Итальянец снова посмотрел на меня, и я показал ему, что нужно опять кивнуть.
– Понял! – сказал Сережа. – Видишь, как с нами трудно. А ты говоришь: Толстой!
В этот момент из-за дома выбежала Марина. Увидев ее, он вскочил и закричал страшным голосом:
– Уберите ее! Уберите! Я не хочу ее видеть! Уберите ее!
Он снова крутанул барабан и приставил револьвер к голове.
– Уберите ее, пожалуйста!
Я видел как закрылись его глаза, и палец начал свое движение. У меня еще оставалось, может быть, полсекунды.
Вскочив на ноги, я успел схватить его за рукав и в это мгновение раздался наконец выстрел.
Последнее, что я увидел, были его изумленные глаза, бросившийся к нам ПП и ныряющий под стол Бонкомпаньи. Потом я почувствовал сильную боль. На этом все кончилось.
ОСЕНЬ: МИХАИЛ
После возвращения из Италии ПП предложил мне переехать жить к ним. Он сказал, что очень признателен и ему бы хотелось, чтобы я чувствовал себя полноправным членом семьи. Я ответил, что и так чувствую себя нормально, и тогда он просто дал мне пять штук.
Деньги оказались кстати, потому что как раз начался этот дурацкий кризис. Две тысячи долларов я отвез матери, а когда вернулся в Москву, те три штуки, которые у меня оставались, можно было продать уже просто по баснословной цене. Поползли слухи, что в Москве скоро начнется голод. О таких вещах я читал только в детстве в книжках про войну, поэтому меня это сильно не задело.
У меня по-прежнему оставался «мой» LandRover, и я каждый день как на дежурство приезжал к ним домой. Сережа больше не выключал при моем появлении компьютер. Он пожимал мне руку, а потом мы молча сидели в его комнате, занимаясь каждый своим делом. Вернее, он занимался своим делом, а я смотрел ему через плечо.
Мне нравилось так сидеть. Я мало что понимал во всем этом Интернете, особенно когда он заходил на англоязычные сервера, но тишина в его комнате, мягкое кресло и приглушенное жужжание компьютера убаюкивали меня как в детстве. Я закрывал глаза и видел себя маленьким мальчиком на диване, когда за окном темнеет, и густыми хлопьями идет снег. У меня температура, поэтому в школу я завтра уже не пойду. Мама укрыла меня одеялом, включила телевизор и села в наше старое кресло с клубком ниток и тонкими спицами в руках. Я могу дотронуться до нее, и тогда она поворачивает голову и улыбается мне в ответ. «Осторожно, – говорит она. – Я считаю петли. Подожди немного. Сейчас принесу тебе что-нибудь». Она встает и идет на кухню, а я прячу голову под одеялом и улыбаюсь в темноте. Мама вяжет мне свитер.
Иногда он начинал объяснять мне, что там было к чему у него в Интернете, но я плохо слушал, и в конце концов он отворачивался, оставляя меня в покое.
О Марине мы больше не говорили. Это имя было теперь под запретом. Не знаю, что у них там произошло, пока я валялся в этой частной клинике, но когда меня выписали, ее уже не было в Италии. Однажды я заикнулся насчет нее в присутствии ПП. Он ничего не ответил, но так нахмурился, что мне пришлось сделать вид будто бы я оговорился. «Нельзя так нельзя», – сказал я себе. Тем более, что для меня так выходило даже удобней.
В общем, все шло вполне гладко, пока однажды она вдруг не позвонила.
– Привет, – тихо сказала она, и я сразу узнал ее голос. – Как дела?
– Нормально. А у тебя как?
– У меня все хорошо.
– А-а, – сказал я, и мы помолчали.
– Ты не мог бы мне помочь?
– Я не знаю. А что нужно сделать?
– Я хочу переехать на дачу.
– Да?
– Мне нужна машина, чтобы перевезти вещи.
– Это не моя машина.
– Я знаю. Но ты можешь ничего им не говорить.
– Мне это не очень нравится.
– Что?
– Не говорить.
– Почему?
– В прошлый раз все это плохо закончилось.
– Господи, мне нужно только вещи перевезти.
– Это не Господи, а всего лишь я.
– По-прежнему любишь шутить?
– А что еще остается?
Она помолчала.
– Ты поможешь мне или нет?
– Я не знаю еще.
– А когда будешь знать?
– Может быть, попозже.
– Хорошо, я перезвоню тебе вечером.
– Не надо. Я тебе сам позвоню.
Когда она положила трубку, я подумал, что голос у нее был очень усталый. В институте, наверное, много задают.
Вернувшись вечером от Сережи, я позвонил ей и сказал, что согласен.
