Фенелла + преподобный = Адам.
Труди + неизвестный донор спермы = Зеб.
= нет общей ДНК.
Если это правда, действительно ли он хочет ее знать?
Люмирозы
Новая должность Зеба в «Здравайзере-Центральном» называлась «дезинфектор первого ранга». Ему выдали комбинезон мрачного зеленого цвета с логотипом «Здравайзера» и большой светящейся буквой «Д»; сеточку для волос, чтобы он не посыпал своей недостойной перхотью столы людей, которые не чета ему; и конусный респиратор на нос, в котором он выглядел как свинья из мультика. Он также получил доступ к бесконечному запасу перчаток и обуви — защитных, водоотталкивающих, непроницаемых для нанобиоформ; и самое главное — универсальный ключ от здания.
Правда, только от административного корпуса, а не от лабораторий. Те были в другом здании. Впрочем, никогда не знаешь заранее, что может накопать робингуд с ловкими пальцами, получивший набор паролей от подпольной криптической группы — в чужом неохраняемом компьютере, поздно ночью, когда добропорядочные граждане крепко спят в чужих постелях. (Моральные нормы в отношении супружеской верности в «Здравайзере» были несколько размыты.)
Когда-то должность Зеба именовалась бы «уборщик», а еще до этого — «уборщица». Но поскольку дело происходило в двадцать первом веке, его титулу добавили звучности — он должен был напоминать о борьбе с нанобиоформами. Предполагалось, что занять эту Должность Зеб мог только после тщательной проверки его благонадежности, ибо любая из враждебных корпораций, в том числе иностранных, с удовольствием внедрила бы своего хакера на какой-нибудь невинный пост в «Здравайзере» с приказом хватать все, что подвернется.
Еще предполагалось, что для занятия должности «дезинфектора» он прошел курс обучения, насыщенный информацией по последнему писку науки о том, где рыскают микробы и как сделать их жизнь невыносимой. Разумеется, никаких курсов Зеб не проходил; но перед тем, как он приступил к работе, Пилар выдала ему инструкции в сжатом виде.
Конечно, микробы обожали издревле привычные им места, такие, как сиденья унитазов, полы, раковины и дверные ручки. Но кроме этого, они любили тусоваться на кнопках лифтов, телефонных трубках и компьютерных клавиатурах. Все это следовало протирать антибактериальными салфетками и стерилизовать лучами смерти — в дополнение к мытью полов в коридорах и всякому такому. Кроме того, в обязанности Зеба входило пылесосить полы в кабинетах более важных начальников — на случай, если роботы-уборщики, которые работали днем, что-нибудь пропустили. Эти роботы вечно катались под ногами, возвращались к стенным розеткам подзарядиться, потом снова кидались в бой, постоянно бибикая, чтобы кто-нибудь о них не споткнулся. Ходить по офису было все равно что по пляжу, усыпанному гигантскими крабами. Когда Зеб был один на этаже, он запинывал их ногами в углы или переворачивал на спину — просто так, посмотреть, как скоро им удастся перевернуться обратно.
Кроме спецодежды, он получил еще новое имя: Горацио.
— Горацио? — повторяет Тоби.
— Не смешно. Кому-то пришло в голову, что именно так текс-мексиканская семья, проползшая под Стеной, может назвать своего отпрыска в надежде на его лучезарное будущее. Они решили, что я похож на текс-мексиканца, ну или на помесь с соответствующей ДНК. Что, кстати говоря, вскоре оказалось правдой.
— О, — догадывается Тоби. — Пилар сравнила ДНК.
— Точно. Хотя узнал я об этом не сразу. Нас с Пилар не должны были видеть вместе, потому что с чего бы она стала водить со мной знакомство? И вообще, чтобы встретиться, нам пришлось бы существенно нарушить свой распорядок — мы работали в разных сменах. Поэтому, когда я отдал ей мазок слизистой, мы договорились о коде.
Еще раньше, пока я ехал в пломбированном вагоне «Криогения», а Пилар готовила мою новую личность, дезинфектора, и вводила ее в систему, она уже знала, что я буду убирать женский туалет — через коридор от той лаборатории, где работала она. Я был в ночной смене — в ней работали только мужчины, чтобы избежать всякого лапанья и визга, которыми чреваты смешанные коллективы. Поэтому после наступления темноты весь этаж был мой. Я должен был следить за второй кабинкой слева.
— Пилар оставила записку под крышкой бачка?
— Нет, это было бы слишком очевидно. Бачки постоянно проверяли: только безнадежный дилетант положил бы туда что-нибудь важное. Нашим почтовым ящиком был квадратный железный кармашек на стене. Знаешь, какие бывают в женских туалетах, для этих, как их. Ну, которые нельзя спускать в унитаз. Но все равно это была не записка — слишком опасно.
