Сборник стихов - Елена Степанян 5 стр.

Он знал две тайны:
Первая – о том,
Что Ангелы живут среди людей.
В одежде ходят тесной, некрасивой,
Болеют, умирают —
И опять
По лестнице Иакова восходят.
И он об этом не молчал – напротив!
Откройте сорок пятую главу
Прославленного «Пиквикского клуба» —
Там Сэм Уэллер ясно говорит:
«Я не слыхал,
И в книжках не читал,
И на картинках никогда не видел,
Чтоб Ангелы носили башмаки,
А уж тем более – очки и гетры.
Но мой хозяин – чистокровный Ангел,
Ему подобного на свете нет».

Да, Ангелы подобны бриллиантам —
Калибром разные, а суть одна.

И чтоб никто не вздумал придираться,
Мол, нам необходим второй свидетель,
Как Моисеев требует закон,
То сказано в «Холодном доме» прямо,
Что был его загадочный владелец
На Ангела похож,
И что его лицо
Светилось,
Словно Ангельские лики.

Итак, он говорил об этом вслух.
Но в грохоте житейском
Голос тайны
Расслышать так же трудно,
Как в толпе
Измученного Ангела узнать,
Когда лицом к лицу столкнешься с ним.

Пускай ты Ангел —
Им не до тебя,
Когда они спешат, в горсти сжимая
Лоскут своей судьбы – свою обиду.

И это всё, что удалось урвать
У времени из ненасытной пасти.
Тебе такого, Ангел, не понять.
Тобой иные правят страсти!

Иные – и в мильоны крат сильней!
Ведь чтобы вашу злобу пересилить —
Какая сила жалости нужна!
Но есть другая —
Жалости превыше.

Она заставит Ангелов спуститься
На землю обреченных и немых,
Чтобы за вас за всех хотеть того,
О чем никто не помнит-не мечтает —
Такая сила снова поднимает
До неба Ангелов и тех, кто любит их!

Дымились кровью улицы Парижа.
Толпа ревела. Осужденные на казнь
Дрожали у подножья гильотины.
А Сидней Картон говорил о том,
Что он владеет величайшей тайной,
Которую пророки Божьи знали,
И потому на смерть идет без страха.

О эта тайна! Если б вы могли
Не то чтобы поверить, а расслышать —
Что Время, пожирающее вас,
Не вечно будет царствовать над вами,
Что есть ему начало и конец,
Что вы пребудете,
Когда оно исчезнет.
Тому, кто этой тайною владеет,
Она дороже воздуха и хлеба.

Об этом Ангел клялся Иоанну
В Апокалипсисе,
Об этом Диккенс
Писал в «Рождественских колоколах»
И в «Повести» про Лондон и Париж.

Но бой часов отяготил ваш слух.
И щелканье больших и малых стрелок...
Он знал две тайны. Но еще одну
Пытался разгадать —
Горчайшую из тайн.
Она живет в часах, она в движенье
Приводит гири, побуждая их
Всегда стремиться вниз,
Чтоб их паденье
Вращало непрестанно колесо.
То сила зла —
Чем тяжелей оно,
Тем выше Ангелы взлетают!

Когда он был к ее разгадке близок,
Ему явился Ангел – но из тех,
Чьи крылья не скрываются одеждой,
А смело в небеса устремлены.
И он увел его с собой.

– Господи! Изгладь мои грехи!
И давай про них забудем оба.
Слышишь, Господи? —
Всю ночь звучат стихи
Из трущобы мрачной, как из гроба.

Это он, жилец промозглых нар,
Те стихи бормочет-произносит.
А с утра он поплетется на базар,
Сядет – и на пропитанье просит.

Господи, как мало медяков!
Подают картошку и огрызки хлеба.
А в душе – такое сонмище стихов!
Вызволишь – они поднимутся до неба.
Птица-Сирин, вея с высоты,
Удивленно-ласково засвищет:
– Ах, какие вкруг тебя горят цветы,
Государь мой нищий!

