— Папа! Какая прелесть Диана! Ты знаешь, она меня узнала. Так и тянется ко мне.
Мальчик жил счастьем своих шестнадцати лет, восторгом радостного летнего утра и ласки молодого животного.
— Пойдём, папа, что я тебе покажу. Отсюда — я знаю, где стать — видна вся наша позиция.
Вестовой Саблина и трубач, такие же вымытые, свежие и блестящие, как и Коля, пошли за ними. Коля вывел отца огородами на небольшую поляну, которая спускалась вниз к широкой долине. Отсюда открывался далёкий горизонт. Вправо к самому низу лощины сбегал лес и до ближайших его опушек было не больше пятисот шагов. Лес ровной полосой уходил на север. Он стоял на вершине длинной гряды холмов и спускался к востоку, постепенно расширяясь. На запад шли поля, то жёлтые сжатые, то чёрные, то зелёные, покрытые яркою сочною травою. Вёрстах в семи виднелся красный костёл, тот самый, мимо которого шли эскадроны Саблина третьего дня. Вдоль всего леса, вёрстах в двух от Саблина, длинной узкой серой полосой копошились солдаты. Простым глазом трудно было увидеть, что там делается. Саблин поднёс к глазам бинокль. Вдоль всего леса, уходя за горизонт, взмётывался жёлтый песок. Он летел из-под земли непрерывными кучками и присыпался к жёлтой ленте уже нарытого окопа. Иногда из-под земли выскакивал солдат и бежал к лесу за ветками и деревьями. Из леса шли люди, несли деревья и сучья и исчезали под землёю в окопе.
Саблин внимательно оглядывал позицию и оценивал своё положение. Он оказывался за её левым флангом. Он наметил небольшой овражек за огородами, где легко мог поместиться весь дивизион в резервной колонне. К оврагу сбегали молодые ёлки саженого леса.
Жуткое чувство на минуту охватило Саблина. Он боялся не за себя, а за сына, за офицеров, за милого весёлого Ротбека, за солдат, за лошадей — всё было ему в эти минуты бесконечно дорого. Но он сейчас же успокоил себя. Что может сделать в этом громадном бою его дивизион, двести всадников? Только наблюдать. В дозоры Саблин Колю не пошлёт, пусть издали с двух вёрст посмотрит на бой, ничего опасного тут нет. Неприятель никогда не догадается, что в балке стоит дивизион. Он облегчённо вздохнул и спокойно разглядывал роющуюся в земле пехоту.
— И всё роет и роет, — сказал сзади него его вестовой Заикин, на правах близкого человека позволявший себе заговорить с Саблиным. — Вчера часов с десяти копать начал. Наши ребята туда ходили. Ничего. Бравый народ. Немца этого никак не боятся.
Саблин приказал трубачу вызвать к нему эскадронных командиров, и, когда Ротбек и граф Бланкенбург пришли, Саблин указал им лощину и приказал свести туда лошадей в поводу и построиться в резервной колонне фронтом на запад.
— А неприятель? — спросил Ротбек.
— Неприятеля не видно, — сказал Саблин.
Эскадроны густыми колоннами наполнили всю низину. Люди лежали на траве между лошадьми. Большинство, плохо спавшие ночью, разморились на начавшем пригревать солнце и заснули крепким сном, разметавшись на траве.
Саблин с офицерами стоял на краю оврага и смотрел то на войска, заканчивавшие окопы, то на запад, откуда должен был появиться неприятель.
— Господа, только не толпитесь, — говорил граф Бланкенбург, — не надо себя обнаруживать.
Офицеры расходились, но потом опять незаметно сходились в кучки. Солнце поднималось выше, ясный осенний день наступал, дали становились чёткими и яркими, костёл краснел на фоне зелёных полей.
— Вот они! — сказал сзади Саблина Заикин, простым глазом усмотревший неприятеля.
— Где, где? — раздались голоса, и бинокли поднялись к глазам.
— Вот, ваше высокоблагородие, смотрите правее костёла, вот, где чёрное поле. Сейчас не видать, залегли, должно быть.
Саблин повёл туда бинокль. От волнения в глазах было мутно, и он плохо видел. В бинокле показался край чёрного поля, камень лежал на нём. И вдруг из-за камня поднялся человек, рядом другой, и длинная цепь встала поперёк поля. Это не были наши. Их мундиры имели особый синевато-жёлтый оттенок. Саблин ожидал увидеть чёрные каски с блестящими медными украшениями, но головы были круглые и серые. Фигуры наступавших казались квадратными. Они быстро шли, неся ружья на ремне, и сразу исчезли: должно быть, опять залегли.
В их движении Саблину почудилась страшная сила и мощь, и он с трудом заставил успокоиться свою ногу, начавшую дрожать дрожью волнения. Он оторвал бинокль и огляделся. Все офицеры побледнели, лица как-то осунулись, глаза смотрели напряжённо. Вид наступавшего врага смущал.
— А вон наши патрули, должно, отходят, — спокойно сказал Заикин.
— Хорошо идут, — тяжело вздыхая, проговорил Бланкенбург.
— Я насчитал пять цепей, одна задругой, — сказал Артемьев.
Когда Саблин снова поднял бинокль, чёрное поле было пусто. Германские цепи спустились по жёлтому жнивью широкого господского, чисто убранного поля. Теперь было видно, что на касках у них были чехлы, что ружья они несли на ремне и шли чрезвычайно быстро.
— И чего наши не стреляют? — сказал барон Лизер.
— Далеко. Версты три будет. Это в бинокль так кажется близко.
— Ну, а батареи почему молчат, ведь артиллерия хватила бы? — сказал Ротбек.
И, будто отвечая его желанию, вправо за лесом ударила пушка. Снаряд, скрежеща по воздуху, полетел через лес над нашими окопами, и белый дымок появился низко над жёлтым полем, позади германских цепей.
— Эх! Перелёт дали! — со вздохом сказал Заикин.
Прошло томительных полминуты. Снова раздался выстрел, заскрежетал и завыл высоко в воздухе снаряд, и на этот раз дымок появился над самою цепью. Но она не дрогнула и шла таким же ровным шагом.
— Что, господа, — взволнованно спросил поручик Кушнарёв, — не видали, никого не свалило?
— Идут, — сказал, вздыхая, Бланкенбург.
— Нет, легли. Не видно, — проговорил Ротбек.
В ту же минуту сначала четыре, потом, после полуминутного перерыва, ещё четыре выстрела раздались за лесом, и снаряды шумно пронеслись над окопами, и восемь белых дымков один за другим последовательно вспыхнули над полем и, сорванные ветром, понеслись назад и растаяли.
— Кажется, хорошо попали? — сказал корнет Покровский, задыхаясь от волнения.
— Не видно, убило кого или нет? — спросил Арсеньев.
— Нет, бегут.
— Куда бегут?
— Вперёд. Хорошо бегут, равняются.
Разбуженные выстрелами артиллерии солдаты оставляли лошадей, подымались на край лощины и смотрели на наступавшего врага.
— А его артиллерия молчит, — сказал вахмистр Иван Карпович, всё такой же полный, солидный, но уже совсем седой, ни к кому не обращаясь.
— Эй, вы, там! — крикнул строго граф Бланкенбург, — не вылезай, не обнаруживай себя.
Солдаты подались назад.
— Сами вылезли, — проворчал один солдат, — а мы не смей. Далеко за полями с костёлом глухо ударили четыре пушки и, опережая их звук, со страшною быстротою раздалось приближающееся шипение четырёх снарядов. Все невольно присели и пригнулись.
— Вон, вон они где, — крикнул Заикин, показывая, как за окопами под самым лесом взметнулось четыре буро-жёлтых взрыва и полетела вверх чёрная земля.
— Гранаты, — сказал Ротбек.
— Ну, Господи благослови, начинается, — сказал Кушнарёв.
С нашей стороны открыли огонь ещё две батареи. Двенадцать выстрелов, сопровождаемых двенадцатью вспышками рвущихся шрапнелей, следовали один за другим. Воздух дрожал от сотрясения, и в ушах стоял гул. Наши шрапнели осыпали противника пулями, и в бинокль уже видно было, как оставались лежать серые фигуры на зелёном клевере, как ползли назад раненые, как несли тяжелораненых.
— Эк, ловко по санитарам хватило, — сказал Покровский, — бросили, канальи, раненого и разбежались…
— Нет, снова подходят, берут, — сказал Артемьев.
— Должно, начальник ихний, — вздыхая, сказал Заикин, простым глазом видевший так же хорошо, как офицеры в бинокль.
— На, Заикин, бинокль, — сказал Коля, — посмотри, как хорошо видно. — Я ружья вижу и каски в чехлах. Сапоги видно.
— Хорошо идут, — сказал Заикин, рассматривая в бинокль. — А сзади-то опять цепи. Резервы, должно быть.
Все поля на западе, сколько хватал глаз, были покрыты маленькими серыми фигурами, казавшимися беспорядочными, в шахматном порядке разбросанными, но неизменно и быстро подававшимися к нашим окопам. Их, казалось, было так много, что нельзя было сосчитать их бесчисленных рядов. Передние цепи уже показались на склоне холма, покрытого сжатым хлебом, и залегли. В это мгновение наши окопы загорелись стрельбою, и сражение началось по всему фронту.
XXXIV
XXXIV
По расположению сзади идущих цепей Саблин увидал, что главный удар противника направляется на наш левый фланг, то есть как раз к тому месту, где стоял его дивизион. Одну минуту ему в голову пришла мысль, что он может всегда уйти, что его это не касается, но он прогнал эту мысль. С лихорадочным волнением, почти не отрывая глаз от бинокля, он следил за развитием на его глазах большого сражения. Сколько прошло времени, который теперь час, он не мог бы сказать. Судя по тому, что тени от людей и деревьев почти исчезли, должно быть за полдень. Саблин посмотрел на часы. Был второй час. Он шесть часов простоял на поле, но не чувствовал усталости и не заметил этого. О Коле он позабыл. Иногда бессознательно, когда приближающиеся снаряды, казалось, неслись прямо на него, он говорил мысленно: «Помоги, Господи!.. Господи, помилуй!..»
Несколько снарядов было брошено по деревне Вульке Щитинской. Германцы хотели выгнать оттуда предполагаемые резервы. В деревне началась суматоха. Из домов как обезумевшие выбегали люди, хватали что попало, грузили на телеги и мчались вон из деревни. Там слышалось тревожное мычание коров, блеяние овец, крики кур и гусей, которых ловили и увязывали в ящики и корзины.
— Смотрите, смотрите, подожгли, загорелось, — говорили офицеры, Указывая на сильно вспыхнувшее в деревне пламя.
— Как раз у того еврея, где мы стояли, — сказал Ротбек.
— Бедная Роза, — сказал Покровский.
Противник перестал обстреливать деревню. Он убедился в том, что там войск нет. Кавалерийский дивизион он считал ни за что.
Из-за правого фланга неприятеля, на глазах у Саблина, вёрстах в трёх от него, появилась неприятельская батарея. Она быстро спустилась в лощину и, видимая простым глазом Саблину и его офицерам, но совершенно скрытая от пехоты, стала левее наших окопов и сейчас же открыла огонь.
— Ай-ай! Смотрите, пожалуйста! — стонущим голосом воскликнул штаб-ротмистр Маркушин. — Попали, попали! Ай, что же это!
Столб бурого дыма вылетел прямо из наших окопов, и оттуда полетели доски, палки. Потрясённое воображение рисовало летящие вверх руки и ноги, куски людей.
— Опять, опять!
Все бинокли офицеров были наведены теперь на это место. Батарея била без промаху. Стройная линия окопов обращалась в ряд бесформенных ям, курившихся чёрным дымом. Оттуда стали выбегать люди и бежать к лесу. Шрапнель их настигала. Неприятельский ружейный огонь усилился здесь, а ему отвечало всё меньше и меньше ружей. На глазах у Саблина разрушался важнейший участок позиции, германская пехота готовилась выйти во фланг нашим окопам.
Саблин в волнении ходил взад и вперёд недалеко от лесной опушки. Что мог он сделать? Спешить дивизион и послать его удлинить окопы? Но что могли сделать сто сорок спешенных кавалеристов, неискусных в пешем бою, без окопов, там, где бессильны были целые батальоны пехоты! «Проклятая батарея! Проклятая батарея!» — бормотал он, все быстрее ходя по полю. Одна пуля просвистала недалеко от него. Он не обратил на неё внимания. «Проклятая батарея, надо уничтожить её, убрать! Но как?»
Конною атакою!
Саблин рассмеялся этой мысли. «Разве возможна конная атака по чистому полю, в лоб батарее? Это хорошо на военном поле под Красным Селом, где стреляют холостыми патронами». Он остановился и посмотрел на свой дивизион. Офицеры, понимая, что наверху они могут себя обнаружить, спустились вниз и отдельной кучкой стояли впереди эскадронов. Саблин их всех различал. Вот Ротбек, улыбаясь, говорит о чём-то Маркушину. Милый Пик! Шалунишка Пик, в которого без памяти влюблена Нина Васильевна. Вон его Коля разговаривает с графом Бланкенбургом, старый Иван Карпович выговаривает солдату за то, что дал лошади лечь, и тот обтирает сорванной травой замазавшийся бок. Бросить этих людей на верную смерть, уничтожить дивизион и ничего не сделать… Его поставили наблюдать. Он своевременно донёс о прибытии батареи, даже нарисовал её место, теперь его долг ждать, пока не начнёт отступать пехота, и тогда уйти и стать в безопасном месте. Это его задача.
Успокоившись на этом решении, Саблин опять начал ходить взад и вперёд от первых ёлок леса до края оврага и думать свои думы. Смутно было на душе. Правильное решение ничего не делать томило и сосало под ложечкой, вызывало тошноту во рту. Саблин думал о конной атаке, его кидало в жар, пульс стучал в виски, и в глазах темнело. «Безумие, — говорил он себе, — храбрость должна быть разумна. Я отвечу перед Богом и Родиной за то, что погублю эти прекрасные эскадроны».
