– Что бы у тебя ни случилось, я не хочу вести разговор в подобном тоне. Или ты объяснишь мне, что происходит, или...
– Или что? – с вызовом спросила она. – Может быть, ты меня ударишь?
– Мы поговорим в следующий раз...
– Хорошо, – она встала из-за стола, – помой посуду, если тебе не трудно. Я устала.
Вышла с кухни, и я услышал, как в ванной комнате на ключ закрывается дверь.
Это было так неожиданно, необъяснимо, что казалось нереальным, будто мы вдруг сыграли сцену из чужого, не нашего сценария. Я никогда не был большим специалистом по женским настроениям, которые на восемьдесят процентов, в конечном счете, оказывались обычными разводками. И одним из главных достоинств Ирины всегда считал возможность поговорить, объясниться и постараться понять друг друга. Извиниться, если было за что извиняться. Попытаться еще раз объяснить, если тебя не поняли. Я сидел и тупо смотрел на ее тарелку с недоеденным салатом, не понимая, что мне делать. В ванной потекла вода. Я подошел к двери и сквозь шум воды услышал, как Ирина всхлипывает, сильнее включает воду и теперь уже просто плачет в голос. Вообще-то мне повезло с женой, и, по правде сказать, я ни разу не видел ее плачущей и поэтому совсем растерялся. Постучать в дверь, но что говорить? Может, она не хочет, чтобы я видел ее слезы, иначе зачем было уходить в ванну? Поколебавшись, я вернулся на кухню, собрал с тарелок остатки еды, выбросил все в мусорное ведро, обмыл тарелки, салатницу и сковородку, поставил их в посудомоечную машину... Дверь в ванной тихо открылась, но зато тут же закрылась в спальне. Я включил посудомоечную машину и пошел в спальню, не желая долго откладывать неизбежный разговор.
В комнате было темно, но в открытую дверь я увидел, что Ирина лежит на кровати лицом к окну, завернувшись в плед.
– Ты спишь? – прошептал я в тишину. Конечно, она не спала, как она могла заснуть через три минуты после того, как рыдала в ванной.
– Ира, ты спишь? Поговори со мной, – я сел на край кровати и положил руку ей на бедро. Она не пошевелилась, но и руку не убрала. – Ира, помоги мне и себе, объясни, что происходит.
– Мне очень больно, – сказала она чуть слышно, – мне очень больно видеть, что ты совсем не хочешь взрослеть, что ты... – она повернулась ко мне и взяла за руку, но выражение лица в темноте я не видел. – Ведь мне не нужно от тебя ничего, Костя. Не хочешь делать карьеру – не делай, но я не могу смотреть, как ты пляшешь под чужую дудку и выглядишь при этом таким довольным. А может, ты и в самом деле доволен, я не знаю, и тебе обидно то, что я говорю, но мне-то очень-очень больно.
Мне и вправду не нравилось то, что я слышал, но разговор нужно было довести до конца хотя бы для того, чтобы больше к нему не возвращаться:
– Я не оправдываю твоих ожиданий, да? Скажи, что ты хочешь, чтобы я сделал, что, по-твоему, правильно будет сделать?
– Правильно будет бороться за то, что по праву принадлежит тебе.
Никогда не думал, что в темной тишине сказанные вполголоса или шепотом простые до банальности слова приобретают такой таинственный смысл.
– Скажи мне, как бороться?
– Ты знаешь, как...
– Ируся, я правильно понимаю, что вся твоя боль от того, что я не хочу писать на своего начальника донос. – Она попыталась вырвать руку, но теперь уже я крепко сжимал ее. – Давай не будем говорить общие слова про борьбу и справедливость, будем называть вещи своими именами. Ты хочешь, чтобы я написал донос, и расстраиваешься от того, что я этого не делаю. Почему это так важно для тебя, объясни.
– Это важно для тебя, – вяло сказала Ирина.
– Да, наверное, но еще надо решить, что важнее: написать донос или добиться цели.
– Перестань говорить это слово.