И обронит благодатный пух,
Пахнущий цветеньем райской купы,
И отгонит кровожадных мух,
Что впились в незаживающие струпы.

И примолвит:
– Ах, твой грех, видать, жесток! —
Горестно заламывая крылья,
И помчится на Святой Восток,
Зарыдав от боли и бессилья.

А ему в милицию брести —
Отмечаться, что еще не умер,
Что не утопился по пути
Ссыльный из Москвы, такой-то нумер.

Вот, намаявшись, он, наконец, уснул,
В шапке-в валенках,
на нищенский обычай.
И ему приснился царь Саул,
Изумленный собственным величьем.

Он среди Израиля стоит,
На главу всего народа выше,
И звезда во лбу его горит,
И крыла незримые колышет
Тихий ветр.
Но прилетал иной,
Порожденный чернотой межзвездной,
И не стало крыльев за спиной,
И звезда-моя звезда! —
ты пала в бездну.

Паула Беккер – как заря,
Что на вершинах Альп играет!
Но если Аьпы этого не знают,
Выходит – солнце их ласкает зря.

И если нет любви
Меж небом и землей,
Так значит – нет нигде!
Готовьтесь – быть беде.
Паула Беккер смерть
Любви предпочитает.

О красота ее застывших рук,
Другую красоту рождавших прежде!
О гипсовые вежды!
А взор отныне обращен туда,
Где о любви и память неуместна,
Где убегает от звезды звезда,
И где на звуки наших лучших песен
Никто не хочет отозваться,
И Эвридика хочет там остаться.

Но ты же сам решил, поэт,
Что лица Ангелов бесстрастны,
Когда под ними звезды гаснут,
И гаснут красные огни
В твоей крови.
Меняя цвет,
Она с подземного рекою
О чем-то шепчется.
Под эти звуки
Невыносимые стихают муки.
– —
На небо нет путей,
Ведет дорога вниз,
И ты по ней уходишь без возврата,
Поэт.
А я тебе, кричу:
– Вернись!
Мы были братьями когда-то...
– —

Нас каббалисты учат, что земля —
Есть область чувств, а чувства —
форма боли.
И избежать ее никак нельзя
Нам, грешникам, а уж святым —
тем боле.

Написано издревле на роду,
Что будешь ты изранена-избита —
И в темноте, по вздыбленному льду
Свой путь земной проходит Суламита.

Но тайна тайн горит в ее очах,
И плавит лед, и темноту пронзает.
Безумная мечта – сильней, чем страх,
А сердце знает то, что разум
не вмещает,

И верует, как веровало встарь,
Что невозможное должно свершиться.
Ты помнишь? – Мать с отцом хотели
сжечь Фамарь,
Но Бог простер крыла над голубицей!
С небес отверстых, в озаренной мгле
Твое, Твое лицо сияло, Боже,
И тот, пред кем она рыдала на земле,
Казался на Тебя похожим.

Мне сон приснился,
Даже так, не сон —
Дремотное видение под утро.
Какой-то вход в московское метро
Со стороны альпийского курорта.

Привычная картина:
В два ряда
Стоят усталые старухи
И несколько небритых мужиков.
А перед ними
На ящиках картонных,
Или просто на земле,
А у иных в протянутых ладонях —
Товар нехитрый:
Вобла, банки с пивом
И сигареты целых трех сортов.

Темнеет,
Но народ идет вовсю,
И фонари горят вдоль всей дороги,
Она другим концом уходит прямо в лес —
Его смолистый животворный запах
Меня во сне пьянит и удивляет.
А ближе к лесу,
На брезгливом расстоянье
От тех, что с воблою и с пивом,
Сидит на кочке Томас Манн,
Перед которым
На чистом носовом платке
Лежит его душа.
И точно так же,
Как прочие торгующие,
Он
Смиренно ждет,
Что кто-нибудь из проходящих
Ее купить захочет.

Но надежды – никакой.
И вообще идет торговля плохо —
То ли место здесь такое? —
Впрочем, воблу с пивом,
Хотя и неохотно, но берут.

Вот так он и сидит.

А я вишу
В кирпичной комнатке над утренней
Москвою
И не могу проснуться – оттого ли,
Что мне понравилось в лесу?
Или меня смущает
Картина эта странная?
Она смутит кого угодно —
Старик застылый,
А у ног его
Младенец мертвый.
Но ведь всем известно,
Что умереть совсем душа не может!
Так почему же так упорно он
Избавиться желает от нее,
Готов за так отдать кому угодно?

И сквозь сон,
Сквозь ветви
Я начинаю понимать,
Как он
Сюда попал,
Что с ним на самом деле
Произошло —

С ним дьявол отшутил
Такую злую шутку, до которой
Додуматься один лишь дьявол мог.

А дело было так:
Он душу продал.
И купчую скрепили,
И сполна
Он всё, что причиталось, получил,
А дьявол брать ее не захотел —
Что хочешь, то и делай.
Ужас просто.

Так что ж он, вечно будет так сидеть?
А мне что делать?
Я хочу проснуться!
Не нужен мне альпийский этот воздух.

И просыпаюсь...
...Люди друг про друга
Умеют забывать,
И это страшный грех.
Не просто грех,
А дьявольские чары,
Проникшие в сознанье,
Чтобы к смерти
Вернее приучить.
Забвение – осуществленье смерти.

И то, что при таком раскладе
называют жизнью —
Только увертюра
К той смерти:
Сумма подлежащего забвенью.
Такая жизнь
Альтернативой смерти быть не может.
Они друг друга стоят.
Хорошо бы их обеих
На кое-что получше обменять!

Ты видишь, Томас Манн,
Ведь все, кто клялся
Тебе в любви,
Кто в прибылях участвовал твоих,
Не помнят о тебе.
Они свои убытки
Теперь считают —
Но куда же всё девалось? —
И ты не помнишь, мертвый, ни о ком.

Но один раз в жизни,
Было дело,
Ты вспомнил ненароком обо мне
И получил неслыханный процент.

Уж такова моя натура —
Тому, кто обо мне однажды вспомнил,
Я трижды и четырежды воздам.

...Разве жажда моя утолится
Этой малою каплей росы?

Но она всё равно проступает
Сквозь кровавый атлас лепестка...
И невидимая рука
Эту старую повесть листает.

О, какие ничтожные страсти!
Кавалер в потаскушку влюбился
Так, что просто рассудка лишился.
Да возможно ли это рассудком назвать?
Всё-то их представленье о счастье —
Пожирнее поесть, да попить, да поспать.

Жизнь во тьме.
Только сполохи ада
В пляске факелов,
В треске свечей над игорным столом.
А душа, словно бабочка, рада —
Наплясаться в ночи вкруг огня,
Надышаться дурманного чада —
И навеки во мрак.
И не надо ей лучшей награды.

Только, силы небесные,
Что же такое творится!
Кавалер,
Этот карточный шулер,
Бездельник и мот,
Без оглядки на каторгу
Вслед за беспутной девицей
Через весь океан
На разбитой галере плывет.

Да откуда взялась в тебе сила такая?
(Но ведь черным по белому,
Это ж не зренья обман!)
Кавалер де Грие!
Ты у нас не герой, не святой,
Не Катрин Трубецкая!
Каково ж тебе плыть
Через весь океан!

И, выходит, нисколько не нужен
Ему этот Париж,
Мельтешащий Содом.
Он совсем как тот парень,
Что ради жемчужины
Продал тачку, участок и дом.

Но при чем же здесь девка бесстыжая —
Только знает глазами моргать! —
Та жемчужина – истина высшая,
Для нее-то живем мы,
Только ею и дышим,
Жаль, что нечего нам продавать!

