Сборник стихов - Елена Степанян 4 стр.

С войны минуло десять лет.
В России
Настала небывалая пора:
Ни Сталина, ни немцев, ни царей,
Ни крепостного права, ни монголов.
Израненными крыльями взмахнув,
Она, не веря счастью, поднялась
В космическую высь.
Во всех театрах
От Эривани до Владивостока
В те дни Шекспира ставили взахлеб.

И возвращались павшие в сраженьях
В объятья юных матерей.
Звучало
Над колыбелью их на все лады:
– Любить, любить
Отчизну, ближних, дальних!
Твоей душе принадлежит весь мир —
Земная глубь и высота небес,
День нынешний
И бесконечность Завтра.

Так Павел некогда коринфян уверял.
И многие восприняли всерьез.
И вера их по кругу всей земли
Немало сотворила чудных дел.

Но оказалось, что не кончен спор
Архангелов и полчищ сатаны,
И враг хитрей, чем мы предполагали.
Он отступил, перегруппировался
И двинулся на нас из всех щелей.

Идет и топчет Павловы деянья
И всё, что впопыхах успели сделать мы.

Да где же мы сейчас?
Какие песни
Звучат кругом!
В них о любви – ни слова.
Здесь каждое дыханье славит смерть.

Похоже, наш корабль прибило к аду...

Ну что ж, придется на берег нам выйти
И волоком тащить сквозь этот ад
Себя самих и всё, чем живы мы.

И ради тех, кто в нас
Живет любовью нашей,
Мы перетерпим всё —
Чтоб не погибнуть им.
Коль нет иных путей —
Прорубимся сквозь смерть.
И поглядим назад
И изумимся:
Пошел на убыль ад,
В небытие сползает.
– —
Коринфяне спускаются с небес
И землю принимают во владенье.
Всё сбудется, Павел их учил.

Давайте им навстречу полетим!
Расскажем обо всём, что было с нами,
И песни наши лучшие споем.

Илья был человек как мы, —
Сказал апостол Иаков.
От этих слов захватывает дух,
И плоть от этих слов трепещет.

Илья был человек как мы —
До неба ростом,
Он небо от дождя замкнул
И молниям повелевал.

Когда жрецы Ваала избивали
Пророков Божьих в Самарии,
Он прятался в расселине скалы,
Но не пошел в Иерусалим —
Он не хотел,
Чтобы служители Господня Храма
Из зависти к пророческому дару
Его убили там.
Ведь он был человек,
Как мы —
Нагой,
Без хлеба и без крова,
От бегства непрестанного он задыхался,
И он пред Господом рыдал
И умолял
Вернуть вдове единственного сына —
И Бог его молитве внял. —

Недаром
То был Илья-пророк!
Его молитва отворяла небо,
Ему Господь Всевышний показал
Знамения и чудеса без счета.

И он увидел чудо милосердия Божия:

Когда кровавый царь Ахав,
Который сделал жизнь Ильи полыни горше,
Который убивал пророков —
Божьих сыновей, —
Так вот,
Когда он пал в раскаянье на землю
И зарыдал —
Господь его простил.

Сколько ни живу я на свете —
Не перестаю удивляться
Всему тому,
Что довелось мне увидеть:

Видела я небо
В закипавших серых тучах,
Видела я небо
В неподвижных облаках,
разноцветных и белых,
Видела зимнее, ясное,
Без единого облачка небо —
В такое небо нельзя смотреть
слишком долго,
А то душа может расстаться с телом.

Разве можно всё небо запомнить?
Мы от слова рождены,
И потому, наверное,
Любим больше всего запоминать слова.
А Конфуций сказал,
что «нету слов у неба».

Неужели я смотрю на него для того,
Чтобы позабыть навсегда?
Эта мысль – как безутешная память
О горькой чужой жизни,
С которой не можешь расстаться.

Если тебя нет,
Почему твоя судьба владеет мною,
Обступает со всех сторон,
С каждым шагом отдается в сердце?..

О позволь мне, пусть я тобою стану —

Будет смотреть на тебя рдеющее небо,
Будут нищие к тебе протягивать руки,
Будет сердце твое вздрагивать от всхлипа
Проводов над загородным перроном.

Как иначе мне жить,
Если ты умер
В лютый холод,
Не дописав свою единственную книгу,
Схоронив единственного сына...

То не птица вопит
Над гнездом разоренным,
То не мать рыдает
Над единственным сыном —
Плачет перед свадьбой краса-невеста,
Плачет-бьется, отца-мать проклинает,
На Божий свет поглядеть не хочет.