– Хорошо, не буду. Но если твоя проблема в том, что ты не хочешь жить с лузером, то я говорю тебе еще раз: одной и той же цели можно добиться разными средствами. Мы обсуждали цель, но не средства. Все, что ты рассказала мне тогда, было очень важно для меня и помогло по-новому посмотреть на многие вещи, в том числе и на отношения с Андреем. – Ее рука дернулась в моей, даже имени его она не хотела слышать. – Все намного сложнее, чем тебе кажется, но это не значит, что я ничего не собираюсь делать. Поверь. Мне даже в голову не могло прийти, что ты так расстраиваешься из-за всего этого. Почему ты просто не сказала мне....
– Не знаю, – она прижалась лицом к моей руке, и я почувствовал на руке ее слезы.
Мне было жалко ее, и одновременно не покидало чувство, будто я со стороны наблюдал за незнакомым человеком, который в темноте спальни выговаривал почти шепотом все эти правильные слова.
– Постарайся заснуть, – сказал я Ирине, – все нормально, постарайся заснуть...
– А ты? – спросила она, всхлипывая.
– Я не смогу, я почитаю немножко или кино посмотрю.
– Я без тебя тоже не смогу...
– Хочешь, чтобы я полежал с тобой?
– Да.
И я лег с ней рядом, как был в одежде, и прижал ее к себе, укутанную пледом, и мы пролежали так не шевелясь несколько минут. Я чувствовал, как она согревается и постепенно успокаивается, а думал о своем, потому что, несмотря на такую привычную близость ее теплого тела, отстраненность не исчезла. Наверное, она почувствовала это, потому что сказала, прикоснувшись губами к моей руке:
– Иди, мне все равно нужно еще умыться. Не сердись, я не права была, я больше не буду так. Иди, только не смотри телевизор долго, а то не выспишься, и обязательно обними меня, когда придешь. Я буду засыпать и представлять, как ты меня обнимаешь. Ты правда не сердишься?
Глава тринадцатая
Это было странное лето, а может быть, теперь, спустя год, кажется, что странное. Обычно в это время мы уже отдыхали или собирались отдыхать, и все было понятно, по крайней мере на ближайшие две-три недели, а в то лето получалось, что ничего не понятно. Москву по обыкновению бросало из жары в дождливый холод и назад в жару (так и хочется сказать, что наш климат является отражением непоследовательности нашего характера), и на фоне этой неустойчивой, временами совсем не летней погоды бизнес рос как на дрожжах, миллиардные состояния возникали там, где десять лет назад и трава не росла. Отношения с Андреем плавно перетекли из почти дружеских в нейтральные, мы не возвращались больше к теме последнего откровенного разговора, а другие откровенные разговоры как-то не складывались, но при этом он объявил, что на время его отпуска я буду исполнять обязанности генерального директора. Дома все было хорошо, как обычно, как раньше, будто и не было того вечера. Ирина иногда говорила, как ей не хочется ехать на этот свой тренинг и лучше бы она от него отказалась, я объяснял, почему от него ни в коем случае нельзя отказываться, и впервые считал дни до ее отъезда или до того момента, когда увижу Настю. Мы редко разговаривали, но каждый день переписывались, и всякий раз, читая в конце сообщения: «Люблю тебя, люблю тебя, хочу тебя, хочу тебя», я закрывал глаза и представлял ее – радостную, веселую и такую красивую, и ни о чем уже не думалось после – ни о подготовке полугодовой презентации, ни о двадцати совещаниях, которые нужно провести, и десяти рабочих группах, в которых я участвовал или возглавлял, ни о компании по ребрендингу, который в третий раз за последние пятнадцать лет затевала наша корпорация, наивно полагая, что новейшими косметическими средствами можно скрыть от внешнего мира следы старения и увядания. Не хотелось даже думать о том, что будет, когда Настя уедет, как я смогу вернуться к прежней жизни и смогу ли... Просто хоть и странное, но за окном было лето и можно было хоть на несколько недель изменить излюбленному лозунгу: «Думать надо глобально, действовать локально». Думать тоже хотелось исключительно локально.