* * *Если бы меня спросили, почему я согласился, я бы, наверное, ответил, что сам не знал почему. Все эти проблемы в Италии, все эти косяки в конечном итоге вышли боком не кому-нибудь, а одному только мне. Сережина пуля разбила левую ключицу, и мне до сих пор стоило большого труда делать некоторые движения. Временами было больно до слез. И, главное, я прекрасно знал, кто был тому причиной. Это, если даже не принимать близко к сердцу тот случай с платьем за пять штук.
И все же я согласился.
Я сам не знал почему.
Правда, на эту тему зародилось у меня одно подозрение. Дело в том, что пока я валялся в итальянской больнице, сердобольный Дима притащил мне целую кучу разных книг. «Не хочу, чтобы вы здесь умерли от скуки. Вы и так уже за всех нас достаточно пострадали». Мне все хотелось его спросить, как у него теперь отношения с Сережей, но я промолчал. Нельзя мучить людей сверх того, что они заслужили. Даже, если они тебе очень не нравятся. Надо сказать, у него был изысканный вкус. Все книжки были из школьной программы. Сначала я по привычке использовал их как снотворное, но потом, когда уже совсем не мог спать, начал, от нечего делать, их перелистывать. Благо одна рука у меня была свободна от гипса. Я лежал на спине, задрав левую руку в пионерском салюте, а правой мусолил страницы Диминых книг, время от времени постанывая от боли.
И вот где-то в одной из этих книжек, кажется, у Толстого, был один мужичок, о котором я теперь вспомнил. Не то, чтобы там была такая же ситуация как у меня, но он тоже согласился на встречу, сам не врубившись почему. Вернее, это он так говорил. Объяснил самому себе собственную неожиданную сговорчивость. А на самом-то деле, все он врубился. Он просто хотел ее увидеть, поэтому и сказал «да». Так что, если трактовать по Толстому, у меня теперь тоже выходило что-то в этом же роде. Значит и я хотел увидеть Марину. Короче, фиг их знает, всех этих классиков. Я совсем запутался и решил, что завтра посмотрим. Утро вечера мудренее, в конце концов.
* * *На даче было хорошо. До этого недели две без конца моросило, а тут неожиданно выглянуло солнце. Сквозь пушистые верхушки сосен островками проглядывало синее небо. Для конца октября оно было, пожалуй, даже чересчур синим. Редкие среди зеленых елей березы светились красным и желтым словно картины Ван Гога. Больше всего на свете я люблю осень. Когда наступает осень, мне хочется послать всех подальше и сидеть на траве с желтым березовым листочком в зубах. Осенью, мне кажется, я становлюсь самим собой. Правда, это все ненадолго.
Марина стала совсем другая. Она заметно осунулась и похудела. Глаза на бледном лице казались теперь значительно больше. Кожа стала почти прозрачная. Вокруг глаз наметились темные круги. В ее движениях появилась скрытая осторожность и даже как будто робость. Вначале меня это удивило, но я тут же решил, что это не мои проблемы. Может, она заболела или еще что-нибудь.
Несмотря на то, что высокий бревенчатый дом спрятался в густой роще, я смог подъехать прямо к крыльцу. Маленький Мишка тут же выскочил из машины и с криком убежал куда-то назад.
– Ворота хочет закрыть, – сказала Марина.
– Понятно, – ответил я.
– Чувствуешь, какой запах? Листья уже начали опадать.
Я открыл дверцу и с наслаждением втянул в себя воздух.
– Нравится? – сказала она.
В следующие полчаса мы не обменялись ни словом. Я молча таскал вещи, стараясь не потревожить левой руки. Марина чем-то занялась на кухне. Мишка сначала играл большим оранжевым мячом, а потом стал собирать опавшие листья.
– Слушай, – обеспокоено сказала она, вдруг появляясь на крыльце. – Я совсем забыла про твою рану. Тебе же нельзя, наверное, тяжелое поднимать?
– Ничего. Я уже закончил.
Она долго смотрела на меня, вытирая руки о фартук. Потом заправила за ухо упавшую на глаза прядь.
– Я чуть не умерла тогда от страха.
– Могу себе представить, – сказал я.
– Все сначала подумали, что он тебя убил.
– Я сам так подумал.
– У тебя на футболке было такое большое пятно.
– Теперь все в порядке. Я купил себе новую.
– Все вдруг начали кричать, и никто не подходил к тебе. А ты лежал в луже крови, и Сережа смотрел на тебя страшными глазами.
– Ужасная картина. А что в это время делал ПП?
– Ты злишься на меня?
– Не то слово, – улыбнулся я.
Она снова заправила непослушную прядь и отвела глаза в сторону. Я видел только ее профиль, но вдруг понял, что она старается скрыть от меня слезы.
– Прости меня, – тихо сказала она. – Я этого не хотела.
– Прости меня, – тихо сказала она. – Я этого не хотела.
