– Да что вы! – изумился Кирюха.
– И не прикидывайся. Пьяный, он всегда говорит, что не помнит, а об стенку небось головой не бьется…
– О чем это вы?
– Да все о том же. Еще ребятам спасибо скажи – замяли. А то бы… Тьфу ты, да я с тобой и разговаривать не хочу!
«Что за цирк? – недоумевал Кирюха, взбираясь выше. – Что за мистерия! Словно куда переселился – что-то потустороннее…»
Однако, хоть и мало что понял, когда входил в комнату, чувствовал себя как-то неуверенно.
– Приве-е-ет! – сказал он и сам удивился, как это у него жалобно получилось.
Молчание.
Все сидели, будто и не они ржали над чем-то, когда Кирюха был еще за дверью. Опущенные такие, похоронные лица.
«Что же это я так жалобно их поприветствовал? Кость им кинул? Может, я еще и не виноват вовсе… Теперь-то уж они почувствуют силу, отыграются…»
– Что вы, черти, приуныли? – попробовал поправиться Кирюха, но получилось и вовсе жалко.
«Отыграются…» – с тоской – даже не подумал – почувствовал он.
Однако не остановился:
– И повесили носы-ы-ы…
И замолчал, как подавился.
– Послушай, Кирилл, – сказал Мишка красивым веским голосом, – ты с нами не заговаривай, мы с тобой все равно говорить не будем.
«У-у-у! – прогудело бессильно в Кирилле. – Выгибается».
От злости он обрел дар речи.
– Послушай, Михаил, – сказал Кирилл в тон и потом уже не в тон: – Послушайте, вы! К чему такая торжественность? Может, кто мне объяснит, в чем дело? И при чем тут подпольные формы борьбы в виде бойкота?
– Ты сам все великолепно знаешь, – сказал неколебимо Михаил. Он явно взял на себя миссию и роль. Остальные сидели, опустив носы, не встревая. – Ты сам все знаешь, а тебя мы просим перейти жить к специалисту. Он тебе подходящая компания. Ты и так с ним больше, чем с нами.
«У-у-у! У-у-у!! – гудело все в Кирилле. – Гады! Так мешать меня с дерьмом».
– Идиоты… – прошипел он.
– Ты можешь нас оскорблять, – словно обрадовавшись, подхватил Михаил, – это нас нисколько не трогает. Но если ты хоть пальцем еще раз тронешь Виталика, будешь иметь дело со мной! – закончил он звонким пионерским голосом.
Кирилл посмотрел на Виталика. Тот сидел, как обычно, рохлей, распустив губы. А губы были пухлее обычного, и само лицо было пухлее. И на лице были невинность, скорбь и смирение. И два здоровых синяка было тоже.
– Ягненочек… В восемьдесят кило весом… – сказал Кирилл.
– Будешь иметь дело со мной! – еще звонче повторил Михаил.
– Ну и буду! – зашелся Кирилл. – Думаешь, побоюсь? Да ты же… ты же мизинца моего не стоишь! Да ты кто! Да ты что видел! Сопляк ты…
– Я уже тебе сказал: ты можешь оскорблять нас сколько угодно – нам все равно. И разговаривать мы с тобой не будем.
«Ишь ты – мы… – кипел Кирилл. – То же мне – мы!» Он посмотрел на кислого Витальку и на Сашку-волейболиста, который держался так, словно был и за Мишку и за Кирилла.
– А ведь разговариваете! – съехидничал Кирилл. – Вон сколько наговорили.
– Не бойся, не будем. И ты переедешь в другую комнату. Мы с тобой жить не хотим.
Виталька был кислый, а Сашка-волейболист сделал вид, что ничего не слышит.
– Никуда я не перееду! Общежитие не ваше… Мое право, – сказал Кирюха и бросился на койку, лицом вниз, чуть не рыча.
«Мишка-то, друг, первенства не поделил… Первым, гад, быть хочет. Ну, и пожалуйста. Больно нужно мне это стадо…» – переваривал Кирюха все, что не успел сказать. Слова, обидные, меткие, смертельные, бродили в нем и просились наружу. Все бы так им и сказал… Но было уже поздно. Все сидели, будто занимаясь своим делом, будто не замечая его. Виталька читал немецкую книгу. Сашка-волейболист зашивал спортсменки. Мишка сохранял чистое и гордое выражение лица. Кирюха все полыхал и полыхал и вдруг поймал себя на том, что ковыряет в носу. «Однако я немного успокоился… Да стоят ли они того?» Ему даже стало легче физически. Свежий и невесомый, как бывает после слез. Только в горле стоял комок, как бывает тоже после слез. Расплывчатые, беловатые контуры комнаты стали четкими и цветными. «Странно, – подумал Кирюха, – действительно белая ярость…»
«Ей-богу! Все было белым. Какой я бешеный!..» – уже восхитился он.
Но Мишка все-таки вел себя возмутительно. Он сказал что-то Витальке и громко и самостоятельно смеялся. Потом он принес чайник, достал хлеб, шпик…
«Откажусь от чая…» – приятно подумал Кирилл.
– Саша! Виталик! – кликнул Мишка. – Давайте чай пить.
«У-у-у! – опять загудело в Кирюхе. – Да что ж это он… Что ж он думает – я и жрать не хочу?! Или думает, что я, как крыса, буду тихо жевать корку в углу? Ошибаешься!» Кирюха полез под кровать, стал шарить в мешке и вспомнил, что ничего-то он не вышарит. Еще вчера днем они с Мишкой съели последнюю банку… И тут вдруг наткнулся на банку. Действительно, сгущенка! Вот это да! Откуда бы? Впрочем, сегодня он уже ничему не удивлялся.
И он проколол банку и тут бы ее всю и высосал, да приостановился, словно смакуя, и поставил ее на стул у всех на виду, соблазнительно развернув ее этикеткой.
Но Мишка все-таки не сдавался. Он привстал, пошуршал в кармане. Подошел к стулу, что стоял рядом с Кирюхиной койкой. Аккуратно положил что-то. Кирюха не повернул головы.
– Мы сегодня сдали бутылки, это твоя доля – шесть рублей, тридцать семь копеек.
«У-у-у-у!»
Все поели и снова занялись будто своими делами.
Сашка-волейболист ушел играть в волейбол.
Мишка долго плевался на щетку и тер ботинки.
– Ты куда? – спросил Виталька.
– Да все к ней же, – самодовольно сказал Мишка. – Ты мне еще позавидуешь. Шутка ли, в столовой работает… Палтус буду кушать. Я уже ее про палтус спрашивал. Очень мне палтуса хочется попробовать.
Тут он что-то стал бродить по комнате, словно ему чего-то недоставало. А ходил он в начищенных ботинках и трусах. Еще на нем были подвязки, аккуратно подтягивавшие носки.
«А-а-а! – сообразил Кирюха. – Штанишки тебе свои парадные надеть надо… А они-то на мне!»
Краем глаза, не поворачивая головы, Кирюха с удовольствием смотрел на блестящие ботинки и голые волосатые ноги в подвязках. Ботинки потоптались у его кровати и отошли.
«А-а, боишься мелочным показаться…» – удовлетворенно подумал Кирюха.
– Ты, Виталик, не бойся, он тебя не посмеет тронуть, – достаточно громко и достаточно зло сказал Мишка.
«У-у-у! – загудело в Кирюхе. – Убью гада!» И вдруг отчетливо понял, что на нем Мишкины штаны. Его штаны!
Думал Кирюха:
«Сейчас скажу таким спокойным холодным голосом: “Ты собираешься уходить. Тебе нужны штаны? Вот они…” И сниму. Красиво!»
Думал Миша:
«Снимай штаны, – скажу я ему. – Нет, это не будет выглядеть…»
«Сейчас сниму штаны», – думал Кирюха.
И вдруг Мишка подошел к шкафу и вынул свои старые лыжные брюки…
Последний момент!
«Предложить ему брюки?»
«Спросить у него брюки?»
Кирюха не снял брюк. Мишка не спросил брюк.
