И так было несколько раз, что оставалось ровно столько же. Потом начались «вершины»: то, что он видел вершиной, оказывалось просто изгибом гребня, а впереди – снова вершина.
Но в конце концов не осталось ничего.
Он стоял выше всего.
Он мог смотреть в любую сторону, и ровным счетом ничто не заслоняло ему взгляда.
А город совсем слился. А озеро – капля. А за теми горами – еще озеро и еще горы. И все это – без конца. И направо – без конца. И налево – без конца. И впереди – без конца. И назад – без конца.
А ветер свистит в ушах, бьет, хлещет в грудь, обнимает ноги, холодит лицо.
Кирилл стоял как бы немного внизу и смотрел на себя вверх: вот он стоит, красивый, на вершине, и ветер развевает его волосы, облегает его стройную, сильную фигуру, ударяет в широкую грудь, в открытое, мужественное, обветренное лицо…
А потом ему вдруг стало холодно, и ветер был совсем некстати, и от снежников веяло ледяным. А ноги отдохнули и стали деревянными.
И Кирилл заспешил вниз. Он спускался и спускался, и всему этому не было конца.
Под ногами подворачивались камни, выскальзывали, цеплялись за ногу. Кириллу уже не удавалось так уверенно находить место ноге, как при подъеме. Он пытался собрать себя. Но каждый раз после некоторого улучшения снова подворачивалась нога и потом уже дрожала, становилась неверной и снова подворачивалась. Это отнимало много сил, которых уже было мало.
«Всякое неравновесие отнимает кучу энергии… Главное – сохранять равновесие», – пытался внушить себе Кирилл. Но потом уже не пытался, и ноги спотыкались, подворачивались, а то их так разносило вниз по склону, что Кирилл боялся, что полетит, покатится вниз по острокаменной осыпи…
И черт угораздил его забраться так далеко, и ноги подкашиваются, и холодно, и жрать чертовски охота, и, наверно, уже двенадцать, и его не впустят в общежитие…
А потом он оказался дома, и его все-таки впустили в общежитие, а в душе даже горячая вода. Кирилл вспомнил весь путь, и спуск сократился, его даже и вовсе не было – было только ощущение силы и новорожденности и того, что все впереди и, ух, как он много может.
И Кирилл рассказал Сашке-волейболисту, который тайком, когда не видел Мишка, нарушил бойкот и разговаривал с Кириллом, и Кирилл рассказал ему о том, как он поднялся вон на ту вершину и прошел траверсом еще четыре, и все это за три часа! И Кирилл подвел Сашку к окну, за которым была белая ночь, и обвел рукой полхребта…
Было поздно, и съесть было нечего. И Кирилл обрадовался, что может соблюсти себя и диету. И, улегшись, почувствовал свое тело похудевшим, а лицо осунувшимся – все тонким, стройным, своим. Он захватил пальцами складку на животе, и она показалась ему значительно тоньше.
«Так я быстро спущу вес…» – успел подумать он. И обошелся без полагавшегося еще по программе английского, без задних ног.
Он уснул с чувством, как на вершине, когда все впереди.
Физкультура
(Окончание)
«Вот встану… Разминка, – думал Кирилл, потягиваясь в постели. – Разминка, значит… Потом… Потом напишу домой. Тратиться на завтрак не буду. Позанимаюсь английским. Потом на работу, там и пообедаю…»
Потянулся. Повернулся. Утих.
«Вот сейчас разминку сделаю…»
Осилил. Встал. Начал первое упражнение.
Вошел Мишка.
«Вот гад, все испортил», – не то расстроился, не то обрадовался Кирилл. И сделал вид, что руки расставил, только чтоб потянуться.
Мыться не хотелось. «Надо сначала размяться, – считал Кирилл. – Ладно, подожду, пока он уйдет. Тем временем письмо соображу…»
Мишка все не уходил.
Дорогая мама! – вывел Кирилл.
Подумал.
Поставил в углу число.
Подумал.
Вывел в другом углу «г……..ск».
Подумал.
Отложил письмо. Взял конверт.
Надписал адрес.
