Вот эту, последнюю, картину он уж точно представил, очнувшись от своей короткой дремы. И беззвучно засмеялся. Но тут же задавил смех, потому что иглы колыхнулись и под ними заныло.
…Выйдя из поликлиники па воздух, Потехин сразу достал пачку «Мальборо» — курить страшно хотелось. И сразу же наскочил на него молодой человек в заграничных джинсах и рубашке с погончиками.
— Разрешите закурить!
Потехин не из тех был жмотов, которые в таких случаи отвечают: «Вон магазин рядом, пойди купи». Но и стравливать расплодившимся «стрелкам» полуторарублевые сигареты считал обидным. Для них он держал в другом кармане дешевую «Приму». Но этот молодой человек захватил его врасплох, с пачкой в руках, и Потехин сказал: «Пожалуйста».
— Беру две, — предупредил молодой человек.
— Чего же только две-то? — рассмеялся Потехин. — Ты уж бери сразу четыре. Молодой человек выгреб четыре.
«Вот нахал! — покачал головой Потехин. — Ну и нахал». Но подумал он так о молодом человеке без негодования, легко подумал. И о разграблении своем отчего-то не пожалел.
По улице, п разных направлениях, шагали люди. Спешили. Толкались. И не извинялись.
На углу продуктового магазина внушительная очередь окружала продавщицу в грязном белом халате и груду ящиков. Когда Потехин поравнялся с очередью, из нее выбрался счастливый мужик с двумя лещами в руках. Авоськи у мужика, видать, не было — он держал рыбин прямо за жабры.
— По два хвоста отпускают на человека. — сообщил мужик, встретившись взглядом с Потехиным.
Потехина эта информация не взволновала. Не потому, что он рыбы не любил или, допустим, уже объелся ею до тошноты. Просто но взволновала, и все. Он даже подумал: «Из-за двух хвостов такую мялку терпеть. Да пропади они».
По этой же причине он не стал садиться в автобус, который штурмовала не такая уж большая толпа, — решил пройтись пешочком. Он шел, ему было как-то необычно легко, покойно, игривость даже накатывала волнами, хотелось улыбнуться и подмигнуть прохожим. Но прохожим подмигивать он не отважился, а вот когда покренившийся набок автобус обогнал его, вдруг подмигнул стиснутым на задней площадке, за пыльным стеклом, пассажирам. И ручкой помахал.
Помахал — и удивился: «Что это со мной такое?.. Как щенок восторженный… Неужели подлечила чертова бабенка?.. Да ну! Чушь, ерунда. Да и не так же, наверное, сразу проявляется».
Но факт оставался фактом: на душе у Потехина было вполне лучезарно, ни бежать, ни толкаться, ни тем более хватать чего-нибудь ему не хотелось. «Погода, наверное, — решил он. — Солнышко вот… А вдруг все-таки иголочки! Забавно»…
Уже возле подъезда своего дома он вспомнил, что жена наказывала купить, во-первых, подсолнечного масла, вo-вторых, зеленого луку, и в-третьих — заглянуть в мебельный: может, там выбросили цветочные полочки, за которыми она давно охотится.
Потехин огорчился. Но сначала чуть-чуть. Сначала он так подумал: про масло и лук — «перебьемся до завтра», а про полочки — «деньги целее будут… полочки ей, видите ли… загорелось».
Но у дверей лифта настигла его другая, тревожная мысль: «Ну, хорошо… чудно. Допустим, подлечила. Только мне-то зачем это? Мне лично?»
Да, зачем это было Потехииу? Автомобиля он еще не имел, — только стоял на очереди, — не устилали его квартиру ковры, и стены не были оклеены импортными моющимися обоями. В туалете, вместо белого кафеля, лежал резиновый банный коврик поверх выщербленного цеметного пола, а самым дорогим украшением мадам Потехнной были клипсы за восемьдесят копеек.
«Потом бы, — думал он, взлетая на одиннадцатый этаж, — потом бы, после всего, можно и полечиться как следует, капитально. А сейчас-то… попробуй проживи телком таким, безрогим».