— Значит, сигнал?
Интересно, какой, думает Тоби. Один — да, два — нет. Но два чего?
— Да. Что-то такое, что не бросалось бы в глаза, но и не было бы совсем обычным. Она решила использовать косточки.
— Какие еще косточки? — Тоби представляются мелкие белые косточки животного. Наконец она догадывается. — Вроде персиковых?
— Именно. Таких, которые могли остаться от съеденного в туалете обеда. Некоторые секретарши так поступали — уходили в сортир, чтобы пообедать в тишине и покое, сидя на толчке. Я порой находил в этих ящичках остатки сэндвичей: то шкурку от бекона, то кусок засохшей сырной пасты. В «Здравайзере» на сотрудников постоянно давили, и чем ниже по иерархии, тем давление было сильнее, поэтому они урывали минутку покоя как могли.
— А какие были косточки? — интересуется Тоби. — Какие означали «да» и какие «нет»?
Образ мышления Пилар ее всегда завораживал; Пилар ни за что не взяла бы первые попавшиеся фрукты.
— Персиковая косточка означала «нет» — я не родня преподобному. Финиковая — «да»: не повезло, преподобный — твой папочка, услышь и возрыдай, ибо в тебе по крайней мере половина — от психопата.
Персик кажется Тоби логичным: вертоградари ценили этот фрукт и допускали, что именно персик был тем самым плодом на Древе Жизни в раю. Впрочем, вертоградари ничего не имели и против фиников, да и против любых других фруктов, которые не поливались химикатами.
— Похоже, «Здравайзер» хорошо снабжали, — говорит Тоби. — По-моему, как раз тогда урожаи персиков и яблок сильно упали, когда начали вымирать пчелы. И слив, и разных цитрусовых тоже.
— У «Здравайзера» дела шли в гору. Они просто лопатой гребли деньги — и от витаминов, и от лекарств. Так что могли себе позволить импортные фрукты, опыленные кибернасекомыми. Свежие фрукты были одной из привилегий для работников «Здравайзера». Конечно, только для руководства.
— Так что ты нашел? — напоминает Тоби. — В смысле косточек.
— Персик. Аж две персиковые косточки. Чтобы лучше дошло.
— И что ты почувствовал? — спрашивает Тоби.
— Оттого, что Пилар расстаралась на дорогие фрукты? — он явно избегает разговора о чувствах.
— Оттого, что твой отец оказался тебе не отцом, — терпеливо говорит Тоби. — Что-то ты же должен был почувствовать.
— Ну да, ну да. Я подумал: «Так я и знал»! Я люблю оказываться правым, а кто не любит? И еще я стал меньше переживать из-за того, что я… Ну, знаешь. Превратил его в кисель.
— Ты переживал?! Да будь он даже твой родной отец, он был последней…
— Да, я знаю. Но все же. Родная кровь и все такое. Меня бы это грузило. Но был и негативный момент. Адам. Это уже не так радовало: вдруг, ни с того ни с сего, он оказался мне чужим человеком. То есть не кровным родственником.
— А ты ему сказал?
— Не-а. Для меня он был и оставался братом. Мы с ним срослись головами, как сиамские близнецы. Слишком многое пережили вместе.
— Детка, то, что сейчас будет, тебе не понравится, — предупреждает Зеб.
— Про Люцерну? — догадывается Тоби. Зеб не дурак. Он наверняка давно уже понял, как она относилась к Люцерне, его сожительнице у вертоградарей. Люцерне Противной, что избегала трудиться вместе со всеми на прополке, не любила женских швейных кружков, страдала от постоянных головных болей (удобный предлог), ныла и считала Зеба своей собственностью. Нерадивой мамаше девочки Рен. Люцерне Аппетитной, некогда обитательнице «Здравайзера» и жене высокопоставленного биогика. Люцерне, романтичной фантазерке, что сбежала с благородным разбойником Зебом, насмотревшись фильмов, в которых красавицы поступали именно так.
По словам Люцерны, Зеб был поражен любовным безумием — непреодолимым и неумолимым желанием обладать ею. У него едва глаза не выскочили от похоти, когда он увидел ее в розовом пеньюаре в «НоваТы», где в должности садовника сажал люмирозы. И они слились в страстном безумном объятии сразу же, там же, на влажной от ночной росы траве. Тоби много раз выслушивала эту историю от самой Люцерны, еще у вертоградарей, и с каждым разом проникалась все большим отвращением. Если она сейчас перегнется через перила и сплюнет, то, возможно, попадет на то самое место, где Зеб и Люцерна впервые катались по травке. Или рядом.