Ирина уехала во Францию двадцать первого июля, Настя прилетела из Лондона двадцать пятого. Мы договорились встретиться в десять вечера на террасе ресторана недалеко от моего дома. Было еще душно, но город уже остывал от дневной жары. Белые кресла и диваны, музыка, еле слышная сквозь многоголосый гомон, в ведерках со льдом дорогое шампанское или белое вино – редко кто пьет красное в такую жару, и все такие уверенные, загорелые, полурасстегнутые льняные рубашки мужчин, обнаженные руки, ноги, плечи, шеи, колени женщин. Мир довольных людей, точнее, не мир, а крошечный мирок, уместившийся на таких вот террасах, причем в данном случае жители с верхних этажей близстоящих домов ко всем прочим reality-show получили возможность наблюдать еще одно. При желании здесь даже можно выбрать любимого героя и с нетерпением ждать его появления. В очередной раз подумал я, что так и не могу определить, принадлежу я к этому миру или нет. С одной стороны, раз здесь, то, видимо, принадлежу, а с другой, в отличие от обитателей соседнего, например, столика не могу позвонить куда-то и сказать, что хочу как можно быстрее вылететь на Корсику, и пусть эти, кому звоню, разберутся, когда можно будет взлетать. То есть у меня есть свой предел, но ведь у них, наверное, тоже? Вот так запросто улететь они могут, но не факт, что самолет свой и даже наверняка не свой, то есть и у них есть свой предел и возможности. Так они же не парятся по этому поводу, им хорошо как есть. Но ведь и я не парюсь, и мне хорошо как есть, только вот место для встречи другое надо было выбрать – не то, чтобы меня здесь помнили, но все-таки с Ириной мы не раз сюда ходили. Не подумал.
Все эти сбивчивые мысли имели право на существование ровно до того момента, пока в сопровождении девушки-метрдотеля не появилась в дверях Настя. И пока шла она по направлению к нашему столику, затихли разговоры, да и музыка как будто затихла, все смотрели ей вслед, а кто опоздал, быстро оглядывался по призыву соседа, забыв про свою спутницу, которая тоже, конечно, поворачивалась и смотрела вслед. Потому что если по отдельным атрибутам женской привлекательности Настя и могла проиграть участницам reality-show на террасе, то в целом отличалась от них так же, как отличается хорошей огранки драгоценный камень от яркой и незатейливой бижутерии. Я встал ей навстречу, чувствуя примерно то же, что чувствует лауреат Каннского фестиваля в лучах прожекторов, и она, незаметным движением избавившись от сумки, обняла меня крепко-крепко, как, наверное, обнимаются дети, соскучившись по родителям, и ничего не сказала, и я ничего не сказал. И, кажется, многие продолжали смотреть на нас, потому что еще и чересчур кинематографичной выглядела эта сцена. И тогда я отстранил ее тихонько и спросил негромко:
– Ты фотографов не привезла с собой, второй дубль не надо будет делать?
– Не привезла, но хочу второй дубль, и сразу третий, и вообще, я не хочу есть, поехали сразу ко мне. Ты можешь поехать?
– Да, – сказал я, – конечно, и могу остаться, если хочешь.
– Правда? – почти вскрикнула Настя. – Тогда поехали прямо сейчас.
– Нет, – сказал я, – давай хоть что-нибудь съедим, я не ужинал сегодня.
– Да, – согласилась она, – давай. Я съем какой-нибудь салат фруктовый.
– Вина выпьем?
– Да. Холодного. У них есть Rose´?
– Сейчас спросим. Я так рад тебя видеть, ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть.
– Нет, – сказала она, – представляю. Потому что я сильнее, сильнее рада тебя видеть. Только не хочу напротив сидеть, давай ты рядом сядешь на диван.
Я пересел рядом, официант переставил приборы, и Настя уместилась вся вместе с руками и ногами на оставшейся части диванчика, положила голову на мое плечо и запустила руку под рубашку: «Ну, все, теперь я верю, что снова с тобой...»