Впрочем, Потехин беспокоился напрасно. Он ехал домой, к вечно озабоченной супруге, ехал без покупок — и здоровым ему оставалось побыть совсем немного. Каких-нибудь две-три минуты.
Зовите следующего…
Молодой врач Витя Головченко начал прием больных. Он принимал в платной поликлинике по вторникам, четвергам и субботам, с двух часов дня и до восьми вечера.
Первым к нему вошел большой, толстый мужчина средних лет.
— Раздевайтесь, — сказал Витя.
— Как? — спросил мужчина.
— Как обычно — до пояса.
Мужчина разделся, зябко обхватил руками живот, поросший рыжим волосом, сел.
— На что жалуетесь? Мужчина сказал, на что жалуется.
— Та-ак… — Витя приступил к измерению давления.
Мужчина со страхом глядел, как Витя обматывает ему руку, словно предстояла немедленная ампутация. По Витя нажал «грушу» — всего-навсего. Мужчина украдкой выдохнул воздух и поднял робкий взгляд на доктора. — Я извиняюсь, — проговорил он вдруг.
— Ыы? — сказал Витя, не отрывая глаз от шкалы прибора.
— У вас брат на тарной базе не работает?
— Брат?.. Нет, не работает. У меня братьев не было — сестры.
— Удивительное дело! — Мужчина поерзал на стуле. — Удивительное!.. Грузчик там у нас один — ну, как две капли воды на вас похож… А может, родственник? Не интересовались?
— Вряд ли, — сказал Витя. — У меня в этом городе никого нет — что же интересоваться.
— Да-а, — покачал головой мужчина. — Совпадение, значит. Двойник, как говорится… Вот интересно, а? — Он философом, оказывается, был. — Живешь, допустим, здесь — ты. Да? А где-нибудь, к примеру в Ленинграде, точно такой же человек проживает: нос, волосы, глаза — все как у тебя. Не приходило в голову?
— Не приходило… Повернитесь спиной. Дышите.
— А мне приходит другой раз, — продолжал между вздохами мужчина. — А вдруг, думаю, его и звать так же? И фамилия такая? И отчество? Тогда где же ты, а где он? Как отличить?
— По ботинкам, — сказал Витя.
— А? — не понял мужчина.
— По ботинкам. Он другие ботинки носит. — Витя хлопнул его по спине. — Одевайтесь.
— Разве что по ботинкам! — рассмеялся мужчина и пошел за ширмочку одеваться.
Потом сестра впустила старушку — сухонькую, белоголовую, подслеповатую.
Со старушками Витя долго не церемонился. Дело тут было ясное: все равно помирать — годом раньше, годом позже. Выписал ей побольше рецептов, чтобы не обижалась (среди них обидчивые попадаются: худо, мол, лечишь), и отпустил с богом. Старушка пошла было, но у дверей остановилась.
— Сынок, а сынок. — сказала просительно.
— Слушаю, бабуся! — бодро откликнулся Витя.
— Или мне поблазнилось, или я совсем из ума выжила, старая дура… но вот гляжу: вроде это ты ко мне вчерась приходил — крант на кухне чинить.
— Да что вы, бабуся! Как это могло быть?
— Вот и я думаю: быть не может. А гляну снова — ты и ты. Вылитый. Только без кепочки… А не брательник твой? Тоже он и конопатенькнй. Теперь конопатых-то мало осталось…
— Нету у меня братьев, бабушка, — с грустинкой даже сказал Витя. — Один я.
— Ну, выходит, поблазнилось.
— Поблазнилось, бабуся, поблазнилось.
Третьим больным оказался тоже мужчина, но постарше первого. Строгий такой. Высокий. В очках.
— Давно закончили институт, доктор? — спросил он.
— В позапрошлом году, а что? — неохотно ответил Витя.
— М-гу… А братец, стало быть, в строительном учится? Близнецы? Что же он приотстал от вас? По болезни? Или второгодником сидел?
— Какой братец? — изумился Витя.
— То есть… простите. Разве это не ваш брат у нас на кожкомбинате работает? В студенческой бригаде? Они там новый цех строят. Настолько походите, что у меня даже сомнений не возникло.
— Нет у меня никакого брата! — с досадой сказал Витя. — Совсем нет. И не было. Понимаете?
Больной извинился и умолк. В отличие от первого не стал развивать никаких философий.
Витю же, наоборот, спустя малое время что-то забеспокоило.
— Они что, на практике там — студенты эти? — поинтересовался он.
— На практике, — кивнул больной. — Только, знаете, по-теперешнему. Сколотили плотницкую бригаду к работают.
— Калымят?
— Можно считать.
— Ну, и как?
— Что как?
— Как зарабатывают?
— Хорошо зарабатывают, — убежденно сказал больной. — Очень хорошо. Рублей по четыреста в месяц выходит на брата. Ну, правда, и вкалывают, черти! Без перекуров. Бригадир у них — этот… который на вас похож — дисциплину держит. Де-ержит!
Выпроводив этого больного. Витя распорядился других пока не пускать — устроил себе пятиминутный роздых.
Он чуть приоткрыл окно, закурил.
«Так… — подумал, — Двойник обнаружился. На кожкомбинате. Братец, хм. Второгодничек… Прав был пузатый-то. Вот тебе и «мало конопатых»… Да-а… Вообще-то, в студенческую бригаду устроиться можно. Берут ребята. Взяли же этого аспиранта, как его… имя такое… еще артист есть один… ага! Савелия же взяли… Но тогда где-то надо будет бросать — или на тарной, или в домоуправлении. Лучше на тарной — туда добираться далеко… Хх-а! Старушка эта… Думал уж, трешку вчерашнюю назад потребует… Ну, хорошо, брошу на тарной — и что? У студентов этих дисциплина — жмут, поди, от темна до темна. А как тогда приемы?.. Хорошо Леньке: нанялись с другом железнодорожный мост покрасить, молотнули его за полтора месяца — и по три тыщи в кармане. Пол-«Жнгуленка» есть!.. Даа, Леньке что — он педагог, у него отпуск два с половиной месяца. А тут!.. Нет, надо держаться за старые места. И нечего рыться. Вот чертова профессия, а? Уговаривал же Ленька в педагогический податься. Еще как уговаривал, дурака!..»
Витя выбросил за окно окурок, вернулся к столу и сердито сказал сестре:
— Зовите следующего!
В тихом омуте
Хороший у меня сосед. Скромный, тихий, ненавязчивый. Чтобы, к примеру, радио он включил на полную катушку, как некоторые, или принялся неоправданно кастрюлями грохотать — боже упаси! Да что радио. Другую мышь и то слышнее бывает. Иной раз даже беспокойство возьмет — не захворал ли он, бедняга, или того хуже? Ну, постучишь к нему под благовидным предлогом — ничего, жив-здоров.
Собственно, этим наши отношения и ограничивались. А тут как-то вышел случай другого порядка. Оказал мне сосед одну мелкую услугу. Покупал для себя молоко и на мою долю прихватил бутылочку. И я, желая чем-нибудь отблагодарить его, сказал:
— Заходите. Чайку попьем. Рассказик новый прочту вам.
— А можно? — засмущался сосед.
— Ну, конечно. Я же приглашаю.
— Ладно, — сказал он. — Заскочу. Вот только оформлюсь, — он провел рукой по короткой щетине. — Тут до нас музыкант жил — так никогда не приглашал. Скрытный был исключительно.
— Да?! — вежливо удивился я.
— Не приглашал, — повторил сосед. — Но я сквозь стенку слушал. Очень интересно.
Он пришел выбритый, при галстуке, в новом клетчатом пиджаке.
Рассказ прослушал чрезвычайно внимательно. Похвалил. Потом, снова закрасневшись, спросил:
— А можно замечание?
— Да боже мой! — развел руками я. — Хоть два. Мне же на пользу.
— Там у вас, в самом конце, где этого типа усатый гражданин бьет…
— Ну-ну?
— Надо бы посильнее. Побольше ему вложить.
— А что, — подумав, сказал я, — Пожалуй, вы правы. Таких учить надо.
— Надо, надо, — согласился он. — Кстати, он за ним с чем гонится? Ну-ка.
Я перелистал обратно несколько страниц.
— С отверткой.
— Вот видите, — сказал он. — А потом чего же только кулаком?
— Да-а, — почесал в затылке я. — Выходит, не стреляет отвертка?
— Не стреляет, — кивнул он.
— Ну, спасибо, — поблагодарил я. — Как это вы подметили?
— Вам спасибо, — сказал он. — Очень приятный вечер получился.
Сосед откланялся. Я сел к столу поработать. Прошло около часа — и кто-то позвонил у дверей. Я открыл.
— Извините, — сказал сосед. — Может, лучше взять молоток?
— Куда взять? — не понял я.
— Вместо отвертки, — объяснил он. — Молотком удобнее. И не по загривку ему, а прямо по голове. Вот так!
Он сжал кулак и показал, как надо бить по голове. Я обещал подумать.
— Еще раз извините, — сказал сосед.
В первом часу ночи он позвонил снова.
— Пардон, — сказал я, прижимая к груди одеяло. — Думал, вы уж не придете. Собрался на боковую.
— А я концерт слушал, — улыбнулся он. — По заявкам. Знаете что… Вы молоток еще не вставили?
— Не успел, — сказал я.
— И не вставляйте. Есть такие резиновые шланги, внутри пустые. Не встречали?
— Нет. А что?
— Ну, понимаете, полтора метра этой кишки, а в середину заливается свинец. Вжах! — он взмахнул рукой. — И ключица пополам!
— Ого! — поежился я. — Значит, вы думаете, надо его шлангом?
— Конечно! — сказал он. — Разочка четыре перепоясать. Чтобы помнил… Ну, спокойной ночи.
— Приятного сна.
Проснувшись утром, я умылся, позавтракал и вышел за дверь.
На лестничной площадке курил сосед. Увидев меня, он затушил сигарету и спросил:
— Как спали?
— Благодарю вас, — ответил я. — Неплохо.
— А я все думал, — сказал он. — Почти до утра. Вот что, по-моему… Надо ему ногу сломать.
— Не круто ли будет? — усомнился я.
— Нет! — убежденно мотнул головой он. — Именно ногу. В двух местах. Взять хороший ломик и перебить. Это делается так…
— Спасибо. — быстро сказал я. — Не надо показывать. Я воображу.
У подъезда мы расстались. Я сделал несколько шагов и вдруг резко обернулся. Показалось — кто-то гонится за мной с молотком.
Но нет. Он шел своей дорогой. Мирно помахивал портфелем. Тихий, незаметный человек. Старший бухгалтер швейторга.
Осколок
Утром в кабинет к заведующему собесом Убейволку заглянул старик Практикантов. Он обвел прицеливающимся взглядом стены, двухтумбовый, в чернильных пятнах стол, продавленные казенные кресла и, наконец, уставился на самою Убейволка.
— Сидишь, Тарас Митривич? — ласково спросил Практикантов. — Ну, сиди, сиди… А Кулипанова я уже снял. Слыхал, небось? Смотри, и твой черед настанет. Вот напишу жалобу — только ногами сбрякаешь.
И хотя Убейволк абсолютно точно знал, что Кулипанова из жилуправления не сняли, а перевели на другую работу по болезни, стало ему как-то нехорошо.
«Этот напишет, — тоскливо подумал он. — Ох, напишет! Начнутся разбирательство и проверка, пойдут комиссии, поедут представители… Эх-ма!»
— Зачем же писать-то на меня, Иван Спиридонович? — таким бодрым голосом, что даже самому он показался противным, спросил Убейволк.
— Ну, мало ли, — задумчиво сказал Практикантов. — Тоже, поди, и ты жулик, если поглубже колупнуть.
— Да для чего же колупать? — заволновался Убейволк.
— Для чего, — повторил Практикантов и вроде бы даже с обидой моргнул зеленым глазом. — Ишь ты! Для чего… На должности ты как-никак. Вот и выходит, надо колупнуть.