Он надел лыжные и гордо хлопнул дверью.
За ним тихой и скорбной тенью вышел Виталька, унося под мышкой немецкую книгу.
– Тьфу, подонки! – выругался Кирюха. – Пусто-то как…
Запрещенные приемы
(Продолжение)
Наконец-то я остался один. С ума можно сойти от такого сборища. Ни на чем не дадут сосредоточиться… Значит, так. Все ясно. Вчера я побил Витальку. Почему? Как? Неясно. И не расскажут, черти!..
Ему было стыдно. Виталька считался слабеньким. За собой Кирилл такого не знал. И вообще он терпеть не мог драки. А тут вот такое… С чего бы? Что это на него нашло? Неясно. И что за глупость этот бойкот! Только эти полудурки и могут такое придумать. До чего же неприятно, когда все против тебя… А ну их!.. Без них еще лучше. Может, извиниться перед Виталькой? Да, он бы, пожалуй, и извинился… Точно. Что такого? Ничего такого. Если бы не бойкот… Тут уж никак нельзя. Извиниться – и они будут считать себя правыми. Надо не показывать виду. Словно это тебя нисколько не трогает. Словно и нет этого Мишки!.. Если бы не бойкот, точно, извинился бы… А может, и извиняться не надо? Ведь я же ничего не знаю. Может, Виталька во всем виноват? Может, он начал? Но это не вязалось. Такого не могло быть, чтоб Виталька… Значит, он, Кирилл. И это тоже непонятно. И узнать негде.
По комнате кружила муха. Кирилл с удовольствием отвлекся и стал следить за ней. Она села на спинку кровати и стала умываться. Умывшись, вылетела в окно.
Что же делать?.. До чего же скучно.
«И это выход, – подумал Кирилл, – давно я не был в кино…»
В кино шла картина с неопределенным названием. «Заграничный фильм» было написано под заглавием. «Значит, китайская…» – подумал Кирюха.
В кино не хотелось.
Касса еще не открывалась. У окошка толклась группа круглоголовых ребятишек. За ними какой-то лысый старик. За ним две девушки. Девушки молчали. Машинально Кирюха втянул живот. Одна из них обернулась. Посмотрела в глаза. Внимательно.
«Где-то я видел… – пронеслось в Кирюхе. – Удивительно невзрачная особа».
«Где-то я видел… – пронеслось в Кирюхе. – Удивительно невзрачная особа».
Что-то сказала и повернулась к подруге вторая…
Люся!
Кирюха с досадой заметил, что покраснел. Небрежно поздоровался. Но вышло как-то вяло. И так как Кирюха усиленно искал фразу, легкую и веселую, то он молчал. Люся тоже молчала. Потом фразы начали приходить одна за другой, но все они подходили к внезапной встрече, их надо было сказать сразу, как поздоровались. И Кирюха молчал. Его грызло. Он все-таки сказал:
– Что – в кино?
– Да, в кино.
Помолчали.
– А вы в кино? – улыбнулась Люся.
– Да. – Кирюхе захотелось постучать ее за это головой о колонну, у которой они стояли. – Блеск… – сказал он.
– Что?
– Разговор.
– Что – разговор?
– Разговор, говорю, блеск, – злым голосом процедил Кирюха.
Люся пожала плечами.
– Ничего особенного.
Подруга смотрела умными глазами. Словно она что-то понимала… Кирюхе показалось, что она усмехается, и он посмотрел на нее злыми.
Достояли молча.
Поторговались, погалдели дети…
Кирюха с облегчением схватил билет и выскочил на улицу.
До начала сеанса было полчаса. Прошелся. Его крутило от собственной беспомощности. Зашел на почту – писем не было. Захотелось вовсе не идти в кино.
«А что я, собственно, занемог? – вдруг удивился он. – Ничего не произошло. Все еще впереди. Надо ковать железо, пока горячо, – сразу подвернулась чужая и удобная фраза. – Сяду с ними рядом. Поговорим. Потом провожу ее домой…
Все будет в порядке…»
Кирюха хотел подойти к Люсе еще в фойе, но прозвенел звонок.