И мы неожиданно долго просидели на этой террасе, и выпили целую бутылку вина, и потом еще заказали десерт. Около полуночи мне позвонила Ирина, у которой, судя по звуковому сопровождению, тоже было время ужина. «Я звонила домой, никто не отвечает», – сказала она. «Это потому, что я не дома, – ответил я, – с клиентом ужинал и чего-то засиделись». Я отошел к выходу, потому что не хотел говорить все это в присутствии Насти. «Клиент симпатичный?» – просто так, чтобы попробовать температуру воды, спросила Ирина. «Вполне, – уверенно ответил я, – вполне себе симпатичный клиент, только пьет много».
– Я надеюсь, ты такси закажешь, не садись пьяный за руль...
– Уже заказал. Как у тебя?
– Как обычно. Красиво. Люди скучные. Еда вкусная. Погода хорошая.
– Мужчины пристают? – Я не мог не задать свой всегдашний вопрос, было бы странно, если бы я его не задал.
– Как обычно.
– Пока справляешься?
– Пока справляюсь, – засмеялась она. – Но уже очень хочется. Воздух здесь, что ли, другой совсем, но я буду стараться. Все, надо идти, целую тебя, много не пей, голова будет болеть.
Все время разговора я поглядывал на Настю, которая сосредоточенно отправляла кому-то sms-ки и делала вид, что не знает, с кем я разговариваю. Странная мысль пришла в голову: можно сделать всего один шаг, спуститься по лестнице, выйти на улицу и вернуться в старую жизнь. Ничего не объяснять, потому что она все поймет и ни о чем не спросит. Но вместо этого через некоторое время спустился вниз вместе с Настей, сделав, таким образом, еще один шаг к тому, чтобы максимально затруднить себе возвращение в прежнюю жизнь.
Мы пробыли вместе два с половиной дня и три ночи. Ненасытные, страстью и нежностью наполненные ночи оставляли на сон часы, когда уже начинало светать. Ночи сближали нас, а дни отдаляли. Может, в том дело, что летняя ночь короче дня? Настя была такая красивая, светлая и радостная, что каждую минуту хотелось быть с ней, но днем приходилось делить ее с другими: не то чтобы Настя оставляла меня наедине со своими сомнениями, нет, обнимала, держала за руку, знакомила – за два дня я пожал столько рук и услышал столько имен, сколько и за год не слышал своей совсем не уединенной жизни. Мы успели побывать на двух днях рождения, одной премьере и трех вечеринках, и нигде я никому не был нужен, везде чудесно могли обойтись и без меня. Что, в общем-то, не должно было вызывать разочарования, поскольку не раз уже говорено было и принято на веру, что не только какой-то конкретный человек никому не нужен, но и любой вообще человек никому не нужен, если только окружающим нет от него прямой выгоды.
Только эта грустная теория ни разу не сработала в моей собственной практике. Сколько помню, я всегда был кому-то интересен и кому-то нужен. И вот в последний наш с Настей вечер оказался в необжитом пентхаусе нового дома – народу человек под сто, выпивка, закуски, официанты, для удобства гостей, уставших танцевать, между бетонных колонн расставлены белые диваны, столики со стульями, как будто в грохоте музыки можно услышать кого-то. Гости – мои сверстники и помоложе, это в части мужчин, девушки, конечно, все молодые и очень молодые. Или они все знают друг друга, и оттого им так легко вместе, или жизнь их так беззаботно устроена, что им всегда легко, а если не беззаботно, то плевали они на эти заботы. Где этому учат и почему я не попал на эти курсы? Может быть, Настя, самозабвенно танцующая сейчас с кем-то знакомым по телеэкрану, знает этот секрет и научит меня жить так же, так же здорово танцевать?
Я стоял у сцены со стаканом, в котором остатки виски давно растворили лед, и тоскливая мысль о том, что впереди совсем последняя ночь, высасывала остатки радости.
