– А больше ничего нет? – скривилась я.
– На плите кастрюля с тушенными в сливочном соусе осьминожками и рагу из морской капусты с гребешками, – заунывно отчитался братец (он тоже не большой любитель морепродуктов). – Хочешь?
– К хеку их!
Мы посмотрели друг на друга и одновременно потянулись к мисочкам в холодильнике.
– Тебе зеленую, а мне розовую, – распределила я.
– М-м-м… А ничего! – Зяма сразу же ковырнул свою порцию и облизал палец. – Вкус своеобразный, но есть можно!
– Похоже на паштет. И на сметанный мусс, – прокомментировала я. – Хлеб передай, пожалуйста! И масло.
– Соль? Перец?
– Пожалуй.
Все более оживляясь, мы по вкусу приправили незнакомое кушанье и быстро уплели его с хлебом и чаем. Когда из похода за провиантом вернулся груженный сумками папуля, я уже вымыла посуду, а Зямка ее вытер и поставил на полочку.
– Детки, вы покушали? – с порога спросил заботливый родитель.
– Да, спасибо! – признательно сказал Зяма, расправляя на батарее влажное посудное полотенечко.
– Было очень вкусно! – любезно ответила я, вешая на крючок клеенчатый фартук.
Мы прошли мимо папы в гостиную и дружно бухнулись на диван. Телевизор, отреагировав на придавленный кем-то пульт, сам собой включился на канале «Тайны красоты».
– Дорогие женщины! – медовым голосом произнесла немолодая дикторша с лицом и фигурой доброй нянечки из детского сада. – Сегодня мы с вами узнаем, как приготовить великолепный косметический скраб из продуктов, которые всегда под рукой у каждой из нас!
– Дюха, у тебя лично что всегда под рукой? – тут же спросил меня любознательный Зяма.
– Мобильник, – честно ответила я.
– Не будет тебе скраба, – резюмировал он.
– Возьмите три столовые ложки мелко натертой морковки, – сказала дикторша.
Я кивнула, признавая Зямину правоту. Тертой морковки у меня под рукой не бывало месяцев с десяти!
– Пять столовых ложек сметаны…
В кухне что-то грохнуло, и через секунду в гостиную с большим блокнотом в руке прибежал папуля:
– Что, уже началось?
Он растолкал нас с Зямой, сел, развернул на коленях блокнот, поправил перекосившиеся очки и начал конспектировать за дикторшей:
– Пять столовых ложек сметаны, столько же натурального кофе свежего помола, чайную ложку лимонного сока и по одной десертной ложке манки и овсяных хлопьев…
Некое смутное подозрение возникло у меня уже в этот момент, однако осмыслить его сразу помешало неожиданное и эффектное появление мамули. Она хлопнула дверью, тут же сунулась в гостиную, приветливо крикнула нам:
– Ку-ку! – и по точно выверенной параболе отправила в мягкое кресло свою сумку.
По аналогичной дуге назад в прихожую полетели туфли, пальто было барским жестом сброшено на подлокотник дивана, а меховая шапка точным баскетбольным броском отправлена на вешалку. Разоблачившись, мамуля горделиво встала на пороге, радостно возвестила:
– А вот и я! – и с дружелюбной улыбкой оглядела нас, тихо сидящих на диване.
Наибольший интерес у нее вызвал папуля, практикующийся в стенографии. Мамуля подождала, пока он закончит конспектировать, одобрительно покивала дикторше, которая как раз пообещала непреходящий расцвет красоты всем женщинам, под рукой у которых есть то, что нужно (мобильники так и не были упомянуты в святцах), и доброжелательно спросила:
– А что, Боря, мой крем ты уже приготовил?
– А как же! Оба вида – и ночной, и дневной, – с удовольствием ответил папуля, закрывая блокнот с новым рецептом нетленной красоты. – Стоят в холодильнике.
– Дюха, нам хана! – шепотом обронил Зяма, вжимаясь в диван. Он проводил уходящих родителей напряженным взглядом и зажмурился. – Я только сейчас понял, что мы съели! Мамулин крем, приготовленный папулей!
Я спрыгнула с дивана и оказалась в прихожей раньше, чем братец, но он не сильно от меня отстал. Обувались и одевались мы наперегонки и уложились секунд в пятнадцать. Звук открываемого холодильника и папулино удивленное: «А где же…» – оборвал хлопок наружной двери.
Отдышаться остановились на пятом этаже, как раз на шипастом резиновом коврике у квартиры Трошкиной. Братец привалился к двери спиной, она открылась, и Зяма ввалился внутрь. Я попыталась удержать его за куртку, но братишка перевесил, и меня тоже затянуло в подружкину прихожую.
– Здрасте, – удивленно молвила Алка, запахивая на себе слишком большой для нее махровый халат, похожий на шкуру, снятую с гигантского плюшевого медведя.
– Привет! – как ни в чем не бывало отозвался Зяма, поднимаясь с обувницы, на которую он поразительно удачно приземлился аккурат между миниатюрным фонтанчиком и декоративной жабой, держащей во рту монету.
Между нефритовой квакшей и хозяйкой дома наблюдалось определенное сходство. Физиономия у Трошкиной была бледно-зеленая, как лягушачье брюхо, а изо рта тоже торчало колечко. Заметив мой выразительный взгляд, подружка выдернула его изо рта, как чеку гранаты, и с легким вызовом сообщила:
– Я пью чай с баранками. Хотите?
– Что за вопрос! – бестактно ответил Зяма за нас двоих.
И еще более бестактно спросил:
– А что это у тебя с лицом?
– Ой, я сейчас умоюсь!
Алка метнулась в ванную, наскоро поплескалась там и вышла розовая, душистая, похожая уже не на лягушку, а на Дюймовочку.
– Я делала маску, – застенчиво сообщила она, проворно выставляя на стол дополнительные чайные приборы. – Сегодня в утренней программе рассказывали про фантастически эффективный крем, который каждая женщина может приготовить из того, что всегда есть у нее под рукой…
– Не каждая, – буркнула я.
– Вот я и решила попробовать, – не слушая меня, договорила Алка.
– Да, мы тоже попробовали, – хрустя баранкой, легко поддержал светскую беседу Зяма. – С солью, перцем и хлебом с маслом очень даже ничего! Только что теперь предкам говорить?
– Мы с Зямкой случайно съели кремы, которые папуля приготовил для мамули, и теперь они оба на нас обидятся, – объяснила я Алке. – Мама – за то, что она лишилась хваленого косметического чуда, а папа – что мы рискнули съесть непонятную субстанцию, только бы не дегустировать его осьминогов в сливочном соусе.
– Мамуля скажет, что мы бессовестные, а папуля назовет неблагодарными! – поддакнул Зяма.
– Ничего, дорогой, мы что-нибудь придумаем! – задушевным голосом экс-лягушки Василисы Прекрасной сказала Трошкина и погладила Зяму по руке. – Утро вечера мудренее!
Промежуточную между вечером и утром ночь она вовсе не упомянула и никак не охарактеризовала, тем не менее я поняла, что мне пора уходить. Придумывать что-нибудь дорогим Аллочке и Зяме будет гораздо комфортнее тет-а-тет, нежели в моем присутствии!
Искать повод, чтобы откланяться, не пришлось: как раз на завершающей стадии чаепития с баранками зазвонил мой мобильник. Мельком отметив, что входящий номер мне не знаком, я вежливо, но без лишней приязни, нейтральным «офисным» голосом отрекомендовалась в трубку:
– Индия Кузнецова, слушаю!
– Простите, я не хотела, – растерялась женщина.
На другом конце телефонного моста она явно была не одинока: я услышала короткий оживленный диалог. Старческий голос заинтересованно спросил:
– Куда попала-то, девка?
– В Индию!
– Значит, по внутреннему…
– Эй! – громко позвала я, добавляя в голос теплоты. – Индия – это мое имя! А вы кто?
– А я Марьяна! – обрадовалась женщина.
– Та Марьяна, которая мой ключ взяла и в наш офис вешаться приходила? – вспомнила я.
Зяма поперхнулся недоеденной баранкой и так шумно закашлялся, что для продолжения интересного разговора мне пришлось убежать в прихожую. Любопытная Алка, наплевав на интим, побежала за мной и сунулась поближе к трубке.
– Вы меня запомнили! – пуще прежнего обрадовалась моя собеседница.
Я не стала говорить, что обстоятельства нашей первой встречи произвели на меня неизгладимое впечатление – казалось, это очевидно. Не каждый день в мирный рекламный офис наведываются решительные самоубийцы!
– Индия… – Голос Марьяны снова упал. – У меня проблема, и я не знаю, к кому с ней обратиться. Вы не могли бы мне помочь?
– Смотря в чем, – уклончиво ответила я. – Если веревочку намылить или там кирпич на шею привязать и с моста в речку столкнуть, то это, пожалуйста, без меня!
– Нет-нет, ни в коем случае! Я больше не буду, честное слово! – испуганно пообещала Марьяна. – Мне надо как раз наоборот…
– Обрести смысл жизни?
– Да, это к нам! – с чувством сказала Трошкина, которую вообще-то никто не спрашивал.
Я погрозила ей пальцем и с интересом выслушала сбивчивое объяснение Марьяны.
Оказывается, «Скорая» отвезла бедняжку в приемный покой городской психиатрички, где заспанные санитарки ей первым делом основательно промыли желудок, так как перепутали с другой неудачливой самоубийцей, наглотавшейся снотворных таблеток. Промывание мозгов Марьяне сделали уже поутру и не так вдумчиво, потому что к этому времени она уже вполне пришла в себя и не хуже психиатра понимала, что собиралась сделать большую и непоправимую глупость. Конкурс на место в психушке был устойчивый, коек не хватало, так что задерживать в этом богоугодном заведении опомнившуюся Марьяну дежурный доктор не жаждал. Однако он считал опасным отпускать девицу, едва избавившуюся от суицидального настроения, на все четыре стороны без эскорта.
– Понимаете, я никак не могу позвонить родителям, чтобы они меня отсюда забрали! Если мамуся или папуся узнают, что я хотела повеситься, они просто с ума сойдут! – объяснила Марьяна.
Я согласилась, что замена одной гражданки Горбачевой на пару родственников с той же фамилией не выгодна психбольнице с экономической точки зрения и к тому же может основательно запутать отчетность. А близких друзей или подруг, чтобы Марьяна могла обратиться к ним с этой деликатной просьбой, у бедняжки, оказывается, не имелось.
– Ничего, Марьяночка, теперь такие подруги у вас есть! – вырвав у меня трубку, пропищала растроганная Алка. – Мы скоро будем! Держитесь!
– Трошкина, – спросила я, уже упаковываясь в пальто. – За что, по-твоему, она должна там держаться?
– За высокие моральные принципы! – не задержалась с ответом Алка. – Вот, например: «Жизнь прекрасна и удивительна!» – по-моему, как раз годится!
– Эй, прекрасные и удивительные! Вы что, меня бросаете? – удивился Зяма.
– Не бросаем, Зямочка, а ненадолго оставляем без помех отдохнуть и набраться сил! – мгновенно сориентировалась Трошкина, отнюдь не собирающаяся исключать из своего расписания многообещающий промежуток между вечером и утром, которое мудренее. – Жди меня, и я вернусь! Пей чай, кроме баранок, есть еще пряники и печенье!
Мы оставили Зяму зачищать хлебницу, на улице очень удачно поймали такси и, слегка смутив водителя честным ответом на вопрос «Куда едем?», покатили прямиком в городскую психбольницу.
Приют душевной скорби отцы-градоначальники вынесли на окраину, в поля, которые в унылую ранневесеннюю пору, больше похожую на зиму, не радовали ни глаз, ни сердце. На мой взгляд, такой подход к организации реабилитационного лечения несостоявшихся самоубийств тяготел к откровенной провокации: лично я в окружении широко раскинувшихся тоскливых серо-бурых далей испытала бы сильнейший позыв уснуть и не проснуться!
Зато обнесенное трехметровым бетонным забором здание психбольницы было выкрашено веселенькой охряной краской и во дворе, густо заросшем прошлогодней бурой травой, смотрелось точь-в-точь как яичный желток в неопрятной бороде.
– Дедушкины яйца, – пробормотала я, и Трошкина посмотрела на меня, как на ненормальную.
Путь в больничные покои нам последовательно преграждали скрипучий полосатый шлагбаум, сторож в стеклянно-деревянной будке, охранник в фанерном загончике, дюжая медсестрица за школьной партой, поставленной поперек коридора, и глухие двустворчатые двери с рукописной табличкой: «Посторонним вход воспрещен».
– Мы не посторонние! – веско сказала я на этом последнем рубеже, в пятый раз помахав в воздухе своей красной книжечкой спецагента рекламной армии.
А Трошкина, не имеющая при себе более убедительных документов, чем трамвайно-троллейбусный проездной билет, изобразила такую придурковатую улыбку, что даже многоопытный, специально обученный персонал не смог бы усомниться в ее полном праве беспрепятственно являться в дурдом в любое время дня и ночи.
– Мне всегда было интересно посмотреть, как выглядит палата с мягкими стенами! – доверительно призналась любознательная подружка.
– А примерить смирительную рубашку тебе никогда не хотелось? – хмыкнула я.
От знакомства с неудобной спецодеждой Алка отказалась, но и интерьером типичной Палаты № 6 ей полюбоваться не довелось. Марьяну Горбачеву мы нашли не в глухом помещении с войлочными стенами, а в тупиковом ответвлении коридора приемного отделения. Там стояли чахлая пальма в деревянной кадке и разномастная мебель в виде типично больничной кровати с продавленной панцирной сеткой и кушетки. На покрывающем ее дерматине с неистребимыми пятнами неизвестной этиологии восседали две особы, похожие одна на другую не больше, чем день и ночь: крупная молодая женщина в черном и маленькая сухонькая старушка в белом. Дамы самозабвенно резались в подкидного дурака и заметили нас с Алкой, только когда наблюдательная Трошкина укоризненно воскликнула:
– Пики трефами крыть нечестно!
– А ты, девка, молчи! – стрельнула в нее суровым взглядом жуликоватая старушка. – Мала еще старших поучать!
Алка к своим тридцати годам и впрямь незначительно переросла полярную березку, а вот я вымахала мачтовой сосной, так что мне никто не скажет, что я для чего-нибудь такого мала. Поэтому я бестрепетно оборвала игру четким указанием:
– Марьяна Горбачева? С вещами на выход!
– Индия! – обрадовалась моя подконвойная.
Марьяна вскочила с кушетки, но энергичная бабулька цепко ухватила ее за полу:
– Мы в России, девка! А кому Индия мерещится, тот тут сиди!
– Поразительно четкая логика для сумасшедшей! – тихонько восхитилась Трошкина. – Бабушка! А вам чего примерещилось?
– Брежнев, Леонид Ильич! – криво усмехнувшись, ответила за свою соседку Марьяна. – Он возник поутру в огороде Веры Марковны в виде памятника…
– Кто сказал, что в виде памятника? – обиделась бабушка, которую, очевидно, и звали Верой Марковной. – Живой он был, настоящий! Вот, брови потерял, когда в кущах валялся!
Старушка извлекла из кармана халата льняную салфетку, развернула ее и извлекла на свет нечто вроде лилипутского скальпа в два хвоста.
– Это брови Брежнева?! Настоящие?! – Трошкина живо заинтересовалась необыкновенной реликвией. – Ой! Да они линяют!
Тогда я тоже потянулась и потерла пальцем последний привет от генсека. На коже остался черный след, а на скальпе, наоборот, образовалась седая проплешина! В голове моей что-то дзинькнуло, словно старомодный кассовый аппарат, и оборванные ниточки сошлись буквально волосок к волоску:
– Алка, это не брови Леонида Ильича! – хлопнув себя по коленке и слегка замарав гуталином джинсы, сказала я подружке. – Это усы Акима Константиновича!
– Кто такой этот Аким Константинович? – заволновалась Вера Марковна.
– Дедушка мой покойный, – ответила я, гипнотизируя многозначительным взглядом Трошкину.
– Царство ему небесное! – машинально добавила она.
Марьяна Горбачева молча переводила встревоженный взгляд с меня на Алку и обратно. Кажется, мы уже не казались ей подходящим эскортом для торжественного выхода из сумасшедшего дома.
– Ну нет, девки! – Сухая старушечья лапка цепко дернула меня за подол пальто. – Вижу, некуда вам идти. Кому покойные дедушки мерещатся – тем тут самое место! А давайте мы вчетвером в дурачка перекинемся?
– А давайте! – согласилась я.
Марьяна совсем растерялась, а Трошкина взглянула на меня изумленно и с видимым трудом удержалась от того, чтобы покрутить пальцем у виска. Я ответила ей выразительным взглядом:
– Заодно и поболтаем!
Сообразительная Алка намек поняла, встрепенулась и даже сгоняла в коридор за стульями. Вера Марковна ловко перетасовала колоду, сдала всем карты, и мы принялись за игру.
В подкидного дурака я не резалась давненько – с детских лет, когда мы с Зямой коротали за этой игрой вечера на даче, где не было телевизора. Ведомые мне в те времена хитрые приемчики я позабыла напрочь, да и правила игры помнила очень смутно – руководствовалась в основном базовым Алкиным «пики трефами крыть нечестно» и в результате два раза подряд осталась в дураках. Зато, не будь дурой, между делом выспросила у азартной старушки подробности ее утренней встречи с бровастым «памятником» и узнала точный адрес домовладения Веры Марковны. И время, и география – все сходилось: было очень похоже, что в роли огородно-политического чучела выступил мой пропавший друг Максим Смеловский.
– Все, нам пора! – придя к этому выводу, постановила я и встала со стула.
– Так ведь бог троицу любит! – запротестовала Вера Марковна, явно нацелившаяся оставить меня в дурочках третий раз подряд.
– Вот втроем мы и уходим, – отговорилась я, подхватывая под ручку притихшую Марьяну.
С другой стороны к ней крепко притерлась Трошкина, и мы триединым организмом покинули дурдом.
– Тебе куда ехать? – по-свойски спросила я Марьяну уже за шлагбаумом.
– В больницу.
– Плохо себя чувствуешь? – Алка оглянулась на желтый дом для тех, кому перманентно нехорошо. – Может, вернемся?
– Нет! – Марьяна очнулась и с силой поволокла нас в сторону автобусной остановки.
Транспорт, крейсирующий между психушкой и городом, объединял в едином порыве две российские беды – дураков и дороги. Разбитый рейсовый «ЛАЗ», пугающе дребезжа металлическими потрохами, доставил нас по ухабистому шоссе из мест лишения душевной свободы на оживленную городскую улицу. По дороге Марьяна, смущаясь, объяснила, зачем ей нужно в больницу: узнать о здоровье одного хорошего знакомого. О личности этого хворого знакомого я догадывалась, но сообщать свои соображения Марьяне не стала. Поделилась догадкой только с Трошкиной и лишь тогда, когда мы с ней остались на остановке вдвоем: Марьяна все-таки укатила в больницу.