И обратный тоже.
Подумал.
Хрустнул суставами: «Потом».
Взял английскую книжку. Выписал пару слов.
«Какой-то я сегодня вялый, – подумал. – Все валится из рук».
«Война и мир» тоже вывалилась.
«Крокодил» не вывалился, но кончился.
«Нет, надо сделать разминку! Расклеился! Безвольная тряпка. Размазня», – заводил он себя.
Помогло. Кирилл спустился вниз.
Там в подвале жили те, с кем он не ссорился.
– А-а, Кирюша! – закричал Сеня-младший. – Что же ты к нам редко так заходишь?
– Там у нас пол моют, – почему-то сказал Кирюша.
– Так ты посиди. А мы пойдем. Нам тут с корешом сходить надо, – подхихикнул он, толкнув приятеля локтем в бок. – А то пошли с нами. А то лучше посиди тут. Вот ключ. Спрячешь под коврик.
Ушли. Кирилл присел на кровать.
В окошке подвала проходили люди – туловища и ноги. Головы им отрезало верхним краем окна.
«Нельзя так раскисать, – говорил себе Кирилл. – Ведь уже начал вчера. Самое трудное – начать. Полдела, можно сказать. Нелепо бросать на полдороге. Надо сделать разминку… Если я их не вижу, то и они меня не видят», – подумал Кирилл, глядя в окошко.
Распахнул его. Разделся и приступил.
Раз-два! – выкидывал он в стороны руки. Хрясть-хрясть! – похрустывали суставы.
Теплота разливалась по телу. Уходили сон и вялость.
«Всех и делов! – бодро подумал Кирилл. – Главное – начать».
Приседание – раз-два! раз-два! Присядешь – к людям прирастают головы. В окошке проходили люди в рост.
Пошатываясь, почти влетели в окно двое пьяных с утра пораньше. Один из них поймал руками наличник, тем и удержался. Голова его проскочила в комнату. Он бессмысленно уставился на голого Кирилла, вращающего руками, повращал глазами, следя.
– Ишь ты! – сказал он. – Какой, спортом занимается!
– А мы – спиртом, – сказал другой.
Заржали.
– Эх ты, Ваня! – сказал первый. – Вот как надо жить по режиму. – Вытащил голову из окна, и они ушли шатаясь.
Кирилл был тверд. Он продолжал упражнения.
Раз! раз! – выбрасывал он как можно выше ноги.
Остановилась старуха с кошелкой. Нагнулась, заглянула, подперла щеку, уставилась.
– Срамота-то какая… Срамота, – кивала она головой, стоя все в той же неудобной позе.
Кирилл разозлился:
– А кто тебе смотреть велит?
– Тьфу, срамота! – Она поплелась дальше.
«И все-таки. А я все-таки». Лег на спину, поднимал туловище.
Раз-два! Раз-два!
– Смотри, смотри! – кричала девчушка лет десяти, чуть не падая в комнату. – Дяденька голый-голый… Смотри, смотри! – махала она рукой.
Подбежали.
– Дяденька голый! Голый, голый! – кричали девчушки в окошке.
Кирилл бросился к окну.
– А ну, брысь!
Рассыпались как горох. Исчезли.
Кирилл захлопнул окно.
Раз-два!
Откуда столько? Все окошко забито любопытными рожицами. Приклеилась к стеклу масса расплющенных носов, масса розовеньких языков.
– Голый, голый! – визжали девчушки. – Голо-голо-лого-ло! – сливались голоса.
– Где голый? Кто голый? – услышал Кирилл уверенный бас.
– Тьфу, пропасть! – сказал он в сердцах, схватил одежду и помчался в коридор одеваться.
«Вздумал тоже! Самоусовершенствованием решил заняться, – презрительно говорил себе Кирилл, путаясь в рукавах. – Я не ем больше мяса… Философию Льва Толстого собрался осваивать, языки изучать – подумать только! – издевался он. – Старомодность какую развел… Институтка! Красивее захотел стать… обольститель! Чтобы все оборачивались: “Ах, что за юноша…”
Да что такое самоусовершенствование? Суть физкультура. Занятие для кретинов. Разве в наше время – думать об этом! Жить надо. Надо жить. Просто – жить. И не строить себе глупых программ. “Пунктики” на бумажке записал. Еще дневнику не хватает завестись. Жить надо – есть, пить, вкалывать, любить. И никаких сложностей. Просто. Делать надо… Де-лать.
С-само-ус-с-совершенс-с-ство-ва-ва-ва-ние… – ругался Кирилл. – Самоусовершенствование и всяческая физкультура…»
И Кирилл пошел в столовую и наелся так, что гудело брюхо. Задержался у пивного ларька и выпил две большие кружки.
«Вот это да! Это славно», – грелся он на солнышке.
А когда направлялся к автобусной остановке, нос к носу столкнулся с Люсей.
– Что же вы нас забыли? – ласково сказала она.
– Да нет, что вы! – обрадовался Кирилл. – Я как раз собирался…
– Ведь у вас завтра день рождения. Вы ведь говорили? Или это не так? – заулыбалась Люся.
«Славная девка! Что это я напридумал себе…»
– Так, так, – подхватил он. – Как же, как же! Конечно, завтра.
– Так, значит, наш договор в силе? Мы вас ждем завтра…
– Обязательно, обязательно, – расшаркивался Кирюха. – А то даже обидно – день рождения… и без хорошей компании…
– А вы куда? Может, меня проводите…
– Да ведь мне на работу, – разочарованно протянул Кирилл.
– Так вы меня не проводите? – Люся кокетливо повела плечиком.
– Ой, Люся, не расстраивайте меня! Ей-ей, мне на работу. Я сам очень хочу…
– Смотрите, смотрите, как вам лучше… – увела взгляд Люся. – Ну, так мы вас ждем.
– Что значит – мы?
– Я и Валя.
– А Валя зачем?
– Она славная девушка. Очень хорошая. Она тоже очень хотела вас видеть.
– Зачем?
– Запишите адрес, это у нее.
«Здорово. Так и надо жить – брать обеими руками!» – приятно думал Кирилл, трясясь в автобусе.
По телу бегала кровь. В окно стучало солнце. За окном было весело.
В автобусе ехали все больше бодрые, жизнерадостные люди.
«А подругу… подругу как-нибудь сплавим».
Дождь
Проснулся поздно, а думал – рано. Спалось сладко.
Открыл глаза, и еще сладко дремала каждая мышца. Не то что не хочется шевелиться, а просто, кажется, невозможно.
Покойно.
И ровный шум. Будто кто-то плескает и плескает в окно ведро за ведром.
Вниз, вниз. Струйки, струи. Сплошь.
Как-то удивительно заторможенно и цепенело на душе. Так уже было. Был дождь. И так же словно никуда не нужно было идти или двигаться.
И, наверно, ничего не надо.
Дом обложен тихим компрессом.
Времени нет.
Как ни глянешь: серо и струи, струи – ничего не видать.
Ничего и не надо.
Вот такой дождь будет лить сто лет… Сто лет лежать и не двигаться.
Но так показалось, и чего-то стало надо, даже гораздо раньше, чем кончился дождь, а дождь перестал раньше ста лет.
Спустился вниз и остановился в подъезде. Плотным козырьком выгибалась на карнизе вода и спускалась, как занавес – целлофановая обертка.
А в подъезде не он один – люди. Тоже чего-то ждут.
А дождь не кончается.
А они ждут.
Цепенело смотрят, как выгибается на карнизе вода и тыщу раз падает занавес.
Смотрят. Доцент, их руководитель. Вахтер. Пара студенток. Мишка, оказывается, тоже тут.
И он, Кирилл.
– Льет, – сказал кто-то.
– Льет, – сказал вахтер. – Такой дождь помню только раз, в пятьдесят третьем.
– Да, льет…
– Какая сила природы! Какая мощь! – сказал доцент, делая благородное лицо и адресуясь к студенткам.
– Льет… Да, льет… О, льет… – запищали студентки.
– Вода, – сказал Кирилл.
