Нашу перебранку прервало появление дворецкого — как оказалось, барон Нерчиг весьма рад гостям, и просит проводить их, то есть нас, в беседку рядом с прудом. Прогулявшись по ухоженным тропинкам разбитого перед особняком небольшого парка, мы добрались до довольно уютного деревянного строения, рядом с которым толпа слуг уже развила бурную деятельность. Присмотревшись к размерам тушки, насаживаемой на вертел, я нервно сглотнул подступивший к горлу комок, а потом ехидно оглянулся в сторону оставшейся около ворот кареты: прикрывая диверсионную деятельность Кулича, нам с Беатой предстояло ощутить гостеприимство хозяина желудком и, к гадалке не ходи, печенью…
— Располагайтесь, баронесса… — услужливо кланяясь, возникший из ниоткуда дворецкий (или хрен их разберешь кто) взялся за спинку здоровенного, похожего на трон, деревянного кресла и слегка пододвинул его в нашу сторону.
Подобрав пышные юбки, Беата царственно опустилась на подушечку с вышивкой, защищающую седалища гостей отставного тысячника от соприкосновения с деревянной поверхностью кресла, и, откинувшись на спинку, посмотрела сквозь суетящуюся возле стола прислугу:
— Тут довольно мило… Правда, дорогой?
— Разрешите предложить вам Химасского? — серебряный поднос с парой золотых кубков возник перед баронессой, как по мановению волшебной палочки.
Хвостик царственно пригубила одного из самых дорогих вин этого мира, и, приподняв левую ручку, пошевелила унизанными кольцами пальчиками:
— Неплохо… А как оно тебе, милый?
…Барон Нерчиг оказался классическим служакой: сухой, подвижный старикашка с желчным, подозрительным характером, с трудом мирящийся с необходимостью соблюдать великосветские манеры и с постоянно срывающимся на командный тон голосом. С его появлением в беседке слуги стали двигаться резче, ходить чуть ли не строевым шагом, а с их лиц мгновенно пропали улыбки и вообще любые намеки на эмоции.
Супруга тысячника, явившаяся минут через двадцать после главы семьи, ему вполне соответствовала: здоровенная грудастая гренадерша, при одном взгляде на которую я сразу же вспомнил воительниц Шеоны, явно не первая (и не последняя) в этом доме, четко знала свое место и даже не пыталась изображать индивидуальность.
Впрочем, пикничок удался на славу — опыта общения с вояками мне было не занимать, и я быстро нашел с Эйзе общий язык: через какие-то часа полтора мы пьяно обсуждали какие-то «великие» битвы, ржали над тупыми штафирками, спорили о способах заточки клинков и в упор не замечали женщин.
Несмотря на свой возраст, барон ничуть не потерял остроты ума и способности к критическому мышлению: когда наша беседа плавно перешла на нынешнюю войну с Аниором, он довольно резко отозвался об умственных способностях нынешних военачальников Миниона Чумы, и разразился проклятиями в адрес своего соседа, сыгравшего не последнюю роль в этой авантюре. По мнению главы дома, подпускать таких скряг, как Мрайк, и к казне, и к королю было самой большой ошибкой Чумы:
— …Этот скот за медный грош готов продать родного сына. Конечно же, он спит и видит, как накладывает лапу на деньги из казны короля Коррина… И не понимает, что лапку-то ему оттяпают… По самые… — барон вдруг посмотрел на Беату, пожевал сухонькими губами и закончил более-менее благообразно — пятки…
— Неужели не понятно, что для того, чтобы завоевать Аниор, надо дождаться конца очередной его войны с Орденом? Трудно сказать, кто в ней победит, но тогда у нас хоть будет шанс напасть на победителя! Хотя у Ордена человеческих ресурсов столько, что я бы поостерегся даже тогда… А сейчас лезть на королевство Ольгерда — тупо! Ведь даже если Чума прыгнет выше своей короны и умудрится завоевать Аниор, то вряд ли император Маас порадуется тому, что золото Коррина уплыло в Спату. Я бы на его месте тут же повернул войска, и, не тратя время, двинулся бы на Спаттар: обескровленное войско, обе казны и немаленький кусок территории… Нет, Мрайк точно повредился рассудком! И Чума — вместе с ним… Знаете, барон, я уже прикупил небольшое поместье в жуткой дыре на востоке — как только тут запахнет жареным, я вместе с домочадцами отправлюсь в добровольную ссылку. Не хочу видеть, как горит город, в котором я прожил всю свою не такую уж и короткую жизнь…