И, стуча палкой, он зашагал дальше по коридору. А Убейволк долго еще сидел, уткнувшись пустым взглядом в бумаги.
До редакции старик Практикантов добрался в полдень. Был обеденный перерыв, и в пустом коридоре ему встретился только один человек — репортер Володя Ключиков.
— Жив, Иван Спиридоновнч?! — крикнул Володя и, просалютовав, хотел было проскочить мимо, но Практикантов успел загородить ему дорогу.
— Замордовали, сукины дети! — доверительно сказал он. — До министров жалобы не допускают, в приемных под сукно кладут. Но я своего добьюсь! Ты мне помоги, сынок. Мы с тобой всю эту шайку накроем.
— Какую шайку? — насторожился Володя.
— Милай! — с чувством сказал Практикантов. — Ты кругом-то оглянись! Убейволка такого знаешь? Вор! Пробу ставить негде. Дружка его, Кулипанова, я недавно прищемил. Большая фигура! Из ОБХСС, — тут он перешел на шепот, — нз ОБХСС двое парней за это дело по звездочке отхватили. Соображаешь?
Володя Ключиков нетерпеливо подрыгивал ногой и, вполуха слушая Практикантова, думал: «Вот дрянь старик! К прокурору бы его за такую брехню, щербатого черта!»
Однако вслух, улучив момент, Володя сказал:
— Ты, Иван Спиридонович, не совсем по адресу ко мне. Во-о-он, последняя дверь направо. Отдел фельетонов. Туда и крой.
И, отсалютовав еще раз, Володя галопом побежал в столовую.
Поздно вечером Практикантов дремал в удобном кресле у председателя райисполкома товарища Тихомирова. В исполкоме было тихо. Только секретарша Шура стучала в приемной на машинке, перепечатывала вчерашние решения. Да сам председатель шелестел какими-то бумагами.
Время от времени, когда Шурочка особенно громко двигала каретку, Практикантов просыпался и бормотал:
— Редактора колупнуть первым делом. Потом этого… молодой такой, бойкий… Скоро ты, Петро Васильевич?
— Один момент, Иван Спиридонович! — встряхивался Тихомиров. — Еще пару заявлений добью — и займемся.
— Бюрократ ты, — говорил, сладко зевая, Практикантов. — Первостатейный. Держишь человека, а у меня, учти, осколок в голове сидит. Еще с той германской. Ссажу я тебя с этого места, попомни.
Когда Практикантов совсем заснул, председатель неслышно встал, собрал бумаги, запер их в стол и, ступая на носках, прошмыгнул в приемную.
— Шура, — сказал он. — Разбудишь потом этого… Скажешь, председателя, мол, в область вызвали. Срочно. Уехал, дескать, он — тревожить вас не стал. Обратно не скоро будет.
Практикантов похрапывал в председательском кабинете. Он выводил носом замысловатые рулады, очень похожие на слова: колллуп-нуть, арр-ррестовать.
Кавказский пленник
Уникальный случай произошел на территории нашего домоуправления. Подсудный случай, если разобраться. У нас одного замуровали.
Не думаю, чтобы специально — по злобе или, допустим, на спор. По крайней мере, Венька Копылов, замешанный в этом деле, говорит, что все нечаянно произошло. С другой стороны, конечно, черт его знает и Веньку — у него тоже правды, как у змеи ног, не найдешь. Могли, в общем-то, и но злобе. Потому что на этого человека, на дядю Сеню Ишутина, впоследствии замурованного, кое-кто зуб имел. Вернее, зуб не зуб, а его многие недолюбливали. Не настолько, правда, чтобы замуровать, но все же.
А случилось все так. В субботу утром трубу какую-то прорвало в подвале. Пришлось бежать за ремонтниками. Дядя Сеня же, между прочим, и бегал. Он у нас вроде как освобожденный член. Жена его дворником числится, а дядя Сеня при ней состоит: пенсионер он, что ли, по инвалидности — этого толком никто не знает. Короче, нигде не работает. Но активный.