Дети стояли у дверей наготове. Одинокие взрослые стеклись туда же из разных углов. Жиденькая струйка потекла в зал.
Кирюха хотел подойти к Люсе в проходе, чтобы было естественно сесть рядом.
Люся с подругой независимо прошла мимо.
Кирюха отстал.
Девушка села, и Люся слишком непринужденно разговаривала.
«Вот сейчас пройду – подсяду», – думал Кирюха.
Все расселись, как им было удобней, и с готовностью смотрели на экран.
Кирюха сковался.
«Как это я вдруг подсяду?» – с тоской думал он, стоя в проходе, и словно выбирая место, и словно не зная, куда сесть. – Ни с того ни с сего… И все будут смотреть».
Звонкий Люсин смех по внезапному поводу раздался в зале. Люся была очень непринужденна.
«Раз я уже так долго стоял в нерешительности, – ныло в Кирюхе, – то теперь-то уж вовсе нельзя. Сразу будет видно, что не мог решиться…»
Погас свет.
Кирюха плюхнулся на ближайшее место.
«Вот кретин, вот размазня, вот тряпка…» – ругал он себя.
Картина шла без журнала.
«Надо же – упустить такой случай!..»
Картина оказалась мексиканской.
«Пересесть или не пересесть? Конечно, пересесть. Ну, как же я теперь так – бух! – и сяду… Раньше надо было думать. Может, пересесть…»
На экране уже стреляли.
Сквозь распахнувшуюся дверь салуна в зрительный зал ввалился стройный, в тонких черных усиках молодой человек. На породистых полусогнутых ногах, шедших чуть не из-под мышек, прошел к стойке и постучал по экрану стеком. Облокотился. Стакан вырос во весь зал, хороший стакан, тонкостенный, с толстым дном. Пальцы нервно бегают по стакану. Нагловато-возбужденный взгляд смотрит на кинозрителя и одновременно – на длинноволосую блондинку, танцующую темпераментный танец.
Кино – прибой. Сбежала первая волна, набежала вторая…
Роскошный дом. Пальмы. Бананы. Фикусы-кактусы. Вышколенная прислуга. В бараке умирает избитый гаучо. Горящие глаза. И еще горящие глаза – его брат. Он клянется. Благородный камердинер бледнеет. Хозяин в гневе. Исчезла дочь.
Волна.
Блондинка танцует в салуне. Тонкий смотрит. Поднимает стакан. Выстрел. Стакан рассыпается. Тонкий, не меняя выражения лица, разряжает пистолет в зал.
Блондинка танцует. Длинные ноги. Горящие глаза в углу. Выпрыгивают в окно. Прямо в седло лошади, стоявшей внизу.
Прислуга мечется. Гаучо умер. Народ ропщет.
Волна, волна. Волны.
Загнав три лошади и разрядив многократно свой многозарядный пистолет, поцеловав в заключение очаровательную блондинку, Кирюха вышел из зала небрежной походкой, на своих длинных, чуть полусогнутых ногах. Многозначительно закурил сигарету (яркая вспышка спички выхватила из темноты его резкие мужественные черты лица). Взгляд был устремлен мимо выходивших зрителей, пристальный такой, отвлеченный, немного усталый взгляд (все видело это надолго запоминающееся лицо). Ботинки впечатывались в тротуар с неумолимостью крупного плана.
Кирюха нагнал девушек, перекинул сигарету в противоположный угол рта, посмотрел на них взглядом. Снисходительно и лукаво. Так, словно он подошел между прочим, а вообще-то они видели только что его действительную сферу.
– Ну, как? – спросил он.
– А, это вы? – как бы совсем уже забыв и только сию секунду отряхнувшись от своей действительности, сказала Люся и улыбнулась ему скользящей светской улыбкой.
«Чего она так скалится? – подумал Кирюха. – Что за идиотское выражение?»
– Понравилось? – спросил он.
Люся шла рядом, но так, будто Кирюха случайно оказался рядом, а вообще…
– Ничего, – сказала она, будто просто так получилось, что она отвечает.