…Жареным запахло после заката. И не сразу — сначала со стороны конюшни, примыкающей к забору, ограждающему поместье от любопытства соседей, раздались испуганные крики. Потом засуетилась обслуживающая нас челядь, а на лице возникшего перед бароном Нерчигом дворецкого появились слабые проблески чувств:
— Мой господин, разрешите доложить… Пожар… Конюшня… — рубленными фразами докладывал слегка напуганный мужчина, в прошлом без сомнения служивший под началом своего хозяина. — Двадцать человек пытаются потушить. Пламя сбить не удается…
Еще бы… Эоловский аналог напалма… — про себя прокомментировал я. — Без вариантов…
— Простите меня, господа, но мне нужно ненадолго отлучиться… — с трудом поднявшись на ноги и изобразив легкое подобие поклона, зашипел барон. — Чрезвычайное происшествие требует моего присутствия.
Многолетний опыт принятия тысячником горячительных напитков внушал уважение — буквально через пару шагов его походка обрела твердость, а легкие покачивания тельца практически исчезли.
— На дом огонь не перекинется — его стены начали поливать водой… — продолжил семенящий за хозяином дворецкий, и они скрылись в темноте…
…Куличом можно было гордиться — как мы и планировали, порывы ветра (и небольшая помощь термического заряда) перекинули пламя на вспомогательные постройки находящегося по соседству с особняком тысячника имения королевского казначея. И через час после начала торжества Геростратии в отдельно взятом квартале практически все население района столпилось перед ажурной оградой поместья главного вдохновителя Великой Войны, наблюдая за тем, как солдаты городской стражи в компании с перепуганными слугами Мрайка пытаются спасти роскошное трехэтажное здание от огня.
Как я и предполагал, сам Мрайк в имении не ночевал: с начала войны он прятался от нашего гнева в дебрях дворцового комплекса Миниона, наверняка выезжая в город крайне редко, только с огромной охраной и в закрытой от постороннего взгляда карете. Однако удара по самому больному месту — по его личному кошельку, — он не перенес. Еще до того, как заполыхала крыша вплотную примыкающей к дому пристройки, из-за поворота улицы Зеленого Холма вынеслась карета, запряженная четверкой взмыленных коней. А за ней — пара десятков всадников охраны: казначей спешил спасать свое честно наворованное имущество!
— Умничка ты у меня… — шепнула стоящая рядом Беата. — Определенно, не зря я тебя подобрала и обогрела. Или подогрела и обобрала?
Я аж поперхнулся — источники появления в словарном запасе моей супруги некоторых выражений являлись загадкой даже для меня.
— Может, все-таки просто завалим? Нафиг он нам нужен, а? — раз пятый с утра поинтересовалась Хвостик.
— Как нафиг? У меня к нему пара вопросов… И лучше бы ему ответить быстро и распространенно… — хмыкнул я, смещаясь так, чтобы оказаться как можно ближе к останавливающейся карете: до начала второй части Марлезонского балета оставалось не так много времени…
…Дверь кареты распахнулась еще до того, как она, двигаясь по инерции, чуть не задавила вздыбившихся коней, однако будущий герой и идейный вдохновитель второй Аниорской войны выбрался их экипажа далеко не сразу. Ждал, пока ему подадут руку, окружат охраной и растолкают собравшуюся перед домом толпу. В общем, мне пришлось ждать вместе с ним — нажимать кнопку пульта дистанционного подрыва спрятанного в кузнице Мрайка баллона с адской смесью Эола раньше, чем казначей окажется в створе ворот, было, как говорят в армии, чревато боком. Во-первых, увеличивался шанс гибели ни в чем не повинных людей, а во-вторых, терялся шокирующий эффект, на который я рассчитывал.