– Все в порядке, – ответил я. – Мне самому надо было сидеть на месте.
– Прости меня.
В этот момент к ней подбежал маленький Мишка и дернул ее за фартук.
– Дай спички.
– Зачем? – сказала она, стараясь не глядеть в мою сторону.
– Дай! Я буду дворник. Дворники жгут листья.
– Пойдем, – сказал я. – У меня есть зажигалка.
– Только я сам подожгу!
Через десять минут весь участок заволокло горьким дымом. Мишка собрал большую кучу опавших листьев, но все они были очень сырые, и костер никак не хотел разгораться.
– Подожди, я сейчас немного бензина принесу, – сказал я, вытирая слезы.
Он остался сидеть на корточках у дымящейся кучи, ковыряясь в ней веточкой, кашляя и время от времени подбрасывая в нее шишки.
– А где Илья Семенович? – спросил я у Марины, которая снова выглянула на крыльцо. – Чего он с нами-то не поехал?
– Он умер, – сказала она.
– Как умер?
Она сообщила об этом настолько спокойно, что я вначале просто ей не поверил.
– Обыкновенно. Шел по улице, упал и умер. А ты думал – я просто так решила зимой на даче жить? Для собственного удовольствия?
– Почему умер?
Ее спокойствие казалось мне сверхъестественным.
– У него было плохое сердце. Очень плохое. Но он не доверял врачам.
– Что, совсем не лечился?
– Он говорил, что они специально прописывают ему всякую дрянь, чтобы вытянуть из него побольше денег. Один раз даже кинул в своего терапевта поднос для шприцев.
– Почему?
– Тот предложил ему какие-то импортные пищевые добавки.
– За деньги?
– Конечно. Иначе он бы не кинул в него этой железякой.
– Где бензин? – толкнул меня в бок маленький Мишка.
– Блин! – скривился я от боли.
– Осторожней! – закричала Марина. – Отойди от него!
– Ничего, все нормально, – прошипел я. – Просто немного неожиданно.
– Он обещал бензин.
– Прости, малыш, я совсем забыл. Сейчас мы с тобой нальем. Держи вот этот шланг. Нет, не так. Держи за другой конец. Вот, молодчина. Ну, теперь беги, вылей все это прямо на кучу.
– А она загорится? – он поднял ко мне смешное перепачканное лицо.
– Куда она денется.
– Миша, иди сюда, – сказала Марина. – Надо лицо помыть.
– Сама иди!
– Эй, подожди-ка, – сказал я. – Дай мне. Я лучше сам вылью.
– Я помою лицо, – с готовностью закивал он.
– Да нет, знаешь, не в этом дело.
– А в чем? – он настороженно нахмурился.
– Это опасно. Ты можешь обжечься. Любишь ходить к врачам?
– Нет. От них папа умер.
Я посмотрел на Марину. Она вздохнула и покачала головой.
– Короче, давай сюда. Ты все равно волшебный огонь не умеешь делать.
– Волшебный огонь? – в глазах у него засветился интерес. – А как это?
– Очень просто. Хочешь, покажу?
Он с готовностью протянул мне банку.
– Так ты решила всю зиму на даче жить? – спросил я Марину через пять минут, поднимаясь на веранду.
Она посмотрела туда, где вокруг высокого пламени прыгал Мишка.
– Он не обожжется?
– Вроде не должен.
– Я не знаю, – вздохнула она. – А что еще остается? Денег почти нет. Когда он умер, пришли какие-то люди и забрали практически все. Они сказали, что он им очень много был должен.
– У него же какой-то бизнес на рынке возле «Будапешта»?
– После похорон я зашла туда.
Она замолчала.
– Ну и что?
– Там были чужие люди.
– Надо было забрать хоть товар. Он же чем-то торговал. Должно ведь было что-то остаться.
– Они сказали, чтобы я уходила. Сказали, что заберут Мишку, если я появлюсь еще хоть раз.
– Такие крутые?
– Не знаю. Сказали, что заберут. Я испугалась.
– А раньше ты их видела когда-нибудь?
Она нахмурила лоб.
– Один из них, такой невысокий, однажды заходил к нам домой. Деньги приносил, или еще что-то…
– Помнишь, как его зовут?
– Нет. Я запомнила его только из-за татуировки. У него вот здесь на правой руке выколот спортивный автомобиль.
– Автомобиль?
Я удивился.
– Ну да. Очень красивый. Феррари.
– А ты откуда знаешь, что это Феррари?
Она вдруг замолчала.
– Ты что, в машинах начала разбираться?
– Меня Маттео научил, – после небольшой паузы сказала она.
Теперь настала моя очередь смутиться.
