Дочь Коростеля с кожей цвета слоновой кости перестает мурлыкать.
— Эта женщина больше не синяя, — говорит она. — Ее костяная пещера уже не пуста. Это хорошо.
— Почему она печальна, о Тоби? — спрашивает женщина с золотистой кожей. — Мы всегда бываем рады, когда наша костяная пещера заполняется.
Костяная пещера. Так они это называют. Название в своем роде красивое и даже точное, но сейчас оно наводит на мысли о пещере, полной обглоданных костей. Именно так сейчас чувствует себя Аманда: прижизненная смерть. Что может сделать Тоби, чтобы придать этой истории счастливый конец? Мало что. Убрать все ножи и веревки и устроить так, чтобы с Амандой все время кто-нибудь был.
— Тоби, — говорит Рен, — а ты не можешь…
— Ну пожалуйста, постарайся, — подхватывает Аманда.
— Нет, — говорит Тоби. — Я ничего не знаю об этих вещах.
Всем, что связано с гинекологией и акушерством, у вертоградарей занималась Марушка-повитуха. Сама Тоби ограничивалась лечением болезней и ран, но сейчас опарыши, пиявки и компрессы не помогут.
— Возможно, все не так плохо, — продолжает она. — Может быть, ребенок не от больболиста. Помнишь ту ночь у костра, в канун святой Юлианы, когда они на вас полез… когда у нас вышло межкультурное недоразумение? Может быть, это ребенок от Детей Коростеля.
— Замечательно, — говорит Рен. — Выбирай на вкус. Суперпреступник или генетически синтезированное чудовище. Кстати, она не единственная, с кем случилось культурное недоразумение или как ты там сказала. Почем я знаю, может, у меня тоже будет ребеночек от чудовища Франкенштейна. Я просто боюсь писать на палочку.
Тоби лихорадочно ищет слова — надо как-то приободрить и успокоить Аманду и Рен. «Гены — это еще не судьба»? «Наследственность против воспитания — нерешенный спор»? «Зло может обернуться добром»? «Существует такая вещь, как эпигенетическая адаптация»? «Может, больболист не от природы был преступником, а просто его плохо воспитали»? Или: «А вдруг Дети Коростеля гораздо более человечны, чем мы думаем?» Но все это звучит неубедительно даже для нее самой.
— О Тоби, не печалься, — говорит детский голос. Это Черная Борода; он прижимается к Тоби. Берет ее руку, поглаживает. — Орикс нам поможет, и ребенок выйдет из костяной пещеры, и Аманда будет рада. Все бывают рады, когда выходит новый ребенок.
Приплод
— Приподнимись, ты мне руку отлежала, — говорит Зеб. — Что-то не так?
— Я беспокоюсь за Аманду, — говорит Тоби. Это правда, но не вся правда. — По-видимому, она беременна. Не сказать, чтобы ее это безмерно радовало.
— Троекратное ура. Первый маленький отважный первопроходец родится в нашем дивном новом мире.
— Тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что тебе порой недостает чуткости?
— Никогда. Я весь — одно большое трепещущее сердце. Впрочем, ребеночек, скорее всего, от больболиста, если принять во внимание последовательность событий. Колоссальная жалость. Нам придется его утопить, как котенка.
— У нас нет шансов, — говорит Тоби. — Дочери Коростеля просто обожают младенцев. Они придут в ярость, если ты начнешь делать ему плохо и больно.
— Женщины — странные создания. Впрочем, я бы не отказался от такой мамочки — мягкой, заботливой и тому подобное.
— Ребенок может оказаться гибридом. Полукоростеленыш. Плод групповухи в день святой Юлианы. Но если это так, беременность может ее убить. У них совершенно другие темпы роста плода. И головы у младенцев при рождении больше, судя по детишкам, которых таскают с собой матери. Так что он может застрять. А я ни ухом, ни рылом в этих вещах и не смогу сделать ей кесарево сечение. Впрочем, проблемы могут начаться и раньше. Что, если у них окажется несовместимость по группе крови?