Рев взметнувшегося ввысь пламени вызвал такую панику среди сгрудившихся перед имением людей, что я на миг испугался за супругу: ломанувшиеся в панике подальше от нового пожара зеваки сбили с ног две трети солдат и десяток таких же, как и они, зрителей. И с дикими воплями рванули в разные стороны. Общего веселья добавила и четверка лошадей — забыв про все и вся, они сорвались с места, и, перевернув карету, поволокли ее за собой, сбивая с ног не успевших среагировать бедняг.
— Жесть… — выдохнула Беата, и, чиркнув выхваченным невесть откуда ножом по своей юбке, исчезла. Вернее, ушла в джуше…
Глава 45. Клод
Фраза ее Величества о том, что дикари с Желтого континента не умеют плавать, оказалась не более чем красивой легендой: сообразив, что одними раскачиваниями барк с мели не стащишь, кучка дикарей вспомнила про то, что они в море не одни. И добрых две трети вооруженных до зубов воинов из экипажа обреченного судна попрыгало в воду! Да, плавали они так себе — из полутора десятков ожесточенно работающих руками воинов всего двое действительно плыли, — но, судя по их нешуточному азарту, взять на абордаж ниангский корабль они собирались на полном серьезе. Однако, стоило команде «Осьминога» с арбалетами наперевес выстроиться вдоль правого борта, как энтузиазм атакующих приутих. Ненадолго: знакомые с действием болта на незащищенную тяжелым доспехом шкуру, они довольно шустро отплыли на безопасное расстояние и… остановились. А потом, используя примитивный язык жестов, начали насмехаться над мужеством солдат, не желающих сразиться грудь в грудь, как полагается настоящим воинам.
— Спускайтесь в воду… — жестикулировали они, — и мы вам покажем, что значит мужество…
Тем временем «Осьминога» медленно сносило в сторону — несмотря на то, что приказ Семы спустить паруса был выполнен практически мгновенно, набравшее ход судно упорно не хотело останавливаться.
— Отдать якоря!!! — в голосе Семы, с интересом наблюдающего за дикарями, и зачем-то стягивающего с себя куртку, зазвучала ужасно знакомая сумасшедшинка.
— Ремезов! Я надеюсь, ты не собираешься прыгать за борт? — взвыла Шеина. — Клод! Что ты молчишь?
— А почему бы и нет, ваше Величество? Пусть ополоснется! — усмехнулась баронесса. — Давно хотела посмотреть, что такое «подводный пловец» в родной стихии. А то по одним его рассказам толком ничего не поняла…
— Эх, мне бы хотя бы ИДА-71… - мечтательно посмотрев куда-то сквозь супругу, пробормотал Ремезов. — И ласты. Я бы тут зажег…
— А так слабо? — внутренне сжавшись от страха за мужа, поинтересовалась Клод.
— Ты сошла с ума? — занервничала Шеина. — Ты куда его гонишь? Это же дикари! Они людей жрут!
— Я тоже жру. Таких, как они. Пачками. На завтрак, обед и ужин. Солнышко, подержи-ка мои шмотки. А то ходят тут всякие, а потом трусы пропадают…
— Это он о ком? — нахмурилась королева. — У вас что-то украли?
— Бредит. Дурное влияние Щепкина… — захихикала баронесса. — Что у него можно украсть, кроме меня?