– Да?.. Ну ладно… А эта татуировка… Странно как-то… Автомобиль…
– Сейчас в Москве много салонов, – заторопилась она, довольная, что мы поменяли тему. – Все что хочешь могут тебе наколоть. Причем, все татуировки цветные, очень высокого качества. В принципе, есть настоящие художники.
– Да? – сказал я. – Может, мне тоже чего-нибудь такое себе выколоть?
– Сейчас модно, – ответила Марина, опуская глаза.
С минуту мы помолчали.
– Так у тебя как с деньгами-то? – наконец сказал я.
– Пока хватит. На даче жить будет дешевле. В домоуправлении я оформила как будто мы с Мишкой уехали к родне. Меня там начальник один пожалел. Они с отцом выпивали. Так что за квартиру платить не надо. Телефон я отключила. Если бы не этот обвал рубля, вообще могло бы надолго хватить. Дров здесь запасено на всю зиму.
– У тебя все в рублях?
– Отец доллары ненавидел.
– Надо было тебе поменять.
– Кто же знал, что у них так все обернется.
– Уроды, – сказал я.
Когда мы вышли на крыльцо, маленький Мишка все еще бегал вокруг костра.
– Как дела у Сережи? – тихим голосом спросила Марина.
– Нормально.
– Сидит у компьютера?
– Целыми днями.
Мы опять замолчали, не зная, что тут еще можно сказать.
– А Паола пишет мне письма, – первым нашелся я. – На русском языке. Решила выучить его по-настоящему.
– Она славная, – сказала Марина. – Мне стыдно перед ней.
– Да, она славная, – отозвался я.
– Может, останешься с нами чай пить?
– Нет, спасибо, как-нибудь в другой раз.
– Ты еще заедешь?
– Не знаю.
– Заезжай. Мы теперь совсем одни.
– Не знаю. Придется Сереже что-нибудь врать.
– А что ты сегодня сказал?
– Сказал, что поехал к зубному.
– У тебя что, зубы болят?
– Нет. Надо было что-нибудь придумать.
– Не нравится врать?
– Нет, – сказал я. – Надоело.
Уже сидя в машине, я посмотрел на нее в зеркало у себя над головой. Она стояла на крыльце и куталась в большую мужскую куртку. Порыв ветра неожиданно растрепал ее волосы. Она подняла руку, чтобы привести их в порядок. Мишка наконец бросил свой костер и подбежал к ней, схватив ее за колени. Одной рукой она обхватила его, а другой помахала мне, как будто знала, что я смотрю на нее в зеркало.
«Надо что-то решать с этим татуированным», – сказал я себе.
Времени, судя по всему, оставалось не так много.
* * *На рынке около «Будапешта» в эти дни было особенно людно. Народ стремился поскорее избавиться от рублей, которые с каждым днем стремительно падали в цене. В том, чтобы копить их теперь, не было ни малейшего смысла. Тот, кто не успел потратить их сегодня, завтра мог купить на них уже значительно меньше. Сбережения таяли в карманах как серый, провонявший лед, который вынули из холодильника. Дома сидели только совсем нищие и те, у кого бабки лежали на заграничных счетах. Ни тем, ни другим суетиться уже было не надо. Первые давно потеряли все, что у них было. Вторые давно прикарманили все, что потеряли первые. Поэтому на рынках болталась та самая третья сила, которая все еще не определилась, куда ей приткнуться – к первым или ко вторым. Эта неопределенность нервировала людей. Делала их больными, злыми и некрасивыми.
– Да, чтоб он, блядь, сдох, этот Ельцин со своим Чубайсом! – кричала на весь рынок седая старушка.
Волосы у нее выбились из-под платка, лицо побагровело, а маленьким сухим кулачком она грозила куда-то вверх и время от времени плевалась. Покупатели не обращали на нее особенного внимания, лишь хмуро косились в ее сторону. Двое пацанов в форме ОМОНа вообще старались ее не замечать. Они болтали с девчонками в ярких куртках, которые то и дело выдували огромные пузыри из жевательной резинки, лопали их и громко смеялись.
– Пусть они перетрахают друг друга там у себя в Кремле! Пидорасы! – не унималась старушка. – Сожрали всю мою пенсию! Хлеба не могу купить! Внуку ноги в Чечне отрезали! Коляску бесплатную – и ту дать не могут! Проклятая страна! Ебаная Россия!
Она захлебнулась криком и наконец замолчала. Я постарался быстрее проскочить в другой конец рынка.
– Купите спортивные штаны, – потянула меня за рукав женщина лет сорока.
Она стояла прямо у забора, развесив свой товар на гвоздях. Часть тряпок лежала перед ней на расстеленных на земле газетах.
– Мне не нужны спортивные штаны. Я спортом не занимаюсь.
– Купите тогда своей подруге. Хороший подарок. Итальянские, великолепного качества.
– Ну, разве что, итальянские…