Мы прошли по всей земле —
по всем народам,
И у каждого народа мы спросили:
Так ли у вас празднуются свадьбы?
Так ли голосят ваши невесты?

Отвечали все народы и сказали:
Свадьба – радость. Грех рыдать
на свадьбе.
А невесты наши если и поплачут,
То совсем немного, для виду.

И пришлось нам вернуться в Россию,
Чтобы слушать этот плач безутешный,
Потому что сказал еще Пушкин:
«Наши свадебные песни,
что вой похоронный».
Что ж ты плачешь, русская невеста?
Плачешь так, что от слез твоих соленых
Вся земля вокруг тебя стала горькой.

Что ж ты плачешь, горькая Россия? —

У крыльца твоего с подарками сваты,
Твой широкий двор гостями полон,
У тебя столько жемчуга и злата,
Что и за сто лет не исчислишь.

Что ж ты плачешь —
косы светлые терзаешь?
Что ты сердце нам терзаешь
своим плачем?

– За другого отдают, за другого!
Нету горшей муки на земле,
И нет на небе.
Милый мой, желанный!
Не было нам встречи,
А разлука наша —
На вечные веки.
Как теперь посмею тебя дожидаться?
За другого отдали, за другого!

Оттого-то она стала жестокой,
Оттого-то себе не просит счастья,
Оттого она детей своих не любит,
Оттого пьет горькое зелье,
Оттого ей постыли ее богатства —
Сорвала с себя дорогие уборы —
По кровавой грязи покатился жемчуг.
На глаза надвинула платок истертый,
На плечах у нее – пальто чужое,
Днем она украдкою спит в электричках,
По ночам дрожит на перроне.

Люди добрые и люди злые!
Не пытайтесь ее утешить.
Слишком много ей для утешенья надо —
Чтобы небо и земля заново родились,
Чтобы ожили мертвые кости,
Чтобы в грязь растоптанный жемчуг
Ярче прежнего заиграл-засветился.

Если можешь – сотвори ей чудо.
А не можешь – пей и плачь
вместе с нею!

Герцога Кларенса
Утопили в бочке с мальвазией —
Это знает каждый ребенок,
Ведь об этом написано во многих книгах.
И никто о нем не жалеет,
Потому что Кларенс
предал своих братьев,
А они были ненамного лучше
И вот так с ним рассчитались.

У герцога Кларенса
Была умная дочка.
Так написано у самого Шекспира,
И у нас нет оснований ему не верить.
Злые родичи выдали ее замуж
За безродного худого дворянина,
В их семье,
Еще через поколенье,
И родился Реджинальд Поль.

Когда король[6] объявил себя
главой церкви,

Реджинальд не вступал с ним в споры —
Он покинул пределы Англии,
Он уехал в развратный Рим,
Как от мира удаляются в пустыню,
Он надел пурпурную мантию,
Как одевают грубую власяницу —

И с тех пор стал называться
Кардинал Поль.
– —
А над кровавым и развратным Римом
Каждый день вставало и заходило солнце.
Каждую ночь над Римом
Возникали огромные звезды.

Тот,
Кто живет, устремив
К небу
Глаза и сердце,
Знает,
Что небо и солнце —
Это явленная ему милость.
Их красота сияет
Ради взоров его восхищенных —
Творит резец Микеланджело
Не для звериных глаз,
Не для ослепших сердец.

Те,
Что живут,
Устремив свои помыслы в небо,
Знают,
Что их упованьем
Рим стоит —
Иначе
Все совершенные в нем злодеянья
Черной тучей поднимутся к небу,
Солнце закроют —
И город,
Лишенный лучей животворных,
Обратится в груду камней.

Тот, кто однажды
Расширенным сердцем
Воспринял небесную милость,
Знает,
Что, небо, она бесконечна.

И она неделима, как небо.
Так,
Если двое и трое сойдутся
В небо смотреть благодарным
сияющим взглядом,
В каждое сердце вместится оно
без остатка,
Милость небесная
Будет умножена вдвое и втрое.

Так собирались они
Посреди озверевшего Рима,
И небесная милость
Умножалась над городом крови
Ради них,
Ради тех, кто не поклонился Ваалу.
Называли они свои собранья
«Оратория Божественной любви».

Был среди них и кардинал Поль,
Высокоученый англичанин,
Добровольно покинувший
тот самый остров,
Который его прадеды
Заливали кровью,
Дабы осуществить над ним
свои законные права.