— Ум, честь и совесть… — оставшись в одних трусах, хмыкнул Ремезов. — Так, харе трепаться. Дай-ка мне нож… Все, милые девчушки, я пошел… Жалко, что нет компании — показали бы вам синхронное плавание… Ножки бы позадирали… Впрочем, вряд ли вам понравятся мои неэпилированные нижние конечности…
…Стоило Семе шагнуть за борт, как на «Осьминоге» настала мертвая тишина: практически вся команда, за исключением наблюдателей, оставленных у левого борта, пыталась проследить за стремительным силуэтом самого настоящего Демона из Ближнего круга короля Ольгерда. Однако темное пятно, сразу же после прыжка с корабля ушедшее куда-то в глубину, быстро пропало из виду.
Первые две минуты дикари спокойно бултыхались на месте, без особого беспокойства обмениваясь гортанными фразами на своем языке. Потом самые осторожные начали энергичнее работать ногами, стараясь как можно выше приподняться над водой, чтобы разглядеть невесть куда пропавшего противника. Еще через полминуты, посовещавшись, они вдруг успокоились, и с утроенной энергией принялись за старое. Причем жестикуляция отдельных элементов оскорблений была настолько образной и понятной, что у Клод заалели щеки.
— Куда он девался? — подумала было баронесса, и в этот момент самый дальний от «Осьминога» дикарь судорожно всплеснул руками и скрылся под водой.
Двое ближайших к нему соплеменников мгновенно среагировали на появление врага, и, заколотив по воде руками и ногами, в туче брызг рванули к месту, где только что бултыхался их товарищ. Доплыв до места, где на воде то и дело вспухали всплывающие пузырьки, первый их дикарей набрал в грудь воздуха, и, приподнявшись над поверхностью моря, попытался нырнуть. Однако его мускулистая задница и судорожно болтающиеся в воздухе ноги никак не желали погружаться. А потом его тело вдруг обмякло, перестало дергаться и закачалось так, что над волнами стало видно только небольшую часть спины…
— Два-ноль… — развеселилась баронесса. — Шеина! Ты видела, как он его зарезал?
— Нет… — не отрывая глаз от плывущих к месту схватки дикарей, буркнула королева. — Кстати, в присутствии подданных меня, вроде бы, не мешает называть на «вы»…
— Простите, ваше Величество… — сконфуженно склонила голову Клод. — Этого больше не повторится… Сама не понимаю, что на меня нашло…
— Еще одного уволок!!! — взвыл какой-то матрос, висящий на вантах прямо над головой баронессы. — А там, где сдохли первые два — кровь!!!
— Вот он, вот!!! — заорал марсовый. — Всплыл слева! Лицо во впадине между волн! Вдохнул! А теперь снова нырнул! Он дышит, когда его не видно!!!
Тем временем Сема продолжал развлекаться — сначала дико заорал отставший от основной массы стремящихся к «месту схватки» дикарей пловец. И почти сразу же замолк. Потом почти без плеска ушел под воду еще один, но уже с другой стороны образованного уроженцами Желтого континента неровной окружности. Девять оставшихся, почувствовав, что потеряли всякую инициативу, попытались сбиться в круг, но не успели — показавшийся над водой первый раз за бой Ремезов двумя взмахами ножа перерезал глотки паре оказавшихся к нему спиной людоедов.
— Еще семеро… — подпрыгивая от восторга, веселилась королева. — Ха! Шесть!! А они к нему даже не успевают!!!
— Ну-так… Подводный пловец, блин! — гордо выпятив грудь, возгордилась Клод. — Знаешь, какие они крутые?
— Он Демон… — вполголоса пробормотала капитан корабля, как всегда, старавшаяся быть как можно ближе к ее Величеству. — Самый настоящий. Морской… И он плыл на нашем корабле!!!
— Будешь смеяться, но покойный Император Ордена называл его именно так… — расхохоталась баронесса. — Прикинь!
…Единственный оставленный Семой в живых дикарь упорно не желал смириться со своим пленением. Пытаясь разорвать путы на щиколотках и запястьях, он плевался пеной, и на своем языке призывал на голову утопившего его Ремезова Творец знает какие кары.
