— В каждом из отрядов приказано сформировать истребительную группу, японцы передают по четыре «Ньюпора» и еще три в резерв. И еще получим бензин, запчасти, бомбы и оборудование.
— Откуда у них французские аэропланы? — удивился Вощилло.
— Я сам удивился, но военный министр пояснил, что делали их на островах по лицензии, и называли Ко 3. Надеюсь, что летать будут, хоть япошки их и мастерили. Французская все же конструкция. Но получим их, дай бог, только в феврале, вряд ли они торопиться будут.
— Ничего, нам «Сальмсонов» хватит, — Вощилло радостно потер ладони, хлопнул по бедрам. Много ли надо летчику для счастья?! Он прямо сейчас бы побежал к самолетам, если бы они уже стояли на расчищенной от снега взлетной полосе или в теплом бараке, что ангары заменяли.
— Хватит, — согласился Сергеев, и вкрадчивым голосом спросил:
— Хочешь в историю попасть, Миша?
— А что делать? — сразу насторожился Вощилло. — А то вместо анналов можно и в анал попасть! Это у нас запросто!
— Получим аэропланы, облетаем. Затем грузимся на платформы и идем до Нижнеудинска. Оттуда полетим парой к Красноярску. К императору Михаилу Александровичу для поддержки.
— Хоть сейчас готов! Был бы самолет!
— Будет, будет, — притворно взмахнул рукой Сергеев. — Только за эти дни про сон забудем, дел, сам знаешь, сколько стоит. Да и сам командующий с инспекцией послезавтра будет.
— Полковник Арчегов к нам прибудет?
— Ага. Спуску нам не даст, не надейся. Въедлив! — с нескрываемым восхищением отозвался Сергеев. Таково было отношение к возмутительно молодому, но талантливому командующему Сибирской армией. Или ненавидели, но втихую, сторонников данной позиции было немного, да и те «сычи»…
Иркутск— Все готово, — бывший командующий НРА Политцентра Калашников говорил спокойным до жути голосом, вот только сцепленные до белизны костяшек пальцы могли бы поведать об ином. Хорошо, что его собеседник не мог этого видеть.
Это было не возбуждение — душа Калашникова клокотала яростью. Но Николаю Сергеевичу приходилось сдерживаться, ведь дешевая солдатская харчевня не лучшее место для встречи с товарищем по партии.
Они с Линдбергом сидели почти рядом, за грязным столом «забегаловки». Работа в эсеровском подполье многому их научила. Потому эсеры, демонстрируя равнодушие друг к другу, незаметно переговаривались краешками губ. Только здесь и сейчас они смогли встретиться — рядом с солдатскими казармами. Служивых в зале было множество — пообедать они могли исключительно в харчевне, ведь в холодном казенном здании из красного кирпича штрафникам по утрам и вечерам давали только кипяток с хлебом.
— Завтра в полдень, — тихо отозвался Линдберг. — Вологодский приедет. Он ваш, не промахнитесь.
— Сделаем, — прошептал Калашников и уткнулся в железную миску, неторопливо ковыряясь в ней ложкой. Перловка с мясом в глотку не лезла, что-что, а штрафников кормили днем хорошо. Но какая тут еда, когда ярость мщения колокольным звоном отбивала в мозгу только одно слово — «завтра».
— Иуду мы возьмем, у нас все готово, — донесся в ответ шепот Линдберга. И тут же заскрипела лавка, затем донеслось сытое рыгание с причмокиванием. Калашников скосил глазом в сторону, и в первое мгновение совершенно не узнал Марка Яковлевича. Типичный пролетарий в треухе и жеваном полушубке с испитым лицом, лишь только пронзительный знакомый блеск глаз сверкнул на секунду.
— Завтра, — прошептал Калашников и снова уткнулся взглядом в перловку. Неожиданно ему захотелось есть, и он принялся греметь ложкой, стараясь подхватить побольше кусочков мяса. На душе стало легче, ярость схлынула, уступив место ликованию. Ведь завтра все изменится — Вологодский и этот мерзкий иуда Яковлев будут убиты, жертвы их тирании отомщены, а партия снова выйдет из подполья и понесет слова правды людям. Партия вечна — выдержав колчаковщину, она переживет и жестокости арчеговщины.
И тут Калашникова снова захлестнуло яростью — он вспомнил, как избитый и истерзанный лежал на ледяном полу пакгауза. За окном слышался перестук колесных пар, а перед ним стоял этот полковник, что свирепее всех жандармов, вместе взятых.
Пережитое чувство дикого унижения неумолимо вырвалось из памяти и обрушилось на душу. Николай Сергеевич заскрипел зубами от гнева — такого прощать нельзя. Никогда! Этот полковник, а также его жена, что чешской подстилкой служила, должны ответить за все эти мерзости. Только тогда он снова почувствует себя нормальным человеком и не будет стыдиться смотреть в глаза товарищей по партии…
— Заканчивайте обедать, господа!
Зычный голос выдернул Калашникова от созидательных планов мести. Собрали в казармах штрафной роты каждой твари по паре, в основном разжалованных офицеров, хотя встречались и штатские. Командовал ротой, вот гримаса судьбы, бывший семеновский генерал Скипетров, что сейчас надрывал горло. Посмеяться можно — революционеры и отпетые черносотенцы в одной команде, в кошмарном сне такое не приснится. Загнали всех воевать под их паршивое бело-зеленое знамя.
Николай Сергеевич быстро доел кашу и, облизав ложку, засунул ее за голенище. За эту неделю он настолько втянулся в солдатскую лямку, что не замечал ни вони от немытых тел, ни дурного запашка в казарме. Пушечное мясо — штрафники — вся жизнь может уместиться в одну атаку на красные пулеметы. И не сбежишь, вон они, трупы незадачливых офицеров на сучьях висят, для пущей наглядности и поддержания дисциплины. Тоже хотели сбежать, но только китаезы бдят как церберы, за одного сбежавшего могут двух косоглазых запросто повесить. Но до сегодняшнего дня такого события еще не случалось…
Черемхово— Выступление на Красноярск преждевременно, Федор Артурович. Нам пока не нужно торопиться. Железная дорога плотно забита чешскими эшелонами, требуется время на ее очистку. А потому необходимо продолжить подготовку батальонов, в пути это будет сделать невозможно…
— Я понимаю, Константин Иванович, — отозвался его собеседник, седоватый, рослый генерал явно преклонных, с точки зрения самого Арчегова, лет. Легендарному графу Келлеру зашкаливало за шестой десяток, но выглядел старик молодцевато, а глаза его прямо светились каким-то юношеским блеском. А уж здоров был, как медведь, и сложение такое же. Дуб прямо!
— Граф, завтра будут проведены учения, на которых будет отрабатываться атака бронепоездами при поддержке пехоты и артиллерии. Пока есть время, нужно наладить взаимодействие между частями. Потом просто не будет возможности для обучения. К сожалению, я не могу задействовать авиацию — новые аэропланы подойдут только через неделю, хотя есть надежда на лучшую работу железнодорожников.
— По крайней мере, пока я ехал, на Кругобайкальской дороге был порядок, почти такой же, как до войны.
Ермаков встал и прошелся по салону — союзники лишились значительной части подвижного состава, особенно комфортабельных «пульманов». А этот вагон вообще принадлежал генералу Сырову, что придавало определенную перчинку в его обладании. Константин вспомнил, как гневно сверкал глаз этого чешского Кутузова, и усмехнулся. Приятно осознавать, что поговорка «из грязи в князи» может иметь и обратный ход.
Но внутри он чувствовал холодок — не таким он представлял разговор с Келлером. Он настаивал перед Вологодским на назначении командующим именно графа, ведь тот имел в русской армии определенный вес и овеянное славой имя. Но премьер-министр как-то странно посмотрел на Константина, хотя между ними стали складываться вполне дружеские отношения, несмотря на возрастную разницу.
А может, и благодаря которой, ведь Петр Васильевич в отцы годился. Но тут Вологодский ему и резанул прямо, что Келлер сам категорически отказался принимать армию и будет служить на той должности, которую определит ему командующий. И снова бросил странный взгляд на Константина.
Встретившись сегодня первый раз с графом, приехавшим с утра из Иркутска, Константин был немного озадачен. Старый генерал больше слушал, чем говорил, а внимал так, что бывший подполковник ВДВ не уловил даже малейшей нотки фальши или наигранности. Зато расспрашивал за троих — генерала интересовало буквально все, начиная от ночной атаки Глазково и захвата чешских бронепоездов, до тактического взаимодействия различных родов войск, включая авиацию.
И это было удивительно — ведь Константин ожидал старческого тщеславия и некоторого высокомерного снобизма, пообщался за эти две недели с генералами как «старыми», так и новыми, «семеновской» или «колчаковской» выпечки. И не уловил в них интереса к военному искусству. Но Келлер держался совершенно иначе, а такое поведение, не укладывавшееся в представления, озадачивало настолько, что сейчас Арчегов-Ермаков решил рискнуть и спросить напрямую. Вряд ли генерал будет лукавить…
— Вы можете мне ответить на один вопрос, Федор Артурович?
— На любой, ваше превосходительство. — Старик сверкнул глазами. Ермаков крякнул — в голосе Келлера не было скрытой издевки при таком обращении к полковнику, как у других царских «воевод». Титуловать его таким тоном могли только адмиралы, Колчак и Смирнов, да престарелый казачий генерал Катанаев, намыкавшийся в эвакуации. И еще атаман Оглоблин, но тот на войне с немцами полковником был.
— Служить под вашим началом для меня, как и для многих других офицеров, будет великой честью. Вы генерал от кавалерии, одно из легендарных имен русской армии! И потому мне непонятен ваш отказ Петру Васильевичу Вологодскому! Извините великодушно, но и я сейчас обращаюсь к вам с покорной просьбой возглавить армию.
— Прошу простить, ваше превосходительство, но я отказываюсь. И попрошу вас, Константин Иванович, не возвращаться к этой теме.
— Но почему, Федор Артурович? — Ермаков не справился с удивлением, ведь и Артемьев, Ханжин и многие другие генералы вели себя совсем иначе.
С руками бы вырвали назначение, а тут такой резкий отказ.
— Вам знакома одна поговорка, ваше превосходительство? Что коней на переправе не меняют. Тем более не заменяют их старыми клячами!
— Федор Артурович! — Ермаков ошалел от слов Келлера. И только смог возмущенно прошипеть, ошарашенно взирая на ухмыльнувшегося генерала. Тот, словно не заметив изумления своего молодого собеседника от такой прямоты, продолжал чеканить слова, блестя юношескими глазами.
— Когда началась война с германцами, наши генералы зачастую не знали, что делать с пулеметами и пушками. А сейчас бой ведут бронепоезда, аэропланы, блиндированные автомобили и танки. Я внимательно вас слушал, а потому представил, что произошло бы с кавалерийской дивизией, будь она атакована тремя десятками аэропланов. Массированная воздушно-штурмовая атака, как вы говорили…
Келлер остановился, прикрыв веки, беззвучно пошевелил губами, будто смакуя услышанный от Арчегова термин. В такт мыслям покачал головой.
— Страшное дело… Война меняется до неузнаваемости. Тут не переучиваться, тут заново учиться надо. Нет, Константин Иванович, мне, старику, этого сейчас не потянуть. А раз вы и знаете войну по-новому, и, главное, умеете так воевать, — Келлер обвел взглядом трофейный салон, на стенке которого был нарисован чешский флажок, — вам и карты в руки. А я помогать буду. Как говорится, на подхвате. Вот так-то, ваше превосходительство, и иначе нельзя, в этом я убежден, и не только я один…
Вот, значит, как! Теперь Ермаков был убежден, что Келлер имел приватный разговор на эту тему не только с Вологодским, но и с Колчаком. И те не только смогли убедить генерала, но и заочно сделать его сторонником молодого командующего. И что старик постоянно употреблял «ваше превосходительство», стараясь не переходить на имя-отчество, в этом случае имело обоснование. Демонстрируя такое обращение перед всеми, старый граф не только укреплял его авторитет, но и приручал его самого к мысли, что иного он на должности командующего не видит.
«А ведь он меня своим именем, как щитом прикрывает. Ведь каппелевцы супротив шипеть будут — не может быть молодой полковник Арчегов, выскочка, главкомом. А раз у него в замах граф Келлер, полный генерал, к тому же полностью поддерживающий, то пересуды разом утихнут. Против такого имени, как говорится, не попляшешь!»
Ермаков отвлекся от раздумий и бросил короткий взгляд на генерала. Старик в ответ блеснул глазами, вроде как усмехнулся, и этого Косте хватило, чтобы понять, что графу все его затаенные мысли видны, будто облачко летним днем на голубом небушке. Да что говорить, он все зубы съел на службе, и если Колчак в отцы годится, то этот в деды. Хитрить перед ним бесполезно, и для дела вредно, ведь помочь Келлер может изрядно. Недаром говорят, что старый конь борозды не портит.
— Хорошо, граф, — подытожил Ермаков. — У нас есть еще дней пять, чтобы натаскать авангард, а вам наладить взаимодействие между частями. С офицерами бронепоездов и десантно-штурмового батальона я вас сегодня познакомлю. С пехотой и казаками завтра учения. Посмотрите на тактику…
— Есть, ваше превосходительство, — коротко отозвался Келлер.
— Я приказал собрать все старые аэропланы, потому послезавтра надо провести учения с участием пяти самолетов. Пилотам тоже предстоит многому научиться. И еще одно — вы не только мой заместитель и командующий авангардом. Вы сами блестящий кавалерийский генерал. А потому приказываю вам немедленно подтянуть казаков, другой конницы у нас нет. Атаман Оглоблин окажет вам всю помощь, которая потребуется.
— Есть, ваше превосходительство.
— Через неделю железную дорогу полностью очистят, ее берут под охрану роты государственной стражи и «шпалированные» бронепоезда. Вы же эти дни только натаскиваете свои части, их еще готовить и готовить. Нужно время, но что делать, если его нет. И как только путь будет полностью свободен, тогда с бронепоездами и десантом вы совершите молниеносный бросок к Красноярску…
МысоваяДавненько Генрих Шульц не испытывал такого душевного наслаждения, как за эти две недели. И как давно было то постоянное чувство унижения и беззащитности, когда любой из этих сумасшедших русских мог запросто убить его. Когда от местных бауэров немец чаще получал не обесцененную бумажку с двуглавым орлом, а кусок черствого хлеба.
И все изменилось в одночасье, когда он послушал этого русского генерала, что носил офицерские погоны, и предложил ему в залог свое наградное оружие. Да и не только это — устав от революционного безобразия, Генрих увидел, что русские опамятовались от безумия, и стали наводить порядок и дисциплину. И пусть было им далеко до родного сердцу Шульца орднунга, но на станциях стали прибираться, вагоны тщательно прибирать, а путейцы снова начали уважать власть.
Именно эти долгожданные перемены и подтолкнули Шульца к тому, от чего раньше он отбрыкивался. Оказавшись снова на службе, ощутив на плечах жесткость погон, Генрих почувствовал, что словно переродился. И этот бой с чехами, что алчно присвоили не только тысячи вагонов русского добра, но и нагло оторвали большой кусок милой сердцу Германии — Судеты.
И той ночью, сражаясь с ними, слыша, как свистят над головой пули, видя, как твой снаряд сносит вражескую пушку за секунду до ее ответного выстрела, он сражался не только за русских, но и за Германию. А вместе с ним дрались и три десятка немцев, воевали умело и расчетливо…
— Генрих, ты чего задумался?!
Тычок в бок вывел Шульца из воспоминаний. И первым делом он скосил глазом на грудь, еще раз полюбовавшись на серебряный крестик на колодке из чередующихся оранжевых и черных полосок. Русскую боевую награду — Георгиевский крест, что аналогичен Железному кресту 2-го класса, час назад ему вручил сам командующий флотом, контр-адмирал Смирнов. Да еще в присутствии бывшего Верховного правителя, вице-адмирала Колчака, с горящими глазами и усталым лицом. Такого же креста вместе с ним были удостоены многие немцы — матросы и стрелки, а обер-лейтенант Кноппе получил зеленый сибирский крест — редчайшую награду.
Шульц был очень рад, даже если бы дело ограничилось этим, но русские еще выдали по десять маленьких золотых кругляшков, их полуимпериалов. Огромная по нынешним временам сумма, Генрих был просто ошарашен — целая сотня золотых довоенных марок, в нынешней Германии можно чувствовать себя Крезом…
— Зволле, ты чего в окно уставился. Все не можешь со своей лоханкой попрощаться?! — Зычный голос кого-то из гренадер снова вывел Шульца из приятных воспоминаний. Он поднялся с лавки и подошел к оттаявшему окну вагона. И пусть третий класс, но немцам он показался настоящей роскошью. Вагон жарко натопили и навели самый настоящий порядок, как на императорской яхте «Гогенцоллерн».
Далеко на «вилке» грозно высился бортами ледокол «Ангара». А вот за ним, полностью спрятавшись за корпусом, высунул мачту его «Кругобайкалец». И невольно в горле запершил комок — первый раз в жизни Генрих не хотел покидать корабль, который за эти дни стал его вторым домом. Но приказ есть приказ, и теперь лежит дорога в дальний город Владивосток, где ему предстоит служить на русском вспомогательном крейсере.
Признаться честно, и Генрих, и его матросы втайне надеялись, что всю зиму простоят в Мысовой, ничего не делая, только отдыхая, ведь Байкал затянется льдом. Но русские научились считать денежки, и вот они едут в вагоне. С ними адмиралы и какой-то генерал из Иркутска. Пронырливый Зволле уже выяснил, что того назначили командующим округом в Приморье.
Сейчас Шульц предвкушал дальнее путешествие в роскошном вагоне, он побывает в загадочном Китае и получит незабываемые впечатления. Потому что сейчас у него, как говорят русские, в кармане не блоха на аркане, а самые настоящие золотые, ох и кутнет он. Найдет настоящий немецкий ресторан, закажет сосиски, рюмку шнапса и кружку, нет, он закажет целых две кружки пива с белоснежной пеной. Нет, кутить, так кутить, будет еще гороховый суп с гренками и еще одна рюмка шнапса…