И выпрыгнул, как нырнул.
– Ишь, молодежь…
А Кирилл прыгал через лужи. Но ботинки вмиг промокли. И было бесполезно что-либо предпринимать: луж не было – спускалась под гору, текла, журчала ровным плоским потоком вода. А сверху не капли – толстенькие трубки протянулись к асфальту. И вокруг молоко-туман – не видно. А что поближе, видно, как через неровное бутылочное стекло.
Да и особенно не посмотришь: барабанит дождь по башке, а с волос, а со лба – в глаза.
Дождь, в общем, теплый. Или тело горячее.
Все насквозь. Шевелятся живые освеженные мышцы, облепленные второй тряпичной кожей.
И хорошо, как лет десять назад, когда можно было выскочить голому в такой дождь, и прыгать, и вопить, месить ногами грязь и швыряться ею. А из-за дождя ничего не слышно, что кричат с крыльца взрослые. И не добраться до них, мелких мокрых лягушат, этим взрослым: взрослые трусят.
Хорошо. А смотреть по сторонам трудно – заливает глаза. А смотреть по сторонам вовсе необязательно. Под ноги. Ноги в воду: «Хлюп-хлюп!» Вода в ботинках: «Чавк-чавк!»
Смотришь под ноги: толстенькие трубки тянутся сверху, отпрыгивают от асфальта… И уже не поймешь, откуда дождь. Снизу? Сверху?
Дождь сгоняет людей под тент закусочной. Тент намок и протекает. Люди жмутся. От нечего делать берут пирожки и кофе. Получается очередь. Пирожки недожарены. Получается скандал.
Мужик, толстый, налитой угаром. На ногах держится. С ним приятель и две женщины. Это их женщины. Еще не хватало брать им кофе!
– Мы не хотим, – говорит он приятелю и женщинам. – А вы, если хотите, берите сами.
Женщины взяли. Тогда и мужик с приятелем взял.
– Нет, ты снеси их на кухню, – рычал мужик на продавщицу, – ты кого сырым тестом кормишь?
– Да я что… я получила такие… обращайтесь туда сами…
– Не-е-ет, ты продаешь – с тебя и спрос. Мы, может, детей кормим… Чем мы детей кормим? Надкусил – и брось. Добро бы три копейки стоил, а то – тринадцать! А гривенник еще заработать надо… Советский Союз – большой…
А мимо с задорными лицами проходили мокрые до нитки. Им уже все равно. У них победный вид: «Вот как я промок! Мне нечего терять…» Им радостно. Может, им помнится детство, как Кириллу. А может, потому, что все равно. Они молоды, как Кирилл.
Людям радостно, когда все равно.
Люди пьют и напиваются…
– Пошли, – сказал мужик женщинам, отрывая их взглядом от кофе и со стульев.
Это их женщины.
Сегодня воскресенье. Это их день.
Они честно свое отработали.
«Мы – рабочие люди!»
СВОЛОЧЬ!
Кирилл выпрыгнул из-под тента. Затопал. Куда интересней смотреть на брызги…
– Вот как я промок! – радостно улыбаясь, сказал он, вваливаясь в комнату.
Люся сидела гордо и недовольно – едва кивнула. Рядом с ней развалился специалист.
– Привет, Кирюха! – вскинул он руку.
Подруга смотрела умными, добрыми глазами.
А Кирилл стоял посреди комнаты. С расставленных ног, с опущенных рук стекала в лужу вода. Волосы налипли на глаза.
И вдруг одежда такой противной, липкой и холодной, массой ощутилась на всем теле.
«Представляю, что за фигура…» – пронеслось у него в голове.
Кирилл вытащил из кармана бутылку вина.
– Ого-го-го! Выпьем! – жизнерадостно вскричал специалист.
– Сам сбегай, – сказал Кирилл.
– Я пить не буду, – сказала Люся.
– Почему-у-у? – протянул Кирилл.
– Не хочу.
– Ну что ты, Люсенька… – сказал специалист. – Перестань дуться, бя-я-ка. – Специалист препротивно надул губки. – Я ведь просто так сказал…
«Когда они успели?..» – недоумевал Кирилл. К телу все противнее прилипала одежда и ощущалась при каждом движении.