– Чего скучаешь, чего не танцуешь? – Высокая, в мой рост, совсем пьяная светловолосая девушка оперлась на мое плечо. Капелька пота над верхней губой удерживала крохотную белую крупинку. Я осторожно убрал ее пальцем вместе с капелькой. – Пописать проводи, – сказала девушка.
– Не знаю куда, – ответил я.
– А чего ты знаешь? – спросила девушка. – Ты вообще кто такой?
– Человек, – тихо сказал я, понимая, что говорю глупость, что не надо ничего отвечать, а просто отойти, и она через секунду найдет себе новый объект для общения.
– Нет, ты мне скажи, ты кто такой, – девушка постепенно переходила на визг, и я реализовал план побега, оставив девушку на месте, с которого ей непросто было сдвинуться.
– Ну что, совсем заскучал? – весело спросила Настя, прижимаясь ко мне всем телом.
– Нет, тобой любуюсь.
– Врешь, – засмеялась она. – Хочешь, домой поедем.
– Как ты.
– Перестань, – она уже не улыбалась. – Если тебе плохо здесь, могли уйти час назад, могли вообще не приходить. Мне все равно.
– Но тебе же весело было.
– Да, но мне весело, только если тебе не грустно. Когда поняла, что грустно, сразу стало невесело. Все, уходим.
И мы ушли, чтобы еще раз окунуться в нежную сладость ночи, теперь уже последней перед ее отъездом. Ночи, когда мы совсем не спали, потому что рассвет пришел вместе с шумом дождя и неизбежным ответом на неизбежный вопрос.
– Что мы будем делать дальше? – тихо спросил я, проводя пальцем от мочки ее уха, вдоль шеи и плеча и снова повторяя весь несложный маршрут.
– Дождь идет, – сказала Настя. – В Лондоне тоже дождь. И тебя не будет, и дождь. Все сразу плохо.
– Дождь пройдет.
– А ты?
– Скажи мне, Настя, чего бы ты хотела, чтобы я сделал?
– Только то, что ты сам хочешь.
– Я знаю, но все-таки если бы это только от тебя зависело?
– Я бы хотела, чтобы ты хоть чуть-чуть поспал...
– Я серьезно.
Открытое окно впускало в комнату прохладу вместе с шумом пробуждавшегося города. Она натянула на нас покрывало и еще теснее прижалась ко мне: «Я много думала о том, чего же на самом деле хочу, и ничего не придумала, потому что надо хотеть, а не придумывать. Мне очень важно, что ты есть в моей жизни, я знаю, что мы в ближайшее время не можем быть вместе, – у тебя работа, у меня работа... но я бы хотела, чтобы мы виделись всегда, когда выпадают свободные дни, а для этого нужно, чтобы ты этого хотел и чтобы ты был свободен. Наверное, я хочу, чтобы ты был свободен. Из всего, что есть у нас, мне не нравится только то, что ты обманываешь свою жену. И тебе это не нравится. Ты так долго не сможешь, потом немножко начнешь обманывать меня, и это будет уже грустно. Я не хочу, чтобы ты меня обманывал...»
Что я мог ответить этой чудесной девушке, засыпающей на моей груди? Что я должен был ей ответить? Конечно же, что никогда не буду ее обманывать. Но она заснула или сделала вид, что заснула, потому что не ждала от меня никакого ответа. Нечего мне было ей ответить. Через несколько часов мне нужно ехать на работу на обсуждение первой версии бюджета на следующий год, а еще через несколько часов Настя поедет в аэропорт, и мы заранее договорились, что не будет никаких прощаний, потому что совсем скоро мы должны встретиться снова. Я найду повод, чтобы приехать в Лондон, и нам не надо прощаться. Она просила, чтобы я разбудил ее, когда буду уходить, и я разбудил, когда был уже одет, за минуту до того, как выйти, прикоснулся губами к одному глазу, другому. Настя протянула ко мне руки спросонья: «Ты уже?» – «Все, я ушел, любимая, я уже ушел, позвони, когда приземлишься, скоро увидимся».