У живущих по высшим законам
Очень часто с финансами туго —
Мы не делим харчи с Вавилоном,
Мы взаимно презрели друг друга.

Был сапожником некогда Бёме,
Жизнь он прожил сравнительно мирно.
Но в двадцатом столетье-дурдоме
Всё схватили гигантские фирмы.
И в тисках обувной индустрии
Вольным пташкам приходится круто.

Как мы жили в советской России,
Сторожа академинституты!

Трое суток, как ветер, кружиться,
Разглагольствовать о нирване.
На четвертые – развалиться
В проходной на протертом диване

(Съездив к ангелам в гости без визы,
Дабы скрасить свой скромный досуг),
И с блаженной улыбкою, снизу,
Созерцать докторов лженаук.

Крепкий чай из стаканов граненых,
Черный хлеб, увлажненный горчицей, —
Это трапеза посвященных,
И не каждый ее причастится.
Вот заветнейший миг наступает —
Как морозная ночь хороша! —
Други-ангелы снег отряхают,
И горит, не сгорая, душа!

В небе яблонькой райской заря
расцветает...
Ну а где-то,
В глуши непроглядных времен,
Кавалер де Грие
Безутешно рыдает
Над своей дорогою Манон.

И холодное тело хранит очертанья
Той души, напоенной огнем,
Чья цена равнозначна цене мирозданья,
И которой,
Как нас уверяют преданья,
Обладать можно только вдвоем.

Но когда же такое случалось,
Где отыщешь, в анналах каких,
Чтоб позорная жизнь увенчалась
Смертью чистой, как ризы святых?

Де Грие и Манон!
Вы должны нам ответить.
Разрешите сомненья, что мучают нас:
Неужели возможен
Между жизнью и смертью
Вопиющий такой диссонанс?
– Между ними такое бывает,
Что смутится рассудок иной:
Леденцовой сосулькою тает,
Восковою свечой оплывает
И единственной жизнью себя почитает
Смертный сон в колыбели земной.

Прожигатели жизни про это
Догадались при самом рожденье,
И не станут свои же мученья
Продлевать хитроумной диетой.

Наши радости – с привкусом яда,
В нашей дерзости – горечь бессилья.
За собою не помним вины,
И не надо
Ждать, чтоб мы у кого-то
Снисхожденья просили.

Так созвездья за нас рассудили,
Под которыми мы рождены,
И скопление звездной пыли
Излучает чадящие сны.

Если кто ненароком проснется,
Всё равно соскользает на заданный путь.
И единственный шанс остается —
Выше этих созвездий рвануть!

Чтобы в нас не успели вцепиться
Разъяренные Гончие Псы!

Разве жажда моя утолится
Этой малою каплей росы...
Небо-небо! О как же ты страстно
Любишь нас,
Наши речки-пруды!
Как твои отраженья прекрасны
В зеркалах этой кроткой воды.

А потом, с наступлением ночи,
На тебя бы глядеть да глядеть,
Целовать твои звездные очи
И бессмертной надеждой владеть.

Фьоравенти-Фьораванти!
Видишь – ангелы парят?
Фьоравенти-Фьораванти!
Звоны дивные звенят.

Поднимайся, собирайся, —
Начертал великий Бог
Итальянцу Фьораванти
Путь на северо-восток.

Через долы – через горы
Многотрудный путь лежит, —
Там, в груди глухого бора,
Несказанный город спит.

Одному тебе под силу
Чудный колокол отлить,
Что сумеет звонким звоном
Этот город пробудить.

Он проснётся, он воспрянет,
Он раздвинет темный лес.
Жадным взором он заглянет
В очи синие небес.
Дивный град, краса Вселенной,
Страх завистливых врагов.
Собеседник дерзновенный
Белопенных облаков.

Хлынет солнце спозаранку
В русла улиц-площадей —
Это ангелов стоянка,
Пристань белых лебедей.