— А Белоклювый Дятел и все остальные что-нибудь знают? О генетике, крови и прочем?
— Я их еще не спрашивала.
— Ладно, запишем в список чрезвычайных ситуаций. Беременность, одна штука. Созовем совещание. Но если Беззумные Аддамы не знают — наверно, нам останется только ждать?
— Нам так и так остается только ждать. Мы не можем сделать ей аборт: никто из нас не умеет, и в любом случае это слишком рискованно. Есть еще травы, но если не знаешь дозировку, можно отравить человека насмерть. А больше делать нечего. Разве что на собрании кого-нибудь осенит. Но до того мне нужно будет посоветоваться.
— С кем? Среди наших высоколобых нет ни одного врача.
— Я скажу, только обещай не смеяться.
— Я прикусил язык и зашил рот железными скобами. Валяй, говори.
— Ну хорошо, только ты подумаешь, что я двинулась умом: с Пилар. Которая, как ты знаешь, умерла.
Пауза.
— И как же ты намерена это сделать?
— Ну, я подумала, что можно ее навестить. Ну, то место, где мы ее…
— Паломничество к месту упокоения? На гробницу святого?
— Что-то в этом роде. И провести усиленную медитацию. Там, где мы ее похоронили, в парке. Помнишь, как мы ее компостировали? Оделись как парковые работники, выкопали яму…
— Да, я помню то место. Ты была в зеленом комбинезоне, который я для тебя украл. Мы посадили поверх Пилар куст черной бузины.
— Да. Вот туда я и хочу пойти. Я знаю, что чокнулась — во всяком случае, так сказали бы обитатели Греховного Мира.
— Сперва ты беседовала с пчелами, а теперь хочешь говорить с покойниками? До такого даже вертоградари не доходили.
— Некоторые — доходили. Воспринимай это как метафору. Адам Первый сказал бы, что я хочу соприкоснуться со своей Внутренней Пилар. Он бы меня понял и поддержал.
Снова пауза.
— Но имей в виду, одной тебе идти нельзя.
— Я знаю.
Теперь ее очередь многозначительно молчать.
Вздох.
— Ладно, детка, для тебя — все что хочешь. Я вызываюсь добровольцем. Возьму еще Носорога и Шеклтона. Будем тебя прикрывать. Один пистолет-распылитель плюс твой карабин. Сколько времени тебе нужно?
— Я сделаю короткую усиленную медитацию. Чтобы не задерживать вас надолго.
— Ты собираешься услышать голоса? Я просто так, чтобы знать.
— Я не имею ни малейшего понятия, что услышу, — честно отвечает Тоби. — Скорее всего — ничего. Но все равно я должна это сделать.
— Вот за что я тебя люблю. Ты всегда готова на приключения.
Пауза, он переминается с ноги на ногу.
— Тебя еще что-то гложет?
— Нет, — врет Тоби. — Все в порядке.
— Увиливаешь от ответа? Ну что ж, меня это устраивает.
— Увиливание, — произносит Тоби. — Слово из десяти букв.
— Дай-ка попробую угадать. Ты считаешь, я должен тебе рассказать, что произошло во время вылазки в торговый центр. Между мной и этой, как ее там. Маленькой мисс Лисицей. Прыгнул ли я на нее. Или она на меня. В общем, имело ли место половое сношение.
Тоби задумывается. Что она предпочитает услышать — плохие новости, которые подтвердят ее опасения, или хорошие новости, которым она не поверит? Не превращается ли она в обвивающее жертву беспозвоночное с присосками на щупальцах?
— Расскажи лучше что-нибудь поинтереснее, — говорит она.
Он смеется:
— Хорошо сказано.
Вот так. Ничья. Его дело — знать, а ее дело — воздержаться от выяснения. Он обожает шифроваться. Она не видит его в темноте, но знает, что он улыбается.