Реджинальд Поль не признает
раскола церкви —
Небо над Англией и Римом едино,
Его не расколешь,
Сердце в груди кардинала Поля едино,
Оно Рим и Англию вмещает,
Вера христианская должна быть едина,
Потому что это вера в единого Бога.

Тот, кто в этой вере утвердился,
Встанет возле папского престола
И будет громко требовать
пощады еретикам,
И его не отправят на костер
И не посмеют обвинить в ереси.

Тот, кто этой веры исполнен,
Входит в храм Христов,
Превращенный в капище Ваала,
И говорит в своем сердце:
– Боже,
Они Тебя предали,
Но ты остаешься верен
Той любви,
Что их воззвала из небытия
И зажгла над ними солнце и звезды.
– —
Хорошо учиться Божественной любви
У Микеланджело и Виттории Колонны,
Но они тебя покидают
Ради вечной жизни в бесконечном небе.
И тогда обращается твое сердце
Ко всем безрассудным и жестоким,
Что остались с тобой на земле,
Потому что вся земля лежит под небом
И о милости его умоляет.
– —
Вот таков был кардинал Поль,
англичанин,
Жил он в шестнадцатом столетье,
В том самом,
Из которого отвечали пророку Исайе:
– Еще ночь, но скоро утро.

Может показаться,
что все о нем позабыли,
Но подобная мысль —
Жестокое заблужденье.
Даже птичка ценою в пол-копейки
Не забыта у Господа Бога.
Неужели забыт Реджинальд Поль!

Вот он стоит на палубе баржи,
Поднимающейся по Темзе,
И восклицает:
– Миритесь, братья!
У Вселенной одно сердце,
Это сердце бьется в каждой груди!

А они на берегу толпятся,
Смотрят на него с любопытством
И отвечают:
– Для того, чтоб ты это понял,
Вся твоя судьба совершалась.
Пусть же свершится наша,
Тогда и мы это поймем.

И идут навстречу своей судьбе.

С лица она не казалась
На ангела похожей —
Простое русское лицо,
От старости всё в морщинах.
И в травах она знала
Не слишком много толку,
Зверобою заварит горсть —
Вот и вся наука.

Но как она их любила,
Как шептала:
Боже мой, Боже!
Сколько же их, сколько!..—
И цветов, и трав,
И этих листьев бесконечных
В небогатых полях
и лесах подмосковных.

В разных краях довелось ей скитаться
Вслед за мужем,
Потом – вслед за сыновьями.
Велика земля, где говорят по-русски,
А Господь Бог – един повсюду.
У Него речей и слов —
Что этих трав и листьев!
И она старалась повсюду
Различить, угадать Его голос.
Но когда ее бедный кораблик
Прибило к Москве огромной,
Стал он слышней и слышней,
И вот зазвучал неумолчно.

И она уходила в Москву,
И громадные улицы
Сами
Приводили ее в те места,
Где люди молятся Богу,

Стоя молятся,
Сидя,
Опустившись на колени,
На разных наречиях, в разные дни,
В одеждах разных.
Одни распахнули настежь
Большие дубовые двери,
Другие в подвалах таятся,
При звуке шагов трепещут.

И все знать не знают чужих,
И своим не очень-то верят —
Но она входила как воздух,
И все ее принимали.
И каждый считал своею,
А почему – сказать не сумел бы.
Разве только душа его знала об этом,
Да язык был давно не в ладах с душою.

Ах как рано зимой в Москве темнеет!
Ах как рано зажигают
Фонари и окна!
Эта долгая темень
Для сердца слаще меда,
Потому что под нею
Затаился свет несказанный.
В заскорузлой земле,
Под серым снегом
Спят в беспамятстве
Золотые цветы и травы.
Божий голос, задохнувшийся
в каждом сердце,
Оживает навстречу тому,
кто умеет слышать.

В двух шагах от Москвы
Над оврагом стоял ее домик.
Было видно со станции всю ночь,
Как светит окошко.
И он всё ветшал,
И тело ее вконец обветшало,
И она рассталась с ними без сожаленья.

Много лет прошло с тех пор,
Но когда в Москве и под Москвою
Поднимаются травы —
Я знаю, она рядом.
А еще,
Когда приходит на сердце песня,
Что она мне пела однажды,
Проходя через поле на закате.

Эта песня о том,
Как Христос повстречал самарянку,
Принял от нее глоток воды студеной,
Отворил ей колодец с живой водою.

на его вопрос к русским сектантам:
«В чем отличие вашей веры
от учения господствующей церкви,
а также от прочих направлений и сект?»

Мы не из тех,
Кто, Библию читая,
Снимает с полки тяжкий фолиант,
Узорные застежки размыкает,
И в тишине,
С размеренным благоговеньем
Путь долгий от стиха к стиху превозмогает.

Нет, мы не из тех,
Кто воду пьет коленопреклоненно,
Руками черпает за горстью горсть,
Чтоб жажду утолить.

Но мы —
Бросаясь ниц и распростершись на земле,
Лакаем Слово из пылающей реки —

И небо распустилось, как знамена
Над храбрыми из храбрых Гедеона.
Веди, о Господи, свои полки!

Старый человек,
Начальник округа Цзоу,
Овдовел,
Остался один на свете.
Стала жизнь печальной-печальной.

И задумал он жениться вновь,
И соседей
Попросил отдать за него их дочку —
Как расцветшая яблонька молодую.

Смущены были родители невесты.
Не решились отказать ему сами,
Обратились они к старейшинам
за советом.
Отвечали им старейшины царства Лу:
– Если старый возьмет молодую в жены,
Суждено непременно ей быть вдовою.
Округ Цзоу – ничтожный округ,
Тяжело придется вдове и сиротам.
И увидят светлые духи предков,
Что, безвинные, они страдают.
Ведь не царь он и не князь,
Человек из Цзоу!
Не по чину ему такая женитьба.
Но прекрасная как яблоня девица
Так отцу и матери сказала:
– Если бы голодный
Просил у нас хлеба,
Если бы зимою
Остался он без одежды, —
Каждый отломил бы
От куска своего половину,
Каждый своей одеждой
С ним бы поделился.

Но никто не может
Свою радость отдать другому,
Если душу и тело,
И всей жизни отмеренный срок
Не разделит с ним безвозвратно.

Мы могли бы глаза зажмурить,
Когда он пойдет мимо нашего дома.
Мы могли бы заткнуть уши,
Когда станет он в наши ворота стучаться.
Но у сердца нет глаз и ушей —
Как закрыть их сумею?
И не знаю, есть ли граница у сердца —
Где же поставлю ворота?

Даже если он скроется
под камнем могильным,
Не смогу я забыть о его страданье:
Буду слышать,
Как плачет его дух безутешный,
Что никто из живых его не любит,
Не поет ему поминальной молитвы,
Не готовит жертвенной пищи.
Ах, кто же, кроме сына,
Дольше всех об отце будет помнить? —
И она родила ему сына,
Чтобы род его на земле продлился.
А потом
Она родила ему дочку —
И наполнились медом пересохшие соты,
И забыл он о своих печалях.
Так земля, покрываясь цветами,
Забывает о зиме ненастной.

Но клонилось солнце на запад,
Покидало округ Цзоу,
Царство Лу,
И весь Китай великий —
День окончен,
И темная ночь неизбежна.

Так и память о нас,
И о тех,
Кто нас помнит,
Погружается в ночь,
Грозит исчезнуть во мраке.

Где же сердце,
Не знающее границы,
Что сумеет нас
Вместить навеки?

Кто научится помнить
И любить нас вечно,
Тот научит народ,
Как стать на земле бессмертным...

...И тогда, на закате его жизни,
Родила она не простого,
Родила она дивного сына,
Нарекли ему люди
Имя —
Конфуций...

Мистер Фолуэлл в Нью-Йорке
В небоскребе заседает,
Он орет по телефону,
Виски с содовой он пьет.
Он в резиновых подтяжках,
Денег у него мильоны!
Да, те самые мильоны,
При наличии которых —
Ходят слухи – невозможно
В Царство Божие попасть.

Мистер Фолуэлл, однако,
Убежден на сто процентов,
Что, летя по небоскребу
В быстром лифте вверх и вниз,
Проносясь в автомобиле
Сквозь амброзию бензина,
Выходя из самолета
И опять в него садясь —
Самой лучшей, самой четкой,
Самой истинной дорогой
В Божье Царство он идет.

Мистер Фолуэлл при этом
Не смущается нисколько,
Что вокруг его персоны
Суетятся непрестанно
Легионы сатаны.
Ведь в любом из механизмов,
Что людей забрали в когти —
Обступили, облепили —
Мириады бесенят
Дружной заняты работой,
Сил и пота не жалеют —
Всё стараются уверить,
Что без них не обойтись.
А чуть только заподозрят,
Что слабеет их морока —
Из толпы чертей попроще
Выступает генерал,
Выпускает длинный коготь —
В микросхеме ковыряет.
Соблазняет чудесами,
Ублажает, завлекает —
Только нас не проведешь!