Внизу слышался смех. Ротбек боролся с длинным и худым Артемьевым, стараясь повалить его на траву. Офицеры и солдаты окружили их смотрели за исходом борьбы. Они забыли о бое.
«И этих людей я поведу на верную смерть», — подумал Саблин и отрицательно тряхнул головой. Он хотел круто повернуть от леса и пойти овраг смотреть борьбу, чтобы так же, как они, забыть про бой, про проклятую батарею и не мучиться тем, в чём его долг, но в эту минуту из леса, продираясь сквозь кусты, показался солдат их полка на взмыленной, тяжело дышащей лошади издали махавший ему листком бумаги.
Солдат боялся выехать на открытое место, где свистали пули, и, слезши с лошади, стал привязывать её к дереву. Саблин подошёл к нему.
— К вам, ваше высокоблагородие, от его сиятельства, командира полка, донесение.
Саблин долго не мог разорвать аккуратно заклеенного конверта — руки дрожали, пальцы не слушались. Он вынул листок бумаги. Твёрдым, ровным, прямым и чётким почерком князя было написано:
«На нашем левом фланге, против вас, появилась неприятельская четырёхорудийная батарея. Она наносит нашей пехоте слишком большие поражения. Пехота не может держаться и начинает отходить. Это грозит проигрышем всего сражения. Вам необходимо уничтожить эту батарею. Бог да поможет вам! Свиты Его Величества генерал-майор князь Репнин».
Все запятые были на своих местах. Нигде, ни в одной букве не дрогнул карандаш. Князь Репнин весь был в этой записке. Сухой, холодный, рыцарь долга, долга прежде всего. А ведь он знал, когда писал, что посылает на верную смерть, подумал Саблин и, нахмурившись, пошёл от солдата.
— Ваше высокоблагородие, пожалуйте конверт, — крикнул настойчиво солдат.
— Ах, да, — сказал Саблин и на конверте написал: «Свой долг исполним. Полковник Саблин». И проставил час: 15 часов 42 минуты.
Саблин пошёл к дивизиону. Все было по-старому, но все ему казалось не таким, как было раньше. Небо, солнце, и дали казались маленькими, и мутными, чужими и плоскими, как декорация. Отчётливо рисовался вереск и трава под ногами. Каждый камешек, каждая песчинка были ясно видны. Саблин не чувствовал под собою ног. Они были как на пружинах. Гула пушек и ружейной трескотни он не слыхал. Ему казалось, всё было тихо. Рот был сухой, и Саблин подумал, что он не сможет сказать ни слова. Он шёл, прямой и стройный, и лицо его было белое как снег, а глаза смотрели широко и были пустые. Он ни о ком и ни о чём не думал. Подойдя к оврагу и уже спускаясь в него, он крикнул:
— Дивизион, по коням!
Он крикнул своим полным голосом так, как командовал всегда, а ему казалось, что это кто-то другой скомандовал глухо и неясно. Эскадроны всколыхнулись и замерли.
— Эскадрон, по коням, — звонко крикнул Ротбек.
— По коням, — скомандовал граф Бланкенбург.
Все уже знали, в чём дело. И все стали белыми как полотно, и у всех мысли исчезли, но тело исполняло всё то, что привыкло и должно было исполнять.
Заикин бегом подбежал к Саблину, и за ним рысью, играя и стараясь ухватить его губами за винтовку, бежала Леда.
Саблин согнул левое колено, и Заикин ловко и легко посадил его в седло. Правая нога сама носком отыскала стремя, Саблин, не вынимая шашки поднял стек над головой.
— Дивизион, садись, — скомандовал он, и голос его совершенно окреп. Лошадь, на которой он сидел, придала ему силу.
— Первый эскадрон! — крикнул граф Бланкенбург.
— Второй эскадрон! — звонко крикнул Ротбек.
— Сад-дись, — крикнули оба одновременно.
Команда следовала за командой. Зазвенели пики, звякнули стремена, когда эскадроны выравнивались.
— Шашки к бою! Пики на бедро, слушай! — командовал Саблин. Сверкнули на солнце шашки, и пики нагнулись к левым ушам лошадей.
— Эшелонами повзводно, в одну шеренгу, разомкнутыми рядами, на шесть шагов, — командовал Саблин, и Бланкенбург и Ротбек повторяли его команду.
— На батарею!
— На батарею, — повторили Бланкенбург и Ротбек.
— Первые взводы рысью!
— Марш! — раздалась команда, и первые взводы раздвинулись в овраге и быстро стали выходить из него. Справа шёл, сопровождаемый трубачом, Бланкенбург, слева в таком же порядке — Ротбек.