Они выходят на следующее утро, на рассвете. На вершинах сухостойных деревьев, какие повыше, расселись грифы; они разворачивают черные крылья, чтобы просушить их от ночной росы, и ждут восходящих воздушных потоков, что поднимут их в небо и помогут парить, кружась по спирали. Вороны сплетничают — один грубо звучащий слог за другим. Просыпаются мелкие птички, щебечут, чирикают, разражаются трелями; розовые облачные волокна висят над горизонтом на востоке, подсвеченные снизу золотом. Иногда небо напоминает старинные картины с изображением рая; не хватает лишь ангелов, чтобы парили, расправив белые одежды, словно юбки светских дебютанток на старинном балу. Розовые пальчики босых ног изящно вытянуты, крылья — аэродинамический курьез. Но ангелов нет, вместо них — чайки.
Они идут по еще заметной тропе через местность, в которой еще можно узнать Парк Наследия. Усыпанные гравием дорожки, уводящие с главной тропы вбок, уже зарастают лианами, но столы для пикников и вмонтированные в цемент барбекюшницы еще видны. Если тут водятся призраки, то это призраки смеющихся детей.
Цилиндрические мусорные контейнеры все до единого опрокинуты, крышки сняты. Это не люди постарались. Кто-то другой тут развлекался. Но не еноты: мусорные контейнеры сконструированы специально для защиты от енотов. Земля на площадке для пикников изрытая и грязная: кто-то здесь топтался и валялся.
Асфальтированная главная дорога достаточно широка, чтобы проехал грузовик парковой службы — именно на таком Зеб и Тоби когда-то везли тело Пилар к месту компостирования. Через асфальт уже лезут сорняки. Они чудовищно сильные: пара лет — и стены высотного здания треснут, как ореховая скорлупа; еще десяток лет — и останется лишь кучка мусора. А потом ее поглотит земля. Все пожирает, и само становится пищей. Вертоградари считали это поводом для радости, но Тоби они так и не убедили.
Асфальтированная главная дорога достаточно широка, чтобы проехал грузовик парковой службы — именно на таком Зеб и Тоби когда-то везли тело Пилар к месту компостирования. Через асфальт уже лезут сорняки. Они чудовищно сильные: пара лет — и стены высотного здания треснут, как ореховая скорлупа; еще десяток лет — и останется лишь кучка мусора. А потом ее поглотит земля. Все пожирает, и само становится пищей. Вертоградари считали это поводом для радости, но Тоби они так и не убедили.
Впереди идет Носорог с пистолетом-распылителем. В арьергарде — Шеклтон. Зеб — в середине, рядом с Тоби, присматривает за ней. Он несет винтовку — так безопасней, поскольку Тоби уже выпила эликсир для краткосрочной усиленной медитации. К счастью, у нее еще остались грибы с когдатошних вертоградарских грибных плантаций — в коллекции сушеных грибов, которую она хранила много лет и забрала с собой из салона красоты «НоваТы».
— Эй, ты что тут делаешь? — произносит кто-то. Это голос Шеклтона — он доносится до Тоби словно по темному туннелю. Она поворачивается. Рядом стоит Черная Борода.
— Я желаю идти с Тоби, — говорит он.
— Бля, — восклицает Шеклтон. Черная Борода радостно улыбается:
— И с Бля тоже!
— Ничего, пусть он идет с нами, — говорит Тоби.
— Мы его так или иначе не остановим, — говорит Зеб. — Разве что треснуть дубинкой по голове. Хотя, конечно, я мог бы сказать, чтобы он убирался на хер.
— Пожалуйста, не надо, ты его совсем запутаешь, — просит Тоби.
— Куда ты идешь, о Тоби? — спрашивает Черная Борода.
Она берет его протянутую руку.
— Иду навестить друга. Но это невидимый друг.
Черная Борода ничего не спрашивает, только кивает.