— Угу, — подтверждает Зеб. — Про Люцерну. Она появилась в моей жизни как раз в этот момент. Если хочешь, я ее пропущу.
— Нет, — говорит Тоби. — Я никогда не слышала твоей версии событий. Но Люцерна рассказывала мне про лепестки люмироз. Которые ты рассыпал по ее трепещущему телу и все такое.
Тоби старается, чтобы в голосе не звучала зависть, но это очень трудно. Вот по ее собственному трепещущему телу кто-нибудь когда-нибудь рассыпал лепестки? Или хоть думал об этом? Нет. У нее и характер для этого неподходящий. Она бы все испортила, завопив: «Что ты делаешь с этими дурацкими лепестками?» Или засмеялась бы, а это вообще конец всему. Сейчас лучше заткнуться и не комментировать, иначе Зеб ей ничего не расскажет.
— М-м-м… да, у меня от природы талант к рассыпанию лепестков, я же работал помощником мага. Это прекрасный отвод глаз. Но в том, что она рассказала, наверняка была большая доля правды.
Однако впервые Зеб и Люцерна увидели друг друга отнюдь не в «НоваТы». Это было в женском туалете, который Зеб предположительно убирал, точнее, который он в тот момент действительно убирал и в ходе уборки заглянул в железный ящик в поисках косточек, персиковых или же финиковых. Косточек там не оказалось — Пилар еще не успела сравнить ДНК Зеба с ДНК преподобного, так что Зеб как раз выходил из второй кабинки слева с пустыми руками. И кто же в этот момент вошел в туалет? Кто как не Люцерна!
— Посреди ночи? — уточняет Тоби.
— Именно. «Что она тут делает?» — спросил я себя. Либо она робингуд вроде меня, только хреновый, раз попалась в том месте, где ей не полагалось находиться. Либо у нее интрижка с каким-нибудь топ-менеджером, который дал ей ключ от здания, чтобы покувыркаться с ней на ковре в офисе, пока сам менеджер якобы работает допоздна, а она якобы потеет в спортзале. Хотя даже для этого время было уже позднее.
— Или то и другое, — добавляет Тоби. — Интрижка и робингудствование.
— Угу. Это удачное сочетание: каждое служит прикрытием для другого. «О нет, я не воровала информацию, я только бегала налево от мужа». «О нет, я тебе не изменяю, я просто воровала информацию». Но, конечно, имел место первый вариант. Ошибиться было трудно.
Увидев Зеба, выходящего из кабинки в защитных перчатках и респираторе, — он был похож на инопланетянина — Люцерна тихо вскрикнула. Зеб был уверен, что она вскрикивает отнюдь не впервые за эту ночь: она вся раскраснелась, запыхалась и слегка растрепалась. Или расстегнулась. Любитель красного словца сказал бы, что у нее одежда в живописном беспорядке. Излишне говорить, что в этот момент она была очень привлекательна.
О, конечно, излишне говорить, думает Тоби.
«Что вы делаете в дамском туалете?» — обвиняюще спросила Люцерна. Главное правило: если тебя поймали на горячем, обвиняй первая. Она сказала «дамский» туалет, а не «женский». Тоже очень характерный штришок.
— Штришок чего?
— Ее характера. У нее был комплекс богини — она желала стоять на пьедестале. Дамы располагаются на ступеньку выше женщин.
Зеб сдвинул респиратор на лоб и стал похож на носорога с отпиленным рогом. «Я дезинфектор первого ранга, — произнес он внушительно и напыщенно. При виде красивой женщины, которая только что трахалась с другим, мужчина как-то бывает склонен к помпезности: ведь это удар по его самолюбию. — А вы что вообще делаете в этом здании?»
Встречное обвинение — это полезно. Он заметил у нее на пальце кольцо. Ага, подумал он. Львица в неволе. Ей нужен отдых от рутины.
«Мне нужно было закончить одну важную работу, — соврала Люцерна, стараясь, чтобы голос звучал убедительно. — Мое присутствие здесь абсолютно легитимно. У меня есть ключ-пропуск».
Зеб мог бы обличить ее во вранье, но он проникся восхищением к женщине, которая смогла употребить слово «легитимный», находясь в таком шатком положении. Поэтому он не стал сдавать ее охранникам, что привело бы к проверке ее через мужа, неприятным последствиям для любовника и скорее всего — если подумать — к увольнению самого Зеба. И он решил не гнать волну. «А, понятно, извините», — пробормотал он с нужной долей смиренной угодливости.
«А теперь, если не возражаете, это дамский туалет, и мне хотелось бы тут уединиться, Горацио», — сказала она, словно облизав языком имя, которое прочитала у него на бейджике. И заглянула ему в глаза. Это была мольба: «Не выдавай меня», и одновременно — обещание: «Однажды я буду твоя». Конечно, она не собиралась это обещание выполнять.