Мистер Фолуэлл однажды
Увидал иное чудо,
Увидал живое чудо —
Он в газетах прочитал,
Что исполнились Писанья,
Предсказания сбылись,
Что не раньше и не позже,
Ровно в срок Господь исполнил
То, что сделать обещался
Тыщи лет тому назад.

Тот, кто в сердце принял чудо —
Тот с дороги не собьется.
Ведь не зря Господь всевидящ,
Оступится не дает!
Боже! Ты меня сподобил
Чудеса твои увидеть!
Боже, Боже! Как я счастлив!
Буду петь и восклицать!

Потому-то Желтый дьявол
(Деньги – это Желтый дьявол) —
Хоть бренчит в его кармане,
Но карман ему не тянет,
Ведь прекрасно знают оба,
Кто здесь раб, кто – господин!

Ну а с шушерой бесовской,
Пред которою на брюхе
Технократы-блюдолизы
Рады ползать день и ночь,
Он спокойно разобрался —
Раз пока вам срок не вышел,
И пока земля вас носит, —
И пока Господь вас терпит,—
На меня изволь работать,
огнедышащая рать!

Боже! Ты меня сподобил
Чудеса твои увидеть!
Боже, Боже! Как я счастлив!
Буду петь и восклицать!

Он знал две тайны:
Первая – о том,
Что Ангелы живут среди людей.
В одежде ходят тесной, некрасивой,
Болеют, умирают —
И опять
По лестнице Иакова восходят.
И он об этом не молчал – напротив!
Откройте сорок пятую главу
Прославленного «Пиквикского клуба» —
Там Сэм Уэллер ясно говорит:
«Я не слыхал,
И в книжках не читал,
И на картинках никогда не видел,
Чтоб Ангелы носили башмаки,
А уж тем более – очки и гетры.
Но мой хозяин – чистокровный Ангел,
Ему подобного на свете нет».

Да, Ангелы подобны бриллиантам —
Калибром разные, а суть одна.

И чтоб никто не вздумал придираться,
Мол, нам необходим второй свидетель,
Как Моисеев требует закон,
То сказано в «Холодном доме» прямо,
Что был его загадочный владелец
На Ангела похож,
И что его лицо
Светилось,
Словно Ангельские лики.

Итак, он говорил об этом вслух.
Но в грохоте житейском
Голос тайны
Расслышать так же трудно,
Как в толпе
Измученного Ангела узнать,
Когда лицом к лицу столкнешься с ним.

Пускай ты Ангел —
Им не до тебя,
Когда они спешат, в горсти сжимая
Лоскут своей судьбы – свою обиду.

И это всё, что удалось урвать
У времени из ненасытной пасти.
Тебе такого, Ангел, не понять.
Тобой иные правят страсти!

Иные – и в мильоны крат сильней!
Ведь чтобы вашу злобу пересилить —
Какая сила жалости нужна!
Но есть другая —
Жалости превыше.

Она заставит Ангелов спуститься
На землю обреченных и немых,
Чтобы за вас за всех хотеть того,
О чем никто не помнит-не мечтает —
Такая сила снова поднимает
До неба Ангелов и тех, кто любит их!

Дымились кровью улицы Парижа.
Толпа ревела. Осужденные на казнь
Дрожали у подножья гильотины.
А Сидней Картон говорил о том,
Что он владеет величайшей тайной,
Которую пророки Божьи знали,
И потому на смерть идет без страха.

О эта тайна! Если б вы могли
Не то чтобы поверить, а расслышать —
Что Время, пожирающее вас,
Не вечно будет царствовать над вами,
Что есть ему начало и конец,
Что вы пребудете,
Когда оно исчезнет.
Тому, кто этой тайною владеет,
Она дороже воздуха и хлеба.

Об этом Ангел клялся Иоанну
В Апокалипсисе,
Об этом Диккенс
Писал в «Рождественских колоколах»
И в «Повести» про Лондон и Париж.

Но бой часов отяготил ваш слух.
И щелканье больших и малых стрелок...
Он знал две тайны. Но еще одну
Пытался разгадать —
Горчайшую из тайн.
Она живет в часах, она в движенье
Приводит гири, побуждая их
Всегда стремиться вниз,
Чтоб их паденье
Вращало непрестанно колесо.
То сила зла —
Чем тяжелей оно,
Тем выше Ангелы взлетают!

Когда он был к ее разгадке близок,
Ему явился Ангел – но из тех,
Чьи крылья не скрываются одеждой,
А смело в небеса устремлены.
И он увел его с собой.