Зеб смотрит вперед, потом направо и налево. Он мурлычет себе под нос песенку — эта привычка у него была с тех пор, как Тоби его помнит. Если Зеб мурлычет, это обычно означает, что ему не по себе.
Как нам все начать с нуля,
Коль сбежали с корабля,
Коль сбежали мы в поля,
Мы не знаем, бля!
— Но ведь Джимми-Снежнычеловек знает Бля! — возражает Черная Борода. — И Коростель тоже его знает!
Довольный собой, он взглядывает на Тоби и Зеба, ожидая от них подтверждения.
— Ты прав, приятель, — говорит Зеб. — Они-то знают, бля.
Тоби чувствует, как смесь для усиленной медитации накрывает ее в полную силу. Голова Зеба — силуэтом на фоне солнца — окружена нимбом; до Тоби доходит, что это посеченные концы волос, надо будет его подстричь, где бы взять ножницы — но одновременно с этим ей кажется, что у него из головы бьют ослепительные потоки энергии. Фосфоресцирующая бабочка, морфо-сплайс, порхает над тропой. Конечно, Тоби знает, что бабочка и впрямь люминесцентная, но сейчас она светится раскаленной синевой, как пламя газовой горелки. Черный Носорог высится хтоническим великаном. Стебли крапивы арками склоняются по краям дорожки, и жгучие волоски на листьях так напоены светом, что похожи на марлю. Кругом царит какофония звуков — гул, щелканье, постукивание, шепотом произнесенные слоги.
А вот и куст бузины, что они так давно посадили на могиле Пилар. Он сильно вырос. С него низвергается лавина белых цветов, наполняя воздух ароматом. Куст окружен вибрацией: пчелы, шмели, бабочки большие и маленькие.
— Оставайся тут, с Зебом, — говорит Тоби Черной Бороде. Она выпускает его руку, делает шаг вперед и опускается на колени перед бузиной.
Она фокусирует взгляд на белых гроздьях цветов и думает: «Пилар». Морщинистое старое лицо, загорелые руки, кроткая улыбка. Все когда-то было живым, осязаемым. И все ушло в землю.
«Я знаю, что ты здесь, в новом теле. Мне нужна твоя помощь».
Голоса нет, но есть пустое пространство. Ожидание.
«Аманда. Не умрет ли она? Не убьет ли ее этот ребенок? Что мне делать?»
Ничего. Тоби чувствует, что ее покинули. Но чего она ждала, в самом-то деле? Волшебства не бывает. Никаких ангелов нет. Это всегда были только детские фантазии.
Но она не может не попросить. «Пошли мне весть. Сигнал. Что бы ты сделала на моем месте?»
До нее доносится голос Зеба:
— Осторожно. Не двигайся. Медленно поверни голову и посмотри налево.
Тоби поворачивает голову. Совсем рядом — камнем добросишь — тропу переходит гигантская свинья. Это свиноматка с приплодом: за ней цепочкой идут пять поросят. Мать тихо похрюкивает, детеныши отвечают высоким визгом. Какие у них розовые, прозрачные уши, какие твердые копыта — словно кристалл, какие…
— Я тебя прикрываю, — говорит Зеб. Он медленно поднимает винтовку.
— Не стреляй, — говорит Тоби. Собственный голос доносится до нее словно издалека, рот кажется огромным, онемевшим. Ее сердце успокаивается.
Свиноматка останавливается, поворачивается боком: идеальная мишень. Она смотрит на Тоби одним глазом. Пять малышей собрались под сенью матери, у сосков, тоже расположенных в ряд, как пуговицы жилета. Углы рта у свиньи приподняты, словно в улыбке, но это у нее от природы. Блик света на зубе.
Черная Борода выступает вперед. Он золотится на солнце, зеленые глаза сияют, он протягивает руки перед собой.
— Назад! — командует Зеб.