– Ну, Люсенька… Ну… – гладил ее по руке специалист.
Кирилл переводил взгляд с Люси на специалиста и обратно.
Подруга переводила с Кирилла на Люсю.
Люся смотрела бесконечным взглядом мимо специалиста. Ее еще нужно было упрашивать, но она заметно оттаивала.
Специалист подмигивал Кириллу и тянул:
– Лю-ю-сенька… Лю-ю-ю…
«Вот паскудство», – думал Кирилл.
– Лю-ю-сенька – бя-я-яка, – сказал Кирилл противным голосом и подруге: – Пусть они друг друга уговаривают… А мы пока выпьем?
Валя достала рюмки. Кирилл налил две.
И, пожалуй, ему наплевать. Конечно же, ему наплевать. Ему наплевать в высшей степени на Люсю и специалиста. И, пожалуй, они самая подходящая пара.
«Мне все равно», – думал он.
Но непреодолимое желание сделать какую-нибудь гордую гадость было в нем. Он перебирал романтические варианты мщения, но все они разбивались о его же собственное презрение к специалисту, а ничего остроумнее не придумывалось.
«Значит, мне все-таки не все равно, – думал он. – Ну и пусть».
И сказал громко:
– Я дьявольски промок. Даже под младенцами меняют пеленки. Я разденусь, с вашего разрешения…
И, не дожидаясь реакции, начал сдирать с себя одежду.
И вот он стоит в одних трусах, и в руках у него куча жеваных тряпок. А Люся изо всех сил сохраняет каменное лицо, а у специалиста недоуменно-тупое выражение. А у подруги пробежала легкая тень, она встала, мягко забрала из его рук одежду и принесла халат.
«Неужели она умница?..» – подумал Кирилл.
Он уселся, поджав босые ноги.
– Выпьем, – сказал он Вале.
Валя смотрела ему в глаза мягко и ласково.
– Зачем вы так? – сказала она тихо.
– Ну… ну, бывает, – покраснел он. – Вы ведь умница. Поймите… Ну, за мой день рождения.
– Я пойду, – встала Люся.
– Что ты, что ты! – сказал специалист. – Такой дождь! Посидим еще… – Он обнял ее за плечи. Усадил.
Кирилл рассматривал все это.
– Может, выпьете? – сказал он. Специалист открыл рот. – Не выпьете – не надо, – сказал Кирилл.
И налил по второй. Себе и Вале. Уж больно злила его Люся, да еще со специалистом… И он сказал:
– А между прочим, когда я сидел в сумасшедшем доме…
Каменное молчание. Даже Валя убрала взгляд, и Кирилл еле заметил, что она улыбнулась.
Кирилл потянулся за бутылкой.
– Вы не обижайтесь, Кирилл, я больше не буду… Просто мне не надо больше.
– Вы славная, – сказал Кирилл и налил себе.
И еще налил. Немножко загудело.
– Я себя нелепо веду? – спросил он Валю.
– Ничего, не так уж страшно, – улыбнулась она.
– Ну, сикамбры, – обратился он к специалисту и Люсе (специалист вздрогнул и сдернул руку с Люсиного колена). – Что молчите? Может, все-таки выпьете? – Кирилл разлил. – Чтоб мы поумнели! Да вы не морщитесь, Люся, я ведь себя тоже причисляю… А? Что вы сказали?
– Умнейте сами, – сказала Люся.
– Ну, у меня-то к тому все данные, – сказал Кирилл. – А вы ведь даже не хотите…
– Я пошла, – сказала Люся.
Специалист встал.
– Я тоже пойду, Кирилл, – сказала Валя.
– Неужели мне нельзя подсохнуть? – сказал он. Вино уже сильно стукнуло ему в голову, и он смотрел на Валю маслянистыми глазами. Валя не отводила взгляда.
– Я бы вас оставила, – сказала она, – но скоро придет со смены сестра, и будет неудобно. Это ведь вообще-то комната сестры.