— Значит, вы не хотели смотреть телевизор, поэтому смотрели в окно. А ведь темно было. Чего спать не ложились?
— Я бы лег, но выпить очень хотел. А дочка бутылку спрятала сюда, за кухонный стол. И я ждал, когда она ляжет. Недопить хуже, чем перепить…
— И много выпили? — мрачно спросила Титова — Не померещилась ли драка?
— Ты, девушка, дитями занимайся, меня не надо воспитывать, — огрызнулся Акимов, продолжил: — вот отсюда я драку и видел… А потом, как принял, спать пошел…
Сиволодский сел на дедов табурет под окно. Да, угол хорошо просматривается. Но как же старик при слабом зрении мог разглядеть, что делается в темноте? С другой стороны, вон фонарь, близко от угла.
— Константин Григорьевич, вы не помните, фонарь на углу светил?
— Ну, а как же…
— Понятно. Пошли… — сказал Сиволодский Титовой и Соловьеву. — Вот-вот придет Зоя Гераськина, давайте ее встретим. Хочу понаблюдать ее в неформальной обстановке.
Во дворе сладко пахло расцветающей сиренью. Все трое уселись на скамью в тени пышного куста.
— Вот скажите мне, товарищ капитан, что такое в правовом отношении благополучный ребенок? Тот, кто не попал на учет, — начала разговор Титова, — или школьный отличник? Или разрядник детской спортивной школы? Или маменькин сынок? Или просто хороший человек? Я здесь выросла, в этом районе, по сей день живу неподалеку, вон в том переулке. — Она показала вдаль, туда, где под старыми тополями темнели серые пятиэтажки. — Пока этого дома, где живет Городницкая, не было, шла устоявшаяся жизнь достаточно среднего и однородного социального круга. А этот дом бросил вызов всему микрорайону. До определенного возраста людям невозможно объяснить, почему детям из этого дома можно ходить в красивый детский сад в пристройке с прекрасной игровой площадкой и бассейном, а остальным — нельзя. И невозможно ребенку объяснить, что в английскую школу берут только подготовленных детей, а не всех желающих. А что же делать тем, у кого родители не подумали, что среди тяжкой, черной работы, пьянства, коммунальных неурядиц, личной неустроенности необходимо тем не менее еще и развивать ребенка, учить его? Другие родители других детей развивают с пеленок. Они меньше работают? Больше зарабатывают? Не носятся по магазинам? Откуда у них время на детей? Они не пьют? Так из этих вопросов рождается ненависть к более высокой социальной ступени, я убеждена в этом. Спуститесь со своих министерских высот, товарищ капитан, и вы увидите такое, что захочется закрыть глаза и бежать куда подальше.
— Она права, — мрачно заметил участковый.
«Ведь и я начал путь с середины социальной лестницы, — вдруг подумал Сиволодский. — Что же, кто-то ненавидел меня за это? За то только, что я прочно стоял с рождения на средней ступени, до которой добрались мои отец и мать, инженер и мэнээс. Немецкая спецшкола, спортивная секция и не бокс, не футбол, а ватер-пол. Потом университет. Попал бы я туда, кабы не оказался мастером спорта? Потом сразу — Петровка. Получил бы я приглашение в МУР, если бы не закончил юрфак с отличием? Потом министерство. Взяли туда не за одни красивые глаза. И только мне одному известно, сколько приходится вкалывать. А инспектор и участковый про меня знают, что у меня на работе буфет, пропуск в спецполиклинику, путевки. И именно этим я в их глазах почему-то прежде всего отличаюсь от рядовых работников милиции».
Титова вдруг вскочила со скамейки:
— О, вон Ира Ломакина идет. Эта девушка знает все про всех. — Вера побежала навстречу странному существу, пол которого Сиволодский на глаз не взялся бы установить. Брюки, мужской свитер на квадратных плечах, походка вразвалочку, рост за сто восемьдесят, густая челка, короткая стрижка.
Титова смотрела на Иру Ломакину снизу вверх. Ира хмуро глядела на трех милиционеров.
— Ну, чего? — вдруг услышали они девичий голос.
— Ирочка, познакомься, это наш коллега, который занимается расследованием…
— Знаю.
— Капитан Сиволодский Михаил Игоревич. Михаил Игоревич, это Ира Ломакина, мастер спорта по гандболу, наша знаменитость. Ей уже шестнадцать лет. Очень серьезная девушка. Когда-то она у меня училась в начальных классах…
Сиволодский недоумевал, с какой стати Титова лебезит перед девчонкой. Впрочем, ей лучше знать свои кадры. А может, в первом классе эта громила была трогательным голубоглазым пупсом с белым бантом, и Титова по сей день млеет от воспоминаний?
— Чего, Наталь-Сергев, сказать-то? Городницкая брешет. Вот все говорят, конец привилегиям. Пускай этот дом расселяют тогда. И будет полный порядок. Никто никого не бил. Понятно? — Ира посмотрела на Сиволодского так, как взглянул бы, наверное, рассерженный докучливым вниманием снежный человек — по крайней мере Сиволодский почувствовал себя именно под таким не слишком доброжелательным взглядом.
— Дальше, — рубила девушка слова, — нечего на Зойку лить. Она в колонию не собирается. Ей надо школу кончать, специальность получать и от семьи отрываться. Она из Москвы так и так уедет, если вы ее не упечете ни за что. У них с Виталькой алиби — они были в клубе. Спросите Комарова Игорька, он там диск-жокей. Он скажет. Если что, я из него сама кишки выпущу. И не трогайте Зою. Она боится дома ночевать. Думает, заберете. Начиталась, наслушалась. — Ира Ломакина весьма выразительно фыркнула.
— Ирочка, ты сама была восьмого на дискотеке? — терпеливо выспрашивала Титова.
— Нет. У меня была вечерняя тренировка. А потом с ребятами ездила кой-куда. Трупешник видела. Только думала, проститутка пьяная валяется. Я и сама была хорошо под мухой.
— Ира, спортсменам нельзя, — наставительно, но ласково произнесла Наталья Сергеевна. Сиволодскому хотелось истерически расхохотаться. Он смотрел на участкового — тот оставался невозмутим.
— Я вас искала, — сказала Ира участковому, — а девятого увидела милицию, ну, думаю, все, лады, чего лезть, разберутся, раз приехали.
— Ира, кого вы еще видели в тот вечер? В переулке, во дворе?
— Ну, парней двух видела. Шибздики, один мне вот так будет, — она полосонула себя ниже уха, — я на них внимания не обратила бы, но один был весь в белом, я еще подумала, о, гомик идет…
— Во сколько это было?
— Я часов не ношу. Но домой я в одиннадцать пришла, точно. Если я в одиннадцать часов не приду, меня ж мамка побьет…
И Сиволодский представил себе эту «мамку»…
8
Николай Иванович Абашкин из ОБХСС, недавно получивший подполковничьи погоны, выкладывал перед Быковым финансовые документы «Эллады», как карты в пасьянсе.
— Мы проанализировали последнюю декларацию о доходах, — пояснял он — Проверили объемы производства и документацию. Очевидно, фактические доходы занижаются. И что любопытно — эта картина наблюдается во всех подразделениях кооператива, кроме «Афродиты».
— Коля, — перебил его Быков, — а почему там такие странные названия? «Афродита», «Гермес»…
Абашкин улыбнулся:
— Наверное, потому, что в этом кооперативе, как в Греции, все есть… Детская одежда — ателье «Амур», мужская — «Арес», обувная мастерская — «Гермес», и так далее. Само собой, дамская одежда — «Афродита», богиня красоты. И объединяет их, естественно, общая фирма «Эллада». Арбузов — мужчина с образованием и вкусом. — Он усмехнулся. — С не меньшей выдумкой он обтяпывает и прочие дела.
Быков кивнул:
— И, надо понимать, Ламко мешала жулью. Ее предусмотрительно убрали. Ну, а фининспектор, Татьяна Ивановна Никонова, она, что же, в сговоре? Ты с ней беседовал, Коля?
— Беседовал, — степенно ответил подполковник. — В принципе ее характеризуют как опытного человека, но… «Ах, я проглядела!» — вот, пожалуй, ее единственное внятное объяснение. Ссылается, конечно, на объективные обстоятельства. Дескать, для кооперативов нет единой статистической формы отчетности, каждый кооператив ведет бухучет на свой лад. Пока приноровишься к каждому, сколько, мол, воды, а я говорю — денег — утечет.
— Неразбериха на руку… — проворчал Быков — До чего же я не люблю убийствами заниматься! Хоздело, разбойное нападение, да что угодно — разобрался и вроде урон компенсировал. А тут… Как ни крутись, в итоге словно работал зря: убийцу найти можно, а погибшего человека не вернешь. Когда похороны? — обернулся он к Левченко.
— Завтра.
Абашкин вдумчиво глянул на коллег и заметил:
— Между прочим, последнее время убийства стали предтечей больших хозяйственных, экономических преступлений. Не обратили внимания? Ладно, ребята, — и он начал упаковывать документы в свой толстый истрепанный старомодный портфель, над которым подсмеивалось полминистерства, — с уголовными делами вы без меня… Меня дети ждут. И мама. Я у мамы один сын. Пора к ним. На чистых людей пару часиков полюбоваться — и на боковую. Ты знаешь, Слава, я совсем восстанавливаться перестал. Утром встаю, как и не вздремнул ни минутки. А в голове — мысли, мысли… И одна хуже другой.
— Все впереди, — мрачно поддакнул Сиволодский. — У нас впереди еще аренда, хозрасчет, совместные предприятия… Много нового с новыми и очень немалыми криминогенными возможностями.
— Типун тебе на язык, — махнула рукой Левченко. — Николай Иванович, не слушайте его, он молодой пессимист.
— Это уж как за дело взяться, — ответил Абашкин и ушел.
Быков вопросительно посмотрел на своих сотрудников.
— А фонарь не работает… и не работал, — сказал Сиволодский.
— Не говори загадками, я устал. И покороче.
Пока Сиволодский и Левченко рассказывали о событиях заканчивающегося рабочего дня, Быков что-то рисовал на лежащем перед ним чистом листе бумаги. Валя видела, как под быковским фломастером появляются фонарь, дом, человеческие фигуры. На доме Быков написал: «Аптека». Все ясно: ночь, улица…
— Так, значит, и сказала мастер спорта по гандболу — думала, пьяная проститутка валяется. В этом районе они не редкость? Что там рядом, откуда путаны берутся?
— Гостиница «Космос» недалеко, комплекс «Ярославской»…
— Поверим в искренность чемпионки мира по регби?
— По гандболу… — Хмыкнул Сиволодский, вспоминая Ломакину.
— Хорошо. — Лицо Быкова вдруг стало собранным, деловитым и холодным. — Версия Городницкой, конечно, чушь. Как я и думал. Но не проверь мы ее, не знали бы о двух парнях. Со слов Фроловой надо составить фоторобот человека в белом. Эта, олимпийская чемпионка, может быть, тоже что-то конкретней вспомнит.
— Я думаю, — отозвалась Левченко, — куда важнее обратить внимание на неоднократные высказывания Ламко о связи Арбузова с мафией. Я бы не связывала ее заявления только с неприязненными личными отношениями или с тем, что слово «мафия» стало притчей во языцех.
— Почему отношения Ламко и Арбузова стали неприязненными, Валя? Этот вопрос меня интересует больше, чем заключения Ламко насчет своего патрона. Я час допытывался у Гороховой, она только плечами пожимает и рассказывает историю взаимоотношений Ламко с бывшим мужем, который ей прохода не давал, чего-то хотел, чего-то просил, не то прощения, не то денег, и оттого Галина Алексеевна была вечно взвинчена и срывалась на всех подряд, а чаще всего на товарище Арбузове, человеке милейшем из милейших. Дайте почитать, что там вам сегодня свидетели показали…
Быков читал долго. Левченко успела и в самовар воду залить, самовар и вскипеть успел, чаек успел завариться, настояться…
— Ну вот, — почти весело вдруг сказал Быков, — живем не зря. За один день работы тьма вопросов, на которые отвечать и отвечать: почему Лену Фролову заставляли дать показания против Горохова? Почему именно против Горохова? Кому он на мозоль наступил? Почему Горохов и его тетка намекают на возможную причастность к преступлению бывшего мужа Ламко? Какие к этому есть основания? И такое соображение: уж не подбили ли Городницкую и Акимова дать ложные показания, как пробовали подбить Лену Фролову? Если да, то кто? Тот же парень в белом? И он ли убийца, если исходить из версии чемпионки мира и окрестностей? Необходимо тщательно проверить окружение Городницкой, Арбузова, Горохова, Фроловой, Акимова и бывшего мужа Ламко, Малышева. Вдруг где-то рядом с ними тоже возникнет «мальчик в белом»?
Левченко, разливая чай, мерно качала головой, не то понимающе, не то сокрушенно.
Сиволодский проговорил вкрадчиво:
— Американцы, когда приезжали, рассказывали: на видео снимают, магнитофон используют, и то и се, и компьютер, и банк информации…
— С компьютером и овчарка Мухтар следствие проведет, — буркнул Быков. — А вот голыми ручками и золотой головкой… Это мастером надо быть. Майор Левченко, разве наша группа снизила процент раскрываемости?
Валя покраснела:
— Процент раскрываемости не снижается, это уровень преступности растет. Ах, Вячеслав Иванович, рассуждения у вас… святых выноси.
— А я старый человек, с устоявшимися убеждениями, — мрачно проговорил Быков, но Левченко видела: глаза его смеются.
— У Шерлока Холмса, и у того техника была — трубка и скрипка.
— Я думаю, Валя, — нарочито серьезно ответил Быков, — после того, как поступило разрешение вести фотосъемку и телепередачи в палате общин британского парламента, нам тоже скоро позволят использовать в качестве источников доказательств видео- и фотоматериалы, звукозапись и что вы еще там мечтаете получить в ходе оперативно-розыскных мероприятий заместо собственной головы…
— Другое заботит, — вздохнула Левченко. — Ведь добрая половина свидетелей по делу Ламко просто-напросто врет, выдумывает… А в суде они вообще от всего откажутся. Почему? Потому что начитались, наслушались, какие мы плохие, как мы невинных людей упекаем, лишь бы дело поскорее закрыть. Не знаю уже, боятся ли нас… А вот тех, кто на свидетелей давит, кто им угрожает, — тех боятся.
— Мне Арбузов очень не понравился, — сказал Быков. — Говорит, скоро кооператив будет так же незаменим, как гастроном. А гастрономы, как и колхозы, исчезнут, их вытеснят арбузовы в конкурентной борьбе. Еще один борец… И Воздвиженский тоже мне не понравился. Мелет… — Быков засопел и начал пить чай.
— Не обращайте внимания, Вячеслав Иванович, — ответил ему Сиволодский — Я как-то выезжал на митинг в Лужники. Теперь все мелют… А там только Бурлюка и батьки Махно не хватало… А люди слушают безответственный треп и наивно верят лоскутной информации: тут кусок правды, там обрывок сенсации и рядом — откровенная ложь и подтасовка фактов. А люди слушают, внимают, многие из них, к сожалению, мало что знают, плохо понимают… Эйфория гласности, иначе не скажешь.
Быков внимательно, очень серьезно посмотрел на Сиволодского. Задумчиво улыбнулся. Повертел в руках опустевший стакан и, опустив глаза, проговорил тихо:
— А знаете, друзья мои, мы вдруг все стали похожи на монахов, убежавших из монастыря. Мы, наконец, избавились от обета бедности, то есть уравниловки, от обета политического целомудрия, от обета смирения с диктатом, произволом, развалом. Но стоим в растерянности и будто не знаем, как жить без этих обетов, без вероучения, что делать со своей свободой.
— У-у-у… — засмеялась Левченко. — Я выпадаю в осадок. Товарищ полковник ударился в философию. Что-то обязательно должно произойти.
9
С похорон Галины Алексеевны, где он присутствовал с гнетущим чувством принужденности, Вадим Федорович отправился на Кузнецкий мост.
Среди прочих бумаг из кабинета Арбузова Воздвиженский выкрал две доверенности на имя Горохова Г. Б. Доверенности эти позволяли Гришане получить по 3750 рублей, выписанных художникам Дома моделей Шапочникову и Коваленко. С какой это стати люди, живущие в Москве, передоверили свой гонорар? Нет возможности получить лично, можно указать расчетный счет в Сбербанке, нет такового — дать почтовый адрес, деньги переведут без всяких доверенностей!
Третий день Воздвиженский непрестанно раздумывал над взаимосвязью: убийство Ламко в воскресенье вечером — и утренний звонок Арбузова в праздничный понедельник. Откуда Арбузов так быстро узнал об убийстве? От участкового, с его слов. Воздвиженский в подобную разворотливость милиции не слишком верил.
Частное свое расследование Вадим Федорович начал только потому, что понимал: не установив вероятного убийцу, вообще немыслимо выстроить линию защиты или ложную версию, — ведь ложная версия, чтобы сработать, фактически должна быть полуправдой.
Когда Вадим Федорович попросил Арбузова показать ему все последние финансовые бумаги, Олег категорически отказал, заявив, что отчетность к делу отношения иметь не может. Это насторожило. И вообще Воздвиженскому стало казаться, что «барин» утратил интерес к его персоне, более того, уже сожалеет, что вгорячах тогда утром обратился к нему. Но Вадим Федорович на эту историю уже имел собственные виды… И пошел ва-банк. Не зря же Вадим Федорович в суете предварительного следствия и подготовки к похоронам исследовал шкафы и письменный стол Арбузова. Вот хотя бы эти интереснейшие доверенности. О чем они говорят? О том, что Гриша Горохов — наидовереннейшее лицо Арбузова. А кому поручают организацию убийства? То-то.
Над второй обнаруженной среди арбузовских бумаг шарадой Воздвиженскому пришлось побиться, даже поднять кое-какую литературу по налогообложению. И вот что обнаружилось: всякий раз, когда «Эллада» сдавала крупную партию товаров, происходило фактическое сокрытие доходов. Деньги эти растворялись, как сахар в горячей воде, как соль в супе. То есть расходились по своим. Воздвиженский удивился: как это райфининспектор Таня Никонова могла столь халатно относиться к проверкам? Началось это с марта. Что было в марте, старался припомнить Вадим Федорович. Будто ничего особенного. Пожар у Ламко был в феврале. Очень подозрительный пожар, конечно. Все эти факты виделись ему разрозненными, но он уже чувствовал: они должны выстроиться в схему. Нужно только хорошо поискать недостающие к схеме звенья.