее темные волосы отливали золотом. По опыту с другими женщинами я знал, что через некоторое время после сближения первым делом перестаешь замечать их красоту. Умом понимаешь, что она все та же, но ослабевает ее способность эмоционально переполнять и поражать тебя, доводить до опьянения. Однако до сих пор от одного только взгляда на Энджи сладкая боль растекается у меня в груди по нескольку раз на дню.
Энджи долго выдерживала мой взгляд.
— Я тоже тебя люблю, — сказала она.
— Да?
— Угу.
— И сильно?
— Когда как. — Она пожала плечами.
Мы сидели некоторое время молча. Взгляд Энджи, поблуждав по комнате, остановился на окне.
— Просто сомневаюсь, что именно сейчас нам нужен этот… бардак.
— Под бардаком имеется в виду?..
— Розыски пропавшего ребенка. Хуже того, бесследно исчезнувшего. — Она зажмурилась и втянула носом теплый воздух. — Мне нравится быть счастливой. — Энджи открыла глаза, но не отводила взгляд от окна. Ее подбородок слегка подрагивал. — Понимаешь?
Прошло полтора года с тех пор, как мы с Энджи довели до логического завершения то, что друзья называли романом и что тянулось больше десяти лет. И эти восемнадцать месяцев стали самыми прибыльными за всю историю нашего сыскного агентства.
Около двух лет назад мы закрыли или, лучше сказать, пережили дело Джерри Глинна. Первый за последние тридцать лет бостонский серийный убийца привлек к себе немало внимания, как и те, кому посчастливилось его поймать. Широкая слава — освещение в новостях по всей стране, нескончаемые перепечатки в таблоидах, две книги, написанные по следам событий, и слухи о том, что вот-вот должна выйти третья, — все это сделало нас с Энджи самыми известными детективами в городе.
На протяжении пяти месяцев после гибели Джерри Глинна мы не брались за новые дела, что, кажется, только сработало как дополнительная реклама. Закончив поиски пропавшей Дезире Стоун, мы снова занялись расследованиями, предварительно известив об этом заинтересованную общественность. Первые несколько недель на лестнице, ведущей на нашу колокольню, невозможно было протолкнуться. Не признаваясь себе, мы с ходу отказывались от дел, от которых веяло насилием или в которых требовалось исследовать темные стороны человеческой натуры. Нам требовалась передышка, поэтому мы работали только со случаями мошенничества со страховкой, должностными преступлениями в корпорациях и несложными разводами.
В феврале дошли до того, что сподвиглись на поиск игуаны, пропавшей у некой пожилой дамы. Омерзительную тварь звали Пыжик, это чудовище мужского пола сорока трех сантиметров в длину, переливающееся разными оттенками зеленого, как выразилась его владелица, было «негативно настроено по отношению к человечеству». Взяли мы Пыжика на лоне природы в пригороде Бостона. Бешено размахивая своим шипованным хвостом, он как ненормальный рванул по влажноватому полю для игры в гольф номер четырнадцать в «Бельмонт Хиле Кантри Клаб», за которым углядел возможность погреться на солнышке. Он замерз и сопротивления не оказал. Но на заднем сиденье служебной машины облегчился, выложив из себя все подчистую, так что стал похож на кожаный ремень. Правда, его владелица заплатила за чистку салона и щедро вознаградила нас за возвращение питомца.
Вот такой выдался год. Не требовавший никаких подвигов, зато щедрый в плане пополнения банковского счета. И хоть постыдишься потом рассказывать, что в самую гнилую погоду гонялся за полоумной ящерицей по площадке для гольфа, это все же лучше, чем когда в тебя стреляют. Гораздо лучше.