— Слышь, ты, падла! Нет, чтобы сказать спасибо, что я тебя откачал? Рыб бы сейчас кормил, засранец… — возмущению «морского Демона» не было предела. — Ну, может, хватит уже быковать? Блин, ты меня достал!
— Сема! Слышь? Отвлекись! Там, с корабля, чего-то сильно руками машут…
— Спроси, че им надо… — присев около бешено вращающего глазами дикаря, буркнул Ремезов, и, сообразив, что сказал, рассмеялся. — Ладно, не задуряйся. Ща разберемся. Капитан Алида? Спустите, пожалуйста, шлюпку… Нет, ваших гребцов не надо — пойду со своими ребятами… Да, дорогая, — не дожидаясь, пока возмущенная Клод наберет в легкие воздуха, усмехнулся он. — Куда же я без тебя?
…Смотреть на трясущегося, словно в лихорадке, имперца было неприятно. Безрукий и безногий обрубок, с трудом связывающий слова, своим видом постоянно напоминал Клод о том, что на корабле, взятом «Осьминогом» на буксир, находятся самые настоящие людоеды! И между двумя сотнями злых, как Твари, головорезов, и экипажем ниангского корабля — только лишь кусок буксировочного троса. И шаткий договор, заключенный ее мужем с единственным оставшимся в живых вождем уроженцев Желтого континента. Однако найти в себе силы и уйти с палубы в каюту баронесса Золиа не могла. Ведь здесь оставался Сема, ожидающий возвращения Оскала Ночи, собирающегося начать погрузку соплеменников на свой корабль. Соплеменники вождя, столпившиеся на берегу острова Косого Отрога, с недоумением посматривали на «Осьминога», бросившего якорь в одном полете стрелы от берега.
Переводить будущую беседу должен был бывший десятник Черной сотни Байлар Ренк, человек, первым в истории заключивший союз с Ар'нейлами. И волею Судьбы оказавшийся в шкуре тех, на кого он собирался идти войной:
— …очнулся я от того, что мне в рот вливали какую-то маслянистую жидкость… — то и дело прерываясь на то, чтобы облизнуть потрескавшиеся губы, медленно рассказывал им монах. — Сначала я не понял, что у меня срезаны веки, и попытался зажмуриться — нож в руке Оскала Ночи был тот самый, для разделки человечины, и мне было страшно на него смотреть. Однако зажмуриться не удалось. Как я не пытался. А потом вождь, улыбаясь, наклонился надо мной, и… срезал с меня грудную мышцу! Его помощник, кажется, Луч Кровавого Рассвета, тут же прижег рану факелом, и я потерял сознание. Однако побыть в беспамятстве мне не дали. Больше ни разу. Жидкость, которую я выпил, слегка притупила боль, и я видел, как жарили и ели части моего тела! Когда корабль напоролся на мель, они как раз собирались вырезать мою печень! А потом сердце…
В отличие от Клод, ни Сема, ни присутствовавшая при разговоре королева Шеина особой жалости к десятнику не испытывали. Ремезов расспрашивал его походя, без каких-либо эмоций, а ее Величество привычно держала лицо. В принципе, пересказ истории заключения союза между Черной сотней и Ар'нейлами был довольно интересен, как и редкие, но горькие комментарии Байлара Ренка, но баронесса никак не могла отвлечься от мыслей о том, что этого, пусть и страшно виноватого перед ними мужчину утром ели заживо.
— Я так больше не могу… — закончив перевод очередной фразы людоеда, сорвался на истерику имперец. — Добейте меня, если вы люди! Добейте!!!
— Не надейся… — из глаз Ремезова на пленника взглянула такая тьма, что монах затрясся еще сильнее. — Ты испытываешь то, что уготовил МОИМ подругам и их семьям. О какой человечности можешь просить ты сам? Расслабься — ты испытал не все, что тебе уготовано судьбой. И хватит ныть — на палубу поднимается Оскал Ночи. Переводи слово в слово: