Сергий кивнул головой и быстро удалился.
XXII. Обращение князя Индии
Всю ночь Сиама не отходил от двери комнаты своего господина и внимательно прислушивался к его шагам, которые ни на минуту не останавливались.
Наконец настал следующий день. Уель хорошо выспался и, встав рано, пошел на рынок, откуда послал к князю Индии всех свободных писцов.
Вскоре весь город покрылся новыми объявлениями:
«Византийцы!
Отцы и матери Византии!
Лаель, дочь купца Уеля, не найдена. Я предлагаю 10 000 золотых тому, кто доставит ее живую или мертвую, и 6000 тому, кто представит сведения, на основании которых можно будет отыскать и предать суду похитителя.
Это предложение действительно только в продолжение настоящего дня.
Князь Индии».
Это объявление не вызвало таких поисков, как накануне. По общему мнению, нечего и негде было искать, а потому все разговоры сосредоточивались на том, кто был этот богатый князь Индии. К десяти часам уже столько было наговорено о нем фантастического, что он изумился бы, узнай, что о нем говорят. Многие пришли к выводу, что он был очень богатый индиец, но не князь, и что интерес, проявленный им к похищенной молодой девушке, носит странный характер. Больше всего об этом говорил Демедий.
Никто во всем городе так не заботился о розыске Лаели, как Демедий. Он метался от места к месту, от городской стены к церквам, от садов к кораблям в гавани, так что не осталось ни одного уголка в Константинополе, куда бы не заглянул. Он был очень доволен результатами первого дня поисков. Особенно его радовало то, что никто не упоминал о втором паланкине и, по-видимому, никто его не видел, тогда как разговорам о первом не было конца. К концу дня он первым прекратил поиски и стал убеждать всех, что, очевидно, еврейку похитили болгары и отвезли в турецкий гарем.
На другой день Демедий собрал своих товарищей по академии Эпикура и, сформировав из них несколько групп, разослал всюду: в Галату, в города по Босфору, на западный берег Мраморного моря, на острова, даже к Белградскому лесу. Он сделался героем дня.
Когда князю Индии доложили после полудня о том, что византийцы не хотели возобновлять поиски, он сказал недоверчиво:
— Как? Десять тысяч золотых не могут подстрекнуть их? Да они уже десять лет не видали такой суммы в своей казне.
Прошел еще час, и весть о совершенной неудаче второго объявления привела в ярость старика.
И только рассказы о поисках, которые вел Демедий, утешали князя Индии.
В конце дня слуги доложили, что пришел какой-то молодой монах и просит впустить его в дом.
Князь Индии уже давно слышал от Лаели о Сергии и потому с любопытством рассматривал русского послушника.
Волнуясь, тот говорил князю Индии о своих предчувствиях, что Лаель где-то в Константинополе, и просил дать ему в помощники великана Нило.
— Признаюсь, мне плохо верится в эти поиски, — отвечал старик, с любопытством глядя на русского послушника, но все же приказал Сиаме позвать Нило.
— А ты знаешь, как я объясняюсь с ним? — спросил старик.
— Да.
— Но не забывай, что он понимает приказания только по движению губ говорящего, а потому в темноте невозможно с ним объясняться.
Когда явился Нило и почтительно поцеловал руку своего господина, то князь Индии сказал:
— Это послушник Сергий. Он полагает, что может найти молодую княжну, и желает, чтобы ты ему помог. Ты согласен?
Негр кивнул головой.
— Лучше бы ему надеть греческую одежду. Он тогда менее обращал бы на себя внимание, — посоветовал Сергий.
Через несколько минут Нило преобразился в византийца. От прежнего наряда сохранился лишь голубой платок на голове.
Когда Сергий и Нило ушли, князь Индии остался один в своем опустевшем доме и предался самым мрачным мыслям. Он уже почти отчаялся отыскать Лаель, и теперь его занимала мысль о мести.
Мысленно перебрав всех, кто мог остановить поиски, он вдруг понял, кто же обладал в Константинополе такой властью, и заторопился во Влахернский дворец.
Император согласился его принять, и вскоре князя Индии ввели в тронный зал.
— Я не буду злоупотреблять твоим доверием, государь, — сказал князь Индии после приветствий. — Я знаю, какая тяжелая ответственность лежит на тебе. Что значит с твоей заботой о благе империи мое горе? Ты, государь, сделал для поисков моего ребенка все, что мог, но у меня в Византии есть сильный и могущественный враг. Вчера все сочувствовали мне, весь город вел поиски, а сегодня, хотя я предложил нашедшему гору золота, все оборвалось. Кто мог остановить всех людей? Только тот, кто меня ненавидит, кого я оскорбил. Кого же я оскорбил? Государь, позволь мне назвать того, кого я считаю своим врагом.
— Говори, князь, не бойся ничего, — кивнул император, тронутый горем старика.
— Здесь, в твоем присутствии, я проповедовал о братстве всех верующих, о новой вере в единого Бога. Но, как ты помнишь, многие угрожали мне, так ты даже стал защищать меня. Это они возбудили всех против моей дочери. Этот мой враг — церковь! — почти крикнул он.
— Глава нашей церкви, — отвечал спокойно Константин, — сидел тогда рядом со мною, и он не прерывал тебя, не угрожал тебе;
— Ты, государь, глава церкви, — поклонился старик.
— Нет, князь, ты ошибаешься. Я — сын церкви, но я не ее глава.
Князь Индии побледнел, но через минуту он пересилил свое волнение и произнес с видимым спокойствием:
— Прости, государь, что побеспокоил, и позволь мне уйти. У меня очень много дел.
Константин наклонил голову в знак согласия.
Князь Индии снова поклонился, а затем выпрямился во весь рост и, сверкнув глазами, произнес:
— Государь, ты мог восстановить справедливость, но ты этого не захотел. Ты мог выбрать одно из двух: повелевать церковью или предоставить ей повелевать тобою. Ты выбрал последнее — и ты погибнешь, а вместе с тобою погибнет и твоя империя!
С этими словами он поспешно направился к дверям среди общего изумления, но, не дойдя до них, он вернулся, преклонил колени перед императором и прибавил прежним тоном беспомощного отчаяния.
— Государь, ты мог спасти меня и не захотел, но я тебя прощаю. Вот, — прибавил он, вынимая из кармана громадный изумруд, — я оставлю тебе этот талисман. Он принадлежал царю Соломону, сыну Давида, я нашел его в гробнице Хирама, царя Тирского. Он твой, возьми его, но достойно покарай похитителя моей Гуль-Бахар. Прощай, государь!
Прежде чем присутствующие пришли в себя от удивления, он положил драгоценный камень к ногам императора и быстро удалился из залы.
— Этот человек сошел с ума! — воскликнул Константин.
Вернувшись домой, князь Индии еще не успел войти к себе в комнату, как ему доложили, что кто-то уже давно желает его видеть.
Вскоре в комнату вошел человек с загорелым лицом и в одежде простого рыбака.
— Ты князь Индии? — спросил он на прекрасном арабском языке и с таким достоинством, как будто он всегда жил при дворе.
Старик молча поклонился.
— Ты князь Индии, друг султана Магомета? — повторил вошедший.
— Султана Магомета? Ты ошибаешься, сына султана Магомета.
— Нет, султана Магомета.
В глазах князя Индии мелькнула радость, которую он не знал уже два дня.
— Прости, князь, — продолжал незнакомец, — что я в такой одежде, но мой повелитель приказал прибегнуть к этому переодеванию. Я принес тебе письмо.
Он вынул из-за пазухи бумагу и подал ее с поклоном. Князь Индии развернул пакет.
«Магомет, сын Мурада, султана султанов, князю Индии.
Я вскоре возвращаюсь в Магнезию, мой отец, — да сохранит его молитва пророка, всемогущего пред Богом, — быстро ослабевает физически и умственно. Али, сын Абед-Дина Верного, обязан в тот самый момент, как великая душа моего отца перенесется в рай, прискакать к тебе с быстротой ветра и передать тебе нечто, что ты, конечно, поймешь».
Прочитав эту записку, князь Индии прошелся по комнате взад и вперед, чтобы собраться с мыслями, и потом сказал:
— Что ты привез мне, Али, сын Абед-Дина Верного?
Турок отстегнул медную пряжку, которой была закреплена одна из его сандалий, и, вынув оттуда крепко свернутую атласную желтого цвета ленту, подал ее князю.
— Вот, что я привез. Слава Аллаху, я исполнил свое поручение.
Развернув атласную ленту, князь Индии увидал на ней странную диаграмму.
— Сын Абед-Дина, — произнес он, — это гороскоп, но не о рождении, а о смерти.
— Мой повелитель был уверен, что ты это подумаешь, — отвечал турок. — Но он справедливо говорит, что смерть его отца должна считаться моментом его восшествия на престол, а потому и гороскоп его жизни должен начаться с гороскопа смерти его отца.
— Где он теперь?
— Вероятно, по дороге в Адрианополь. В эту самую минуту, как умер его отец, к нему была послана депеша великим визирем.
— А каким путем он поедет?
— Через Галиполи.
— Вот, возьми это в награду за добрую весть, Али, — сказал князь Индии, подавая ему перстень. — Отправляйся сейчас в обратный путь. Прежде всего заезжай в Белый замок и скажи коменданту, что я сегодня ночью приеду туда. Затем отправляйся навстречу к султану Магомету и скажи ему, что я понял присланное мне, исполню свое обещание и присоединюсь к нему в Адрианополе.
Когда посланец удалился, князь Индии, глядя на диаграмму, подумал: «Родился не человек, и даже не султан, а громадная империя, которую я сделаю могущественной, чтобы наказать Византию. В этой вести о восшествии на престол Магомета в такую минуту, когда моя душа подвергнута отчаянию, я вижу руку Провидения. Я слышу голос Бога: «Брось Лаель, она для тебя погибла, соверши дело, для которого я Тебя призвал. И я исполню эту волю».
И он заходил по комнате в сильном волнении.
Прошло несколько минут, и он немного успокоился. Тогда он позвал Сиаму, расспросил, надежно ли упакованы священные книги, положены ли драгоценные камни в новые мешки, приготовлены ли лекарства.
Все оказалось готовым к долгому путешествию, и князь Индии продолжил:
— Шкипер судна, что у меня на службе, должен ждать меня в гавани, перед воротами святого Петра. Я сегодня ночью переберусь на судно, но не знаю, в котором часу. Ты заранее позови носильщиков и вместе с ними перенеси ящики и драгоценности к воротам святого Петра, подашь сигнал и перевезешь на судно все мои вещи. Возьми с собою и всех остальных слуг. Ты понял?
Сиама кивнул головой.
— Все остальное мое имущество пусть остается здесь.
Сиама поцеловал руку князя Индии и вышел из комнаты.
Оставшись один, князь Индии пошел на крышу своего жилища. С минуту он задумчиво смотрел на стол, у которого столько раз сидела Гуль-Бахар, помогая ему наблюдать за звездами. Потом он стал ходить взад и вперед по кровле, бросая взгляды на открывшуюся перед ним панораму. Он мрачно перебегал глазами от старинной церкви во Влахерне на Галатские высоты и башню Скутари, а когда его взгляд остановился на Мраморном море, лицо просияло. С той стороны горизонта поднимались черные тучи, и оттуда дул свежий ветер.
— Господи! — произнес он, сверкая глазами. — Гордыня человеческая восстала против меня, и злые люди хотели меня погубить, но Ты заступился за меня, и поднимающийся ветер довершит мою месть.
Громко произнеся эти слова, он опустился на стул и сидел до тех пор, пока солнце не зашло и наступивший холод не прогнал его в дом.
Там царила полная тишина. Князь Индии прошел по всем комнатам, останавливаясь по временам и прислушиваясь к завыванию ветра за окнами.
Когда наступила ночь, он перешел через улицу к Уелю. Их разговор был очень краток, они больше молчали. Оба были убеждены, что Лаель была для них навсегда потеряна, но не хотели в этом сознаваться.
Наконец князь Индии объявил, что ему пора ехать, и, вынув из кармана запечатанный кошелек, подал его Уелю.
— Все-таки, может быть, наша Гуль-Бахар еще найдется, но меня тогда не будет в Константинополе. Отдай ей этот кошелек. Он полон драгоценных камней, из которых каждый представляет состояние. Если она не вернется в продолжение года, можешь сделать с этими драгоценностями что хочешь.
— Ты надолго уезжаешь? — спросил Уель.
— Не знаю. Я странник. У меня нет ни родины, ни дома. Прощай, Господь с тобой!
С этими словами он удалился и пошел в свой дом. На пороге он остановился, крепко запер за собою дверь, потом прошел в кухню, собрал в жаровню оставшиеся угли, снес ее в сени под лестницу и навалил на нее груду мебели, которую изломал на куски. Устроив большой костер, он поставил лампу среди углей, а сам поднялся на крышу.
Вскоре до него донеслись треск горевшего дерева и удушливый запах гари. Он все-таки не опускался вниз, пока не начал задыхаться от смрада и дыма. Тогда он быстро сбежал вниз и, отворив дверь, выскочил на улицу.
Вокруг все спало, а ветер дул с такой силой, что старик едва держался на ногах.
— Ха, ха, ха! — произнес он с диким торжеством. — Огонь и ветер хорошо отомстят за меня!
И он поспешно удалился по пустынной улице, направляя свои шаги к воротам святого Петра.
По дороге он время от времени останавливался и со злобной радостью смотрел на зарево, видневшееся над тем кварталом города, в котором он жил.
— Гори огонь, дуй ветер! — бормотал он про себя. — Византийские лицемеры и ханжи, вы узнаете, что Бог Израилев не терпит злодеев, обольщающих дочерей его избранного народа. Пылай огонь и пожирай этот нечестивый город! Ветер, раздувай шибче это мстящее злым людям пламя! Не жалейте никого, пусть погибнут и невинные вместе с нечестивыми!
Улицы Константинополя уже наполнялись толпами, которые в испуге безумно бегали во все стороны, оглашая воздух криками.
Князь Индии продолжал свой путь, но со злобной радостью следил за объявшей город паникой. Ничто не ускользало от его торжествующего взгляда: ни бледность испуганных лиц, ни молитвы, громко обращаемые к Влахернской Богородице, ни крики и стоны женщин и детей. Наконец он достиг гавани, отыскал свою галеру и, усевшись на палубе, приказал шкиперу как можно скорее грести к Босфору.
Полагая, что старик в испуге бежит от пожара, шкипер приказал своим гребцам налечь на весла, и при свете уже распространившегося по всему небу зарева галера быстро двинулась в путь.
Но ветер был так силен, что, когда она обогнула Серальский мыс, то несшиеся с Мраморного моря валы стали выбивать весла из рук гребцов. Они подняли крики, и шкипер сказал, обращаясь к князю Индии:
— Я плаваю по этим водам с детства, но никогда не видел такой ночи. Надо вернуться в гавань.
— Разве недостаточно светло?
— Свету-то слишком много, — произнес шкипер, крестясь дрожащей рукой, — но ветер и волны…
— Пустяки. Гребите дружней, а за Скутарийскими высотами будет тише.
Шкипер удивился, что человек, обратившийся в бегство от огня, не боится бури. Но делать было нечего, он должен был повиноваться.
Когда галера пошла вдоль азиатского берега, князь приказал держать путь вверх по Босфору, к Белому замку.
Комендант замка встретил на пристани друга нового султана. Прежде чем войти в замок, старик обернулся и бросил еще раз торжествующий взгляд на горевший Константинополь.
— Ну, огонь и ветер сделали свое дело, — промолвил он. — Так всегда небо карает обольстителей невинных девушек и гордецов, отворачивающихся от истинного Бога.
Спустя час он уже мирно спал.
Между тем во всем Константинополе был переполох. Вскоре после полуночи дежурный офицер императорской стражи разбудил Константина и даже, забыв этикет, схватил его за руку:
— Проснись, государь, проснись и спаси свою столицу: она вся в огне!..
Константин быстро оделся и прежде всего взбежал на башню Исаака. Открывшееся перед ним зрелище наполнило его душу ужасом, но он был храбрый человек и никогда в критическую минуту не терял присутствия духа. Он видел, что огонь прямо шел на Влахерн, где, за недостатком добычи, он должен был сам собою прекратиться. Все, что лежало на его пути, спасти было невозможно, но при энергичных усилиях легко было прекратить распространение огня направо и налево. Император приказал всем солдатам вместе с чиновниками помогать тушить огонь.
До восхода солнца он не покидал башни. На рассвете он увидел, что выгорела только линия домов от пятого холма до восточной стены дворца. Жертв пока никто не мог определить. Все предполагали, что князь Индии тоже погиб в огне.
Весть о том, что Уель, сын Иадая, умер от тяжелых ожогов, дошла до Белого замка через несколько дней, поразила князя Индии. Неужели злая судьба, как в старину, тяготеет над ним? Неужели, в силу произнесенного против него небесного приговора, всем, близким ему, всем, которых он любил и с которыми был в дружбе или деловых отношениях, грозит рано или поздно смерть? Прежде всего погибла Лаель, потом Уель, а теперь за кем очередь?
Дом Уеля, как известно, находился против жилища князя Индии, и их отделяла только узкая улица. Вскоре огонь перебросило к нему, и хотя Уель сумел выбраться из дома, но, вспомнив о драгоценностях, оставленных князем Лаели, бросился назад в горевший дом. Драгоценности он достал и вынес на улицу, но получил такие тяжелые ожоги, что умер на следующий день. За несколько минут до кончины он продиктовал письмо княжне Ирине, в котором просил ее от своего имени и от имени князя Индии взять на себя заботу о Лаели. К письму он приложил кошелек с драгоценными камнями.
XXIII. Сергий и Нило напали на след