Отлично разыграно, думал Зеб, удаляясь.
И поэтому, когда они с Люцерной встретились во второй раз — в первых лучах рассвета, она босая и едва прикрытая прозрачным розовым пеньюаром, он с фаллическим инструментом, лопатой, в одной руке и пылающим кустом люмироз в другой, на свежеудобренном газоне свежепостроенного салона «НоваТы» посреди Парка Наследия, — она его узнала. И вспомнила, что когда-то он носил имя Горацио, но теперь загадочным образом — если верить его бейджику садовника «НоваТы» — превратился в Аташа.
«Вы были в „Здравайзере“, — произнесла она. — Но вас зва…»
И конечно, он был вынужден ее поцеловать — страстно и жарко. Потому что она не могла одновременно целоваться и говорить.
— Естественно, — говорит Тоби. — Но кого ты изображал? Что такое «Аташ»?
— Иранское имя, — объясняет Зеб. — Иммигрант в третьем поколении. Почему бы нет? Их очень много понаехало в конце двадцатого века. Это было безопасно при условии, что я не нарвусь на другого иранца, который вздумает сравнить родословные, откуда родом моя семья и все такое. Хотя у меня была легенда, я выучил ее наизусть на всякий случай. Удачная — в ней хватало исчезновений и зверств, чтобы объяснить любые несостыковки места и времени.
— Итак, Люцерна видит Аташа и подозревает, что он на самом деле Горацио, — говорит Тоби. — Или наоборот.
Ей хочется как можно скорее проскочить эту болезненную для нее часть; при некотором везении ей больше не придется слушать про жаркий безудержный секс и рассыпание лепестков, о котором неустанно твердила Люцерна.
— Да. И это было очень плохо, поскольку из «Здравайзера» мне пришлось срочно валить. В одном компьютере была охранная система — и я ее заметил слишком поздно. Она засекла, что в компьютер кто-то забрался. Я залогинился, сразу увидел капкан и понял, что произошло. Они начнут проверять, кто был в здании, когда сработала тревога, и это сразу укажет на меня. Я тут же зашел в чат Беззумных Аддамов и запросил экстренную помощь, и криптики связались с Адамом. У него был контакт, который сумел устроить меня садовником в «НоваТы», хотя мы оба понимали, что это временный вариант и что меня скоро нужно будет оттуда убрать.
— Итак, она знает, и ты знаешь, что она знает, и она знает, что ты знаешь, что она знает, — подытоживает Тоби. — В тот момент, когда вы встретились на газоне.
— Совершенно верно. У меня было два возможных выхода: убийство и совращение. Я выбрал наиболее привлекательный вариант.
— Понятно, — говорит Тоби. — Я выбрала бы то же самое.
По его словам выходит, что им двигал голый расчет, но они оба знают, что это не единственный мотив. Прозрачный розовый пеньюар — сам по себе чрезвычайно веский довод.
В каком-то смысле Зебу не повезло с Люцерной. Хотя в другом смысле повезло, ведь никто не будет отрицать, что она…
— Эту часть можешь пропустить, — говорит Тоби.
— Хорошо, вот тебе сокращенная версия: она держала меня за яйца. В нескольких смыслах сразу. Но я не заложил ее тогда, после встречи в туалете, и она собиралась отвечать мне тем же при условии, что я буду к ней достаточно внимателен. Потом она на меня запала и никак не могла успокоиться: вынь да положь ей романтический побег с таинственным незнакомцем, который впервые явился — со свиным рылом — ее взору.
Мы направились в глубокий плебсвилль и по моему настоянию все время переселялись с места на место, что поначалу сходило за романтику. К счастью, никто — в смысле, никто из К.К.Б — не заинтересовался ее побегом, поскольку она не украла никакой ИС. Корпоративные жены иногда сбегали из охраняемых поселков, чисто от скуки. Это не было чем-то неслыханным. ККБ рассматривала подобные вещи как частное семейное дело — ну, насколько для нее любое дело могло быть семейным и частным. Поэтому ККБ почти не преследовала беглянок, особенно если муж не поднимал шума. А муж Люцерны, по-видимому, шуметь не стал.
Беда была в том, что Люцерна забрала с собой Рен. Милая, хорошенькая девочка, она мне нравилась. Но ей было слишком опасно жить в глубоком плебсвилле. Таких детей крали в секс-рабство — прямо днем, посреди улицы, даже если с ними были взрослые. Плебратва устраивала потасовку, брызгала секрет-бургеровским красным соусом, переворачивала тележку-гриль или солнцекар — иными словами, старый добрый отвод глаз — и когда родители вспоминали про ребенка, его уже рядом не было. Я не мог рисковать.