– Прекрасная картина, – сказал Кирюха, понемногу начиная злиться.
– Вам понравилась? Правда, замечательная? – оживилась Люся.
Кирюха отразился в витрине и увидел, что ноги его как-то нелепо согнуты и оттого еще более видно, какими уродливыми мешками оттянулись на коленях брюки.
– Дерьмо! – отрезал Кирюха, разгибая колени.
Подруга сохраняла свое выражение. Так же внимательно и спокойно, словно приглядываясь, смотрела она то на Люсю, то на Кирюху.
«И чего она тут увязалась?» – раздражался Кирюха.
Шли молча. Шли рядом. Люся – так же независимо, словно он, Кирюха, тут случайно. Исчез салун. Ускакали норовистые лошади. Удалились тонконогие брюнеты, длинноволосые блондинки. Миновали «Пиво-воды», проползла пузатая кобылка, шли ширококостные парни в кепочках. Надо было говорить о чем-то. А то поднималось безрадостное ощущение, что он зря идет рядом, что просто неловко Люсе попросить его отойти.
«Хоть бы эта уродина ушла куда-нибудь…»
А в голове крутилось: «Вот тогда ушла, а сейчас – не уходит. Почему-то, когда надо, подруги всегда исчезают. Незаметно так… А тут вот идет и идет».
И все молчали. Кирюхе стало невмоготу.
– А я уж и не надеялся вас встретить. Вы неуловимы… – галантно сказал он фразу, приготовленную еще в очереди за билетами.
Люся словно не слышала.
Слова бессмысленно повисли в воздухе. Повисели…
– Почему же неуловима? – наконец сказала она.
– А я вчера заходил к вам – нет. Второй раз – нет. Я уже стал бояться этой женщины, что открывала дверь… И третий раз – нет. Даже неудобно перед этой женщиной.
– Неудобно, – выронила Люся, не глядя на него.
– Так что ж было делать?
– Зачем зря ходить.
– Как – зря?
– Надо знать когда.
– А как это, позвольте спросить, узнать! – распалился Кирюха.
Люся пожала плечами. Она шла, глядя вперед.
А Кирюхе стало вовсе неуютно. Ему казалось, что он идет, словно забегая, как собачонка, вперед и заглядывая в глаза. И говорит, говорит, а его все не замечают, не замечают. И ему казалось, что все это видят, как он забегает и как его не замечают.
Навстречу прошел Мишка, держа под руку красивенькую, словно механическую девочку. Небрежно наклонив голову, с улыбкой обольстителя, он ронял ей в ухо неслышные слова, как будто опуская монетки в автомат. А она отвечала порциями смеха.
«Словно ей щекотно в ухе…» – подумал Кирюха и максимально напрягся, чтобы пройти так же небрежно, что он не где-то сбоку припека от Люси, а в самом что ни на есть ее сердце.
Они разминулись, и чья-то рука легла Кирюхе на плечо. Кирюха вздрогнул и обернулся. Длиннющий парень со свирепой физиономией стоял сзади. И рядом с ним еще два довольно-таки здоровых парня.
«Вот-те дела… – подумал Кирюха. – Вроде как толковать придется. И ведь игра-то свеч не стоит – что я ей». Но не испугался, а обрадовался, что отвлекли его от беспомощной ходьбы сбоку и ощущения, что он ни при чем. И обрадовался, что сочли все-таки нужным толковать – значит, не так уж безразлично выглядели они с Люсей со стороны.
И все это в одно мгновение. Пока рука парня лежала на его плече. Пока Кирюха сказал девушкам без тени беспокойства: «Я вас нагоню сейчас». Пока в нем все напряглось и он ощутил ловкость и силу и способность нанести ослепляющий кинематографический удар, одновременно сделав подножку второму и опрокинув ударом головы третьего.
Парень снял руку.
Наклонился и тихим, доверительным и извиняющимся голосом сказал:
– У вас сзади – белое…
Кирюха не сразу понял.
– Мы шли сзади, и я подумал… что вот вы сзади испачкались… что вы с девушками… так надо вам все-таки сказать… – окончательно смутился парень.