— Погоди, — говорит Тоби. Какая непреодолимая сила. Пулей свиноматку не остановить, разряд из пистолета-распылителя на ней разве что ссадину оставит. Если она ринется в атаку, то раздавит их в лепешку, словно танк. Жизнь, жизнь, жизнь, жизнь, жизнь. Налитая соками до того, что сейчас лопнет. Вот в эгу самую минуту. Секунду. Миллисекунду. Тысячу лет. Эпоху.
Свиноматка не двигается. Она все так же стоит, подняв голову и навострив уши. Огромные, похожие на лилии-каллы. Вроде не собирается нападать. Поросята застыли, глазки у них — как темно-лиловые ягоды. Черная бузина.
Вот звук. Откуда он идет? Он — как ветер в ветвях, как крики летящих ястребов… нет, как песня ледяной птицы… нет… Черт, думает Тоби. Я совсем упоротая.
Это поет Черная Борода. Тонким мальчишеским голосом. Коростельским, не человеческим.
Еще миг — и свиноматка с поросятами исчезают. Черная Борода поворачивается к Тоби и улыбается.
— Видишь, она приходила, — говорит он. Что он имеет в виду?
— Черт, не видать нам жареных ребрышек, — это Шеклтон.
Вот так, думает Тоби. Пойди домой, прими душ и протрезвись. Ты просила видение — ты его получила.
Вектор
История рождения Коростеля
— Ты еще чуточку под кайфом, а? — спрашивает Зеб на подходе к деревьям, где когда-то висел гамак Джимми и где сейчас ждут Дети Коростеля. Сумерки; все кажется глубже, гуще, многослойнее, мотыльки фосфоресцируют ярче, ароматы вечерних цветов пьянят сильнее — это остаточное действие смеси для усиленной медитации. Рука Зеба в ее руке — словно грубый бархат; словно кошачий язык, теплый и мягкий, деликатный и шершавый. Иногда приходится ждать полдня, чтобы смесь выветрилась.
— Я не уверена, что «под кайфом» — подходящий термин для описания мистического опыта, близкого к религиозному, — отвечает Тоби.
— А, так вот что это было!
— Возможно. Черная Борода теперь рассказывает, что Пилар явилась нам в шкуре свиньи.
— Вот блин! А еще вегетарианка. Как ей это удалось?
— Он говорит, что Пилар просто надела шкуру свиньи, как ты надеваешь шкуру медведя. Только ей для этого не понадобилось убивать и есть свинью.
— Какая жалость.
— И еще Черная Борода утверждает, что она со мной говорила. Что он сам это слышал.
— И ты тоже так думаешь?
— Не совсем. Ты же знаешь, как рассуждали вертоградари. Я вступила в общение со своей внутренней Пилар, которая экстернализировалась в видимой форме, подключенной к волновым излучениям вселенной, благодаря использованным мной вспомогательным средствам, влияющим на биохимию мозга. Вселенной, в которой — при правильном истолковании фактов — совпадений как таковых не бывает. И то, что сенсорное впечатление может быть в некотором смысле «вызвано» принятой мной смесью психоактивных веществ, не обязательно значит, что это впечатление — иллюзия. Двери открываются ключами, но значит ли это, что вещей, которые мы видим за открывшейся дверью, не существует?
— Да, Адам Первый над тобой поработал как следует. Он мог гнать эту пургу часами.
— Я могу следовать цепочке его рассуждений, так что в каком-то смысле я согласна, что он надо мной поработал. Но когда дело доходит до «веры», я уже не так уверена. Хотя, как сказал бы тот же Адам Первый, что есть вера, как не добровольный отказ от неверия?
— Ага, ага. Я никогда не мог понять, верил ли он в то, что сам говорил. Настолько, чтобы положить руку в огонь за свои убеждения. Он был тот еще жук.
— Он говорил, что если поступаешь в соответствии с постулатами веры, это все равно, как если